Не он же имел между своих ног такого необузданного поклонника!
– Иван Николаевич, голубчик, успокойтесь, – молила я Татищева, когда он становился совсем нескромным. – Держите голову на коленях, и ни о чем таком не думайте!
– Ах, Алевтина Сергеевна, – шептал он, целуя мои и так растерзанные ноги, – давайте бежим в Сибирь!
– Глупости, что нам делать в Сибири, – отказывалась я, – лучше вы, как выздоровеете, и у меня все образуется, вернетесь в Петербург и введете меня в свет!
– Уже видна зарайская колокольня, – крикнул мне в окно Вяземский, – потерпите еще чуток, скоро приедем!
– Все, все, – сказала я Ивану Николаевичу, – вот вам платок, вытрете лицо. Посмотрите, какой вы красный и потный. Нам нужно придумать какая у вас болезнь.
– Это пустое, – отвечал он опять прерывистым голосом, – я никогда не оставлю вас!
– А вы вспомните о своей маркизе, – не удержалась я от ехидной шпильки, – сразу меня и забудете!
– За что вы меня так казните, жестокая! – воскликнул он, опять сжимая мои бедра и беззастенчиво что-то ища у меня под платьем. – Я о ней уже и думать забыл!
В этот момент карета остановилась. Иван Николаевич вздрогнул и отстранился от меня. Он даже хотел вновь вернуться на свое место, но я ему не дала.
– Что вы делаете, сидите, как сидели, – прошептала я, – а когда вас будут выносить, делайте вид, что находитесь без памяти!
– А что мне говорить, когда будто бы я очнусь? – торопливо спросил он.
– Скажете, что потеряли память и не знаете, что с вами случилось. Если здесь отыщется доктор, он сам придумает вам болезнь. Мой муж отменный лекарь и я тоже немного понимаю в медицине!
Едва я договорила, как в окошке появилось обветренное лицо Вяземского.
– Слава богу, все устраивается, – успокоил он меня, – здесь на покое проживает отставной военный лекарь, он и попользует Ивана Николаевича. Скоро уже приедем. Каков он? – заботливо спросил он, глядя на застывшего в неудобной позе Ивана Николаевича.
– Без памяти, – ответила я, – но пока жив. Будем уповать на Всевышнего.
– Надо же, какая беда, – посетовал штабс-ротмистр. – Сперва Иоаким Прокопович помер, теперь вот Иван Николаевич. Но, даст бог, все образуется.
Он исчез из окна, крикнул кучеру погонять, и карета вновь тронулась. Не успели мы остаться одни, как Татищев поднял голову с дивана и тревожно воскликнул:
– Слышали, здесь есть настоящий лекарь, что если он поймет, что я здоров?
– Тогда дадите ему денег, и он будет вас лечить до второго пришествия!
Мы оба понимали, что до момента расставания остались считанные мгновения, и флигель-адъютант на прощание заключил меня в свои объятия. Я не хотела ничего такого, но по женской доброте не смогла отказать ему в такой малости.
– Ну, все, все, – сказала я, отстраняя его от себя и поправляя платье и прическу, – осторожнее, нас могут увидеть!
Иван Николаевич тяжело вздохнул, отпустил меня, и принял свою прежнюю безжизненную позу. Сделал он это вовремя. В этот момент лошади остановились, и снаружи послышался громкий голос Вяземского, зовущего лекаря. Я выглянула в окно. Весь наш поезд остановился посередине улицы какого-то небольшого города. Вяземский уже оказался возле крепких, высоких ворот и стучал в них каблуком сапога. Со всех сторон полюбоваться на блестящих кирасиров сбегались местные жители. Те неспешно покидали седла, делая вид, что ничуть не интересуются восторгом любопытных горожан.
– Чего там? – с тревогой спросил меня Иван Николаевич.
– Частный дом, – ответила я, – пока оттуда никто не выходит.
Однако словно подслушав мои слова, отворилась тесовая калитка. Из нее к штабс-ротмистру, вышел старый грузный человек с нечесаными космами седых волос, большим вислым носом и с усами, в черных подусниках. Был он по виду в весьма преклонных летах и с трубкой в руке.
Разговора его с Вяземским я не слышала, но по тому, как они, поздоровавшись и перекинувшись несколькими словами, оба посмотрели в сторону кареты, догадаться, о чем там речь, не составляло труда.
Старый человек, как я поняла, и был тот самый отставной лекарь. Мне показалось, что он не сразу согласился взять на свое попечение знатного больного, но Денис Александрович горячо его убеждал и он, в конце концов, утвердительно кивнул головой.
Теперь наступал самый ответственный момент, о чем я и предупредила Татищева. Иван Николаевич разволновался и опять изобразил хладное тело. Вяземский уже позвал четверых кирасиров и те подошли к карете.
