Я во время атаки в приличном подпитии спал в подводе. С трудом проснувшись от шума и криков, понял, что происходит, и решил вопрос просто и эффектно: пальнул из пистолета в воздух, потом, выхватив саблю, бросился на нападавших с криком:
– Руби их, ребята!
«Разбойники» перепугались и попытались сбежать, но тут мои попутчики пришли в себя, осмелели и почти без сопротивления взяли их в плен.
Когда страсти поутихли и оказалось, что никакого ущерба мои товарищи не понесли, я взялся провести следственные действия. Оказалось, что, как и прежние встречавшиеся мне лиходеи – это обычные беглые крестьяне, доведенные барином-самодуром до полного отчаянья и пытающиеся разбоем заработать себе на пропитание.
Захаркинские, очень довольные великой победой, хотели тут же отвезти разбойников в город и сдать начальству. Я, естественно, против этого возразил, предлагая не «вязать» несчастных, ослабленных голодом и болезнями людей, а накормить, снабдить припасами и отпустить с миром.
Меня по «малолетству» зрелые мужики попытались проигнорировать, тогда я встал в позу и напомнил, кто здесь заказывает музыку. Возчики начали пугать меня мифическим начальством, которое, де, за самоуправство «не похвалит», и попытались пойти наперекор.
Пришлось применить волюнтаристский метод руководства и заставить разбойников развязать. После этого обе стороны начали относиться друг другу вполне доброжелательно, трунить друг над другом и хвастаться удалью и храбростью.
Кончилось тем, что все вместе сели ужинать. Я втайне от попутчиков снабдил «душегубов» деньгами и велел убираться подобру-поздорову.
«Храбрость», наличие оружия и самоуверенность, невзирая на «юный» возраст, сделали меня лидером. Это проявилось в том, что теперь, раньше приказчика, мне подносили чарку, в остальном же отношения остались прежними.
Меня же все сильнее грызла тоска. На душе было пакостно, и не проходила боль в груди. Слишком сильно я прикипел к своей сельской простушке. Начал срываться с нарезки и глушить себя спиртным. Пил я значительно больше крестьян, однако облегчения от этого не наступало, напротив, накапливалось раздражение. С большим трудом мне удавалось сдерживать себя и не заводиться во время неизбежных мелких конфликтов, возникающих в пути.
Между тем, медленное движение постепенно приближало нас к родным местам, и всякие задержки и проволочки делались нестерпимыми.
По рассказам крестьян, молодая захаркинская барыня сразу проявила себя как «дошлая» хозяйка. Я вспомнил милую, скромную Анну Семеновну и пожелал Антону Ивановичу, чтобы из дошлой его жена не стала ушлой. Еще крестьяне рассказали, что на следующий день по приезде в деревню, она тут же взялась ревизовать хозяйство. Такая прыть губернаторшиной племянницы меня немного покоробила.
Глядишь, через годик-другой начнет хлестать сенных девок по щекам, научится помыкать мужем, станет тиранить детей, скопидомничать и откладывать грошик к грошику на покупку нового имения.
Путешествуя с крестьянами в статусе, так сказать, дворового человека, я увидел их жизнь изнутри, начал вникать в беды и почувствовал на своей шкуре, что такое сермяжный армяк. Теперь меня не занимали проблемы грязных постоялых дворов и нерадивых станционных смотрителей, а волновали более жизненные вопросы, например, отношения с любым зачуханным стражником, непреодолимой скалой становящимся на пути.
Прабабушка Анна Семеновна, отправляя крестьян в Шую продавать лен, вряд ли представляла все трудности, которые их ожидали в пути. По моим подсчетам, после всех дорожных поборов, от заработков у крестьян не должно было остаться ни гроша. Грабил их всяк, кому ни лень. Остановит, бывало, будочник наш караван и требует подорожную.
– Это какая буква?! – кричит он на приказчика, держа документ, по своей неграмотности, вверх ногами. – Да я тебя с такой буквой ни в жисть не пропущу! Свертай с дороги, поедете в холодную!
Приходилось или откупаться, или делать многочасовой объезд строгого начальника. Когда я начал понемногу выходить из прострации, ситуацию удалось переломить. Как-то обозленный долгим разбирательством с особо корыстным стражем закона, привязавшимся к приказчику по поводу «нечеткой» печати, я решил вмешаться. Пока стражник витийствовал и гордился перед крестьянами, я надел на себя цивильный сюртук, нацепил саблю и, как черт из коробочки, выскочил из своей подводы.