– Осторожно, он без памяти, – предупредила я, когда отворилась дверца, и в ней показались молодые любопытные лица.
– Вы двое, берите Ивана Николаевича за руки и плечи, а вы за ноги, – распределил своих воинов штабс-ротмистр.
Татищева начали осторожно вынимать из кареты. Он совсем расслабился и, мне показалось, даже перестал дышать. Наконец, его вытащили. Зрители все возрастающей кучей столпились вокруг бездыханного тела. И тут кто-то из наших кирасиров, воскликнул:
– Посмотрите, это что у него!
Недоумевая, что может означать этот возглас, я сама выглянула наружу. Ивана Николаевича держали на руках четыре человека и, все кто тут был, рассматривали его светлые из тонкого сукна панталоны. Они почему-то совсем промокли на самом заметном месте.
Я с первого взгляда не поняла, что собственно, с ним случилось, и сначала подумала, что это он так сильно вспотел. Однако по здравому размышлению поняла, что так одним местом вспотеть невозможно. Впрочем, понять, что с ним на самом деле произошло, я так и не успела. Один из кирасиров, испугано воскликнул:
– У Татищева – холера!
Почему у Ивана Николаевича панталоны сыры впереди, а не сзади, как было бы, заболей он холерой, кирасир не объяснил. Однако страшное слово так напутало зрителей, что все дружно начали пятиться, а после бросились, куда глаза глядят. На месте остались только носильщики, Вяземский, я и подошедший доктор.
Он не спеша, приблизился к замершему на месте секстету, внимательно посмотрел на больного, зачем-то хитро глянул на меня и велел нести флигель-адъютанта в дом. Напуганные кавалеристы торопливо выполнили приказ и понесли больного вперед ногами. Следом за ними, слегка отставая, шел, задумчиво покусывая ус, штабс-ротмистр. Одна я осталась на месте и, укрывшись в карете, вытерла вспотевшие от волнения руки и лицо. Теперь оставалось только ждать, раскроется ли наш обман.
– Алевтина Сергеевна, – окликнул меня вернувшийся спустя пару минут Вяземский, – доктор говорит, что на холеру подозрение есть, но может быть это и не холера. Вы не волнуйтесь, даст бог, еще все и обойдется!
Я слушала его только вполуха, проверяя, о чем он думает на самом деле. Увы, Денис Александрович пребывал в полной уверенности, что Иван Николаевич действительно заболел смертельной болезнью и сочувствовал, что от него могла заразиться я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Иван Николаевич, голубчик, успокойтесь, – молила я Татищева, когда он становился совсем нескромным. – Держите голову на коленях, и ни о чем таком не думайте!
– Ах, Алевтина Сергеевна, – шептал он, целуя мои и так растерзанные ноги, – давайте бежим в Сибирь!
– Глупости, что нам делать в Сибири, – отказывалась я, – лучше вы, как выздоровеете, и у меня все образуется, вернетесь в Петербург и введете меня в свет!
– Уже видна зарайская колокольня, – крикнул мне в окно Вяземский, – потерпите еще чуток, скоро приедем!
– Все, все, – сказала я Ивану Николаевичу, – вот вам платок, вытрете лицо. Посмотрите, какой вы красный и потный. Нам нужно придумать какая у вас болезнь.
– Это пустое, – отвечал он опять прерывистым голосом, – я никогда не оставлю вас!
– А вы вспомните о своей маркизе, – не удержалась я от ехидной шпильки, – сразу меня и забудете!
– За что вы меня так казните, жестокая! – воскликнул он, опять сжимая мои бедра и беззастенчиво что-то ища у меня под платьем. – Я о ней уже и думать забыл!
В этот момент карета остановилась. Иван Николаевич вздрогнул и отстранился от меня. Он даже хотел вновь вернуться на свое место, но я ему не дала.
– Что вы делаете, сидите, как сидели, – прошептала я, – а когда вас будут выносить, делайте вид, что находитесь без памяти!
– А что мне говорить, когда будто бы я очнусь? – торопливо спросил он.
– Скажете, что потеряли память и не знаете, что с вами случилось. Если здесь отыщется доктор, он сам придумает вам болезнь. Мой муж отменный лекарь и я тоже немного понимаю в медицине!
Едва я договорила, как в окошке появилось обветренное лицо Вяземского.
– Слава богу, все устраивается, – успокоил он меня, – здесь на покое проживает отставной военный лекарь, он и попользует Ивана Николаевича. Скоро уже приедем. Каков он? – заботливо спросил он, глядя на застывшего в неудобной позе Ивана Николаевича.
– Без памяти, – ответила я, – но пока жив. Будем уповать на Всевышнего.
– Надо же, какая беда, – посетовал штабс-ротмистр. – Сперва Иоаким Прокопович помер, теперь вот Иван Николаевич. Но, даст бог, все образуется.
Он исчез из окна, крикнул кучеру погонять, и карета вновь тронулась. Не успели мы остаться одни, как Татищев поднял голову с дивана и тревожно воскликнул:
– Слышали, здесь есть настоящий лекарь, что если он поймет, что я здоров?
– Тогда дадите ему денег, и он будет вас лечить до второго пришествия!
Мы оба понимали, что до момента расставания остались считанные мгновения, и флигель-адъютант на прощание заключил меня в свои объятия. Я не хотела ничего такого, но по женской доброте не смогла отказать ему в такой малости.
– Ну, все, все, – сказала я, отстраняя его от себя и поправляя платье и прическу, – осторожнее, нас могут увидеть!
Иван Николаевич тяжело вздохнул, отпустил меня, и принял свою прежнюю безжизненную позу. Сделал он это вовремя. В этот момент лошади остановились, и снаружи послышался громкий голос Вяземского, зовущего лекаря. Я выглянула в окно. Весь наш поезд остановился посередине улицы какого-то небольшого города. Вяземский уже оказался возле крепких, высоких ворот и стучал в них каблуком сапога. Со всех сторон полюбоваться на блестящих кирасиров сбегались местные жители. Те неспешно покидали седла, делая вид, что ничуть не интересуются восторгом любопытных горожан.
– Чего там? – с тревогой спросил меня Иван Николаевич.
– Частный дом, – ответила я, – пока оттуда никто не выходит.
Однако словно подслушав мои слова, отворилась тесовая калитка. Из нее к штабс-ротмистру, вышел старый грузный человек с нечесаными космами седых волос, большим вислым носом и с усами, в черных подусниках. Был он по виду в весьма преклонных летах и с трубкой в руке.
Разговора его с Вяземским я не слышала, но по тому, как они, поздоровавшись и перекинувшись несколькими словами, оба посмотрели в сторону кареты, догадаться, о чем там речь, не составляло труда.
Старый человек, как я поняла, и был тот самый отставной лекарь. Мне показалось, что он не сразу согласился взять на свое попечение знатного больного, но Денис Александрович горячо его убеждал и он, в конце концов, утвердительно кивнул головой.
Теперь наступал самый ответственный момент, о чем я и предупредила Татищева. Иван Николаевич разволновался и опять изобразил хладное тело. Вяземский уже позвал четверых кирасиров и те подошли к карете.
– Осторожно, он без памяти, – предупредила я, когда отворилась дверца, и в ней показались молодые любопытные лица.
– Вы двое, берите Ивана Николаевича за руки и плечи, а вы за ноги, – распределил своих воинов штабс-ротмистр.
Татищева начали осторожно вынимать из кареты. Он совсем расслабился и, мне показалось, даже перестал дышать. Наконец, его вытащили. Зрители все возрастающей кучей столпились вокруг бездыханного тела. И тут кто-то из наших кирасиров, воскликнул:
– Посмотрите, это что у него!
Недоумевая, что может означать этот возглас, я сама выглянула наружу. Ивана Николаевича держали на руках четыре человека и, все кто тут был, рассматривали его светлые из тонкого сукна панталоны. Они почему-то совсем промокли на самом заметном месте.
Я с первого взгляда не поняла, что собственно, с ним случилось, и сначала подумала, что это он так сильно вспотел. Однако по здравому размышлению поняла, что так одним местом вспотеть невозможно. Впрочем, понять, что с ним на самом деле произошло, я так и не успела. Один из кирасиров, испугано воскликнул:
– У Татищева – холера!
Почему у Ивана Николаевича панталоны сыры впереди, а не сзади, как было бы, заболей он холерой, кирасир не объяснил. Однако страшное слово так напутало зрителей, что все дружно начали пятиться, а после бросились, куда глаза глядят. На месте остались только носильщики, Вяземский, я и подошедший доктор.
Он не спеша, приблизился к замершему на месте секстету, внимательно посмотрел на больного, зачем-то хитро глянул на меня и велел нести флигель-адъютанта в дом. Напуганные кавалеристы торопливо выполнили приказ и понесли больного вперед ногами. Следом за ними, слегка отставая, шел, задумчиво покусывая ус, штабс-ротмистр. Одна я осталась на месте и, укрывшись в карете, вытерла вспотевшие от волнения руки и лицо. Теперь оставалось только ждать, раскроется ли наш обман.
– Алевтина Сергеевна, – окликнул меня вернувшийся спустя пару минут Вяземский, – доктор говорит, что на холеру подозрение есть, но может быть это и не холера. Вы не волнуйтесь, даст бог, еще все и обойдется!
Я слушала его только вполуха, проверяя, о чем он думает на самом деле. Увы, Денис Александрович пребывал в полной уверенности, что Иван Николаевич действительно заболел смертельной болезнью и сочувствовал, что от него могла заразиться я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79