– Тебе государева печать не нравится, подлец! – заорал я на опешившего солдата. – А шпицрутены тебе понравятся?! Да, я тебя запорю! Я тебя в Сибири сгною!
Будочник от такого напора смутился и попытался оправдаться, показывая мне подорожную:
– Печать-с… – начал, было, он.
– Молчать! – завизжал я. – Архибестия, архиплут, царскую власть порочишь!
Приставка «архи», как намек на что-то высшее, божественное, лихоимца испугала. Он начал креститься, после чего смущенно вернул приказчику подорожную.
– Я, ваше благородие, что, я согласно параграфу…
Я не дал ему договорить и опять закричал ломающимся голосом:
– Молчать, когда тебя спрашивают! Всех запорю!
В этот ответственный момент в игру включился приказчик. Он неожиданно повалился мне в ноги и запричитал:
– Не погубите, ваше превосходительство! Это не я, это он во всем виноват!
Солдат совсем обалдел и бросился поднимать шлагбаум. Мы тронулись в путь, а я долго еще грозил ему кулаком.
Мои спутники от такой шутки пришли в полный восторг. Теперь все стали ждать наезда очередного мздоимца, чтобы разыгрывать эту комедию на бис. Стоило мне начать разбираться с будочником, как все мои спутники валились в ноги, прося прощения и во всем обвиняя будочников.
Логики в этом не было никакой, но на вымогателей этот прием действовал безотказно. Тем более что величали меня «вашим превосходительством». Будочники боялись любого начальства не меньше, чем их самих боялись крестьяне. Так что стоило мужикам начать всем кагалом обвинять их во всех смертных грехах, даже не объясняя каких, у стражников срабатывал инстинкт самосохранения, и им делалось не до поборов.
За все время пути попался только один сверхпринципиальный вымогатель, на которого не действовали никакие наши ухищрения. Тогда я, выведенный из терпения, закричал:
– Вяжи его ребята! Повезем разбойника прямо к губернатору.
Ребята вскочили на ноги и с веселой яростью собрались связать часового. Только тут до упрямца дошло, чем это для него может кончиться, и он бросился мне в ноги, моля о прощении. Я дипломатично отошел в сторонку, а мои мужики за обещание похлопотать перед строгим генералом, содрали с него взятку.
Такие почти ежедневные представления очень веселили народ, пробуждая у него нигилизм и неуважение к власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Руби их, ребята!
«Разбойники» перепугались и попытались сбежать, но тут мои попутчики пришли в себя, осмелели и почти без сопротивления взяли их в плен.
Когда страсти поутихли и оказалось, что никакого ущерба мои товарищи не понесли, я взялся провести следственные действия. Оказалось, что, как и прежние встречавшиеся мне лиходеи – это обычные беглые крестьяне, доведенные барином-самодуром до полного отчаянья и пытающиеся разбоем заработать себе на пропитание.
Захаркинские, очень довольные великой победой, хотели тут же отвезти разбойников в город и сдать начальству. Я, естественно, против этого возразил, предлагая не «вязать» несчастных, ослабленных голодом и болезнями людей, а накормить, снабдить припасами и отпустить с миром.
Меня по «малолетству» зрелые мужики попытались проигнорировать, тогда я встал в позу и напомнил, кто здесь заказывает музыку. Возчики начали пугать меня мифическим начальством, которое, де, за самоуправство «не похвалит», и попытались пойти наперекор.
Пришлось применить волюнтаристский метод руководства и заставить разбойников развязать. После этого обе стороны начали относиться друг другу вполне доброжелательно, трунить друг над другом и хвастаться удалью и храбростью.
Кончилось тем, что все вместе сели ужинать. Я втайне от попутчиков снабдил «душегубов» деньгами и велел убираться подобру-поздорову.
«Храбрость», наличие оружия и самоуверенность, невзирая на «юный» возраст, сделали меня лидером. Это проявилось в том, что теперь, раньше приказчика, мне подносили чарку, в остальном же отношения остались прежними.
Меня же все сильнее грызла тоска. На душе было пакостно, и не проходила боль в груди. Слишком сильно я прикипел к своей сельской простушке. Начал срываться с нарезки и глушить себя спиртным. Пил я значительно больше крестьян, однако облегчения от этого не наступало, напротив, накапливалось раздражение. С большим трудом мне удавалось сдерживать себя и не заводиться во время неизбежных мелких конфликтов, возникающих в пути.
Между тем, медленное движение постепенно приближало нас к родным местам, и всякие задержки и проволочки делались нестерпимыми.
По рассказам крестьян, молодая захаркинская барыня сразу проявила себя как «дошлая» хозяйка. Я вспомнил милую, скромную Анну Семеновну и пожелал Антону Ивановичу, чтобы из дошлой его жена не стала ушлой. Еще крестьяне рассказали, что на следующий день по приезде в деревню, она тут же взялась ревизовать хозяйство. Такая прыть губернаторшиной племянницы меня немного покоробила.
Глядишь, через годик-другой начнет хлестать сенных девок по щекам, научится помыкать мужем, станет тиранить детей, скопидомничать и откладывать грошик к грошику на покупку нового имения.
Путешествуя с крестьянами в статусе, так сказать, дворового человека, я увидел их жизнь изнутри, начал вникать в беды и почувствовал на своей шкуре, что такое сермяжный армяк. Теперь меня не занимали проблемы грязных постоялых дворов и нерадивых станционных смотрителей, а волновали более жизненные вопросы, например, отношения с любым зачуханным стражником, непреодолимой скалой становящимся на пути.
Прабабушка Анна Семеновна, отправляя крестьян в Шую продавать лен, вряд ли представляла все трудности, которые их ожидали в пути. По моим подсчетам, после всех дорожных поборов, от заработков у крестьян не должно было остаться ни гроша. Грабил их всяк, кому ни лень. Остановит, бывало, будочник наш караван и требует подорожную.
– Это какая буква?! – кричит он на приказчика, держа документ, по своей неграмотности, вверх ногами. – Да я тебя с такой буквой ни в жисть не пропущу! Свертай с дороги, поедете в холодную!
Приходилось или откупаться, или делать многочасовой объезд строгого начальника. Когда я начал понемногу выходить из прострации, ситуацию удалось переломить. Как-то обозленный долгим разбирательством с особо корыстным стражем закона, привязавшимся к приказчику по поводу «нечеткой» печати, я решил вмешаться. Пока стражник витийствовал и гордился перед крестьянами, я надел на себя цивильный сюртук, нацепил саблю и, как черт из коробочки, выскочил из своей подводы.
– Тебе государева печать не нравится, подлец! – заорал я на опешившего солдата. – А шпицрутены тебе понравятся?! Да, я тебя запорю! Я тебя в Сибири сгною!
Будочник от такого напора смутился и попытался оправдаться, показывая мне подорожную:
– Печать-с… – начал, было, он.
– Молчать! – завизжал я. – Архибестия, архиплут, царскую власть порочишь!
Приставка «архи», как намек на что-то высшее, божественное, лихоимца испугала. Он начал креститься, после чего смущенно вернул приказчику подорожную.
– Я, ваше благородие, что, я согласно параграфу…
Я не дал ему договорить и опять закричал ломающимся голосом:
– Молчать, когда тебя спрашивают! Всех запорю!
В этот ответственный момент в игру включился приказчик. Он неожиданно повалился мне в ноги и запричитал:
– Не погубите, ваше превосходительство! Это не я, это он во всем виноват!
Солдат совсем обалдел и бросился поднимать шлагбаум. Мы тронулись в путь, а я долго еще грозил ему кулаком.
Мои спутники от такой шутки пришли в полный восторг. Теперь все стали ждать наезда очередного мздоимца, чтобы разыгрывать эту комедию на бис. Стоило мне начать разбираться с будочником, как все мои спутники валились в ноги, прося прощения и во всем обвиняя будочников.
Логики в этом не было никакой, но на вымогателей этот прием действовал безотказно. Тем более что величали меня «вашим превосходительством». Будочники боялись любого начальства не меньше, чем их самих боялись крестьяне. Так что стоило мужикам начать всем кагалом обвинять их во всех смертных грехах, даже не объясняя каких, у стражников срабатывал инстинкт самосохранения, и им делалось не до поборов.
За все время пути попался только один сверхпринципиальный вымогатель, на которого не действовали никакие наши ухищрения. Тогда я, выведенный из терпения, закричал:
– Вяжи его ребята! Повезем разбойника прямо к губернатору.
Ребята вскочили на ноги и с веселой яростью собрались связать часового. Только тут до упрямца дошло, чем это для него может кончиться, и он бросился мне в ноги, моля о прощении. Я дипломатично отошел в сторонку, а мои мужики за обещание похлопотать перед строгим генералом, содрали с него взятку.
Такие почти ежедневные представления очень веселили народ, пробуждая у него нигилизм и неуважение к власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80