Между тем из докторского подворья вышли задумчивые носильщики и сразу же отправились к своим лошадям. Напуганные зрители наблюдали за страшным местом с почтительного расстояния. Вяземский все так же кусал ус и смотрел, как кирасиры садятся в седла, не зная, что делать дальше. Сразу же приказать кучеру трогать, ему было неловко, как и стоять на месте, ожидая непонятно чего. Впрочем, скоро, дело нашлось хотя бы для меня. Из докторских ворот выскочил кудлатый, похожий на старика мальчишка и, подбежав к карете, передал мне просьбу больного навестить его на одре печали.
Он так и сказал:
– Господин, которого привезли, просит даму навестить его на одре печали.
Вяземский почти с ужасом посмотрел на меня и тихо сказал:
– Если вы боитесь заразы, вам лучше туда не ходить. Думаю, бедному Ивану Николаевичу теперь уже никто не поможет!
– Ах, любезный, Денис Александрович, – ответила я, медленно спускаясь по короткой каретной лесенке, – я никогда себе не прощу, если не проявлю христианское милосердие и не утешу нашего страдальца!
– Голубушка! – прослезился штабс-ротмистр. – Вы воистину благородная женщина!
– Пойдем, покажешь мне дорогу, – попросила я кудлатого отрока и с высоко поднятой головой пошла навстречу опасности.
Отставной военный лекарь жил в изрядном дворянской постройки доме, прячущемся за высоким купеческим забором. Не успели мы войти в калитку, как мне под ноги с лаем бросилась мелкая собачонка. Мальчишка ловко пнул ее ногой, и она с визгом убежала куда-то за дом. Мы прошли пустой двор с кучками свежего конского навоза и поднялись на высокое крыльцо.
– Когда я выросту, буду, как дедушка, офицером, – сообщил мне по пути провожатый, – и заведу себе настоящую псарню!
Я молча кивнула. В тот момент мне было не до детей и собак.
– Проходите сюда, – пригласил мальчик, а сам, искоса на меня глянув, подумал, что я красивая тетка, жаль только, очень старая.
Мы прошли скромно обставленную залу, и подошли к одной из четырех выходивших в нее дверей. Мальчик ее открыл, пропустил меня вперед, а сам остался за порогом.
– Дедушка, я привел, как вы наказали, красивую даму, – чинно сказал внук лекаря и притворил за мной дверь.
Я огляделась. Комната была большая, в два окна. «Одр печали» или попросту кровать стояла возле стены. На ней, поверх одеяла, лежал все еще одетый Татищев, а возле него на стуле сидел грузный старик-лекарь.
– А вот и наша красавица, – сказал он, рассматривая меня смеющимися глазами. – Как видите, живая и здоровая! Вы тут пока посекретничайте, а я отлучусь по неотложным делам.
Не успел доктор выйти из комнаты, как Иван Николаевич вскочил со своего одра и бросился ко мне. Я едва успела выставить вперед руки, чтобы он не задушил меня в объятиях.
– Полно, полно, что вы, Иван Николаевич, делаете, отпустите меня, бога ради, сюда в любую минуту могут войти, – увещевала я его, подталкивая назад к постели. – Все думают, что вы опасно больны.
– Я все слышал, – криво улыбнулся флигель-адъютант, – странные люди, с чего они решили, что у меня холера!
– Напротив, это нам на руку, вы останетесь здесь, проживете несколько дней, и никто не посмеет вас ни в чем обвинить!
– Боюсь, что не все так просто. Доктор все сразу понял. Он хочет за молчание пятьдесят рублей и еще столько же за постой. Мне кажется это просто грабеж на большой дороге!
– Так в чем же дело? У вас что, нет таких денег?
– Есть, но как-то не хочется платить неизвестно за что, – скривился Татищев, – Отдать сто рублей только за то, чтобы пожить в такой дыре!
– Тогда скажите, что уже выздоровели и поедемте дальше. Попадите под гнев императора, опозорьте меня, – предложила я, выразительно посмотрев на его несвежие панталоны.
– Ах, это простая случайность, такой конфуз приключился со мной впервые в жизни и исключительно от избытка чувств. Как только я представляю, как вы с кинжалом в руке подкрадываетесь к полицейскому, заносите над ним руку, со мной происходит… Да вот, сами взгляните, – указал он рукой на свои панталоны, – происходит непонятно что!
Конечно, никуда я смотреть не стала и специально отвела от него взгляд. Вместо этого спросила:
– Так что вы решили, поедете дальше или остаетесь?
Он задумался и опять, как бы невзначай, попытался прикоснуться ко мне, но я была начеку и вовремя отступила.
– Видать придется остаться, – грустно ответил он. – Хотя меня больше печалит не потеря денег, а необходимость разлучиться с вами. – Доктор почему-то хочет, чтобы разочлись с ним вы, а не я. Не сочтите за труд передать ему деньги.
– Ну что же, этот труд невелик, – ответила я.
Флигель-адъютант, тяжело вздыхая, вынул из кармана сюртука портмоне, раскрыл его и вынул бумажные деньги. Я посмотрела на ассигнации и сразу узнала в них двести сорок рублей некогда принадлежавшие покойному надворному советнику Ломакину. Я видела их, когда после его смерти искала в вещах гребень привести свою прическу в порядок.
– Вот, извольте, – сказал Татищев, передавая мне оговоренную сумму.
– Мне сдается, я уже видела эти ассигнации у Ломакина, – задумчиво сказала я, принимая деньги.
– У какого еще Ломакина? – очень натурально удивился флигель-адъютант. – У того, который умер?
– Именно у него.
– Это вам, Алевтина Сергеевна, просто мерещится! Ассигнации все на одно лицо. Я их вожу с собой еще с самого Петербурга! А получил их в ссудной лавке у Ивана Спиридонова. Про него можете спросить кого угодно, его на Невской стороне всякая собака знает!
– Может быт, может быть, – неуверенно согласилась я, узнавая на десятирублевке знакомое чернильное пятнышко.
Мое странное подозрение немного омрачило наше расставание. Иван Николаевич как-то сник и уже без прежнего пыла говорил о своих чувствах.
– Пожалуй, мне пора, – сказала я, когда его горячие излияния вперемежку с ссудной лавкой процентщика Спиридонова начали иссякать. – Денис Александрович, наверное, совсем извелся. Все ведь думают, что у вас холера.
– Ах, как мне горько вас терять! – на прощание воскликнул флигель-адъютант и отер набежавшую на глаза скупую мужскую слезу.
Я ему улыбнулась, пожелала скорейшего выздоровления и вышла из комнаты в залу, где тотчас натолкнулась все на того же всклоченного мальчишку.
– Дедушка просит вас пожаловать к себе, – вполне светски сказал он и повел меня в дальнюю часть дома.
Я вошла в комнату и остановилась возле порога, не зная как начать с ним говорить. Сквалыга доктор сидел в старом кресле со стертой обивкой, из которой торчал во все стороны конский волос. Он сам выручил меня из неловкости, улыбнулся и пригласил:
– Садись, дочка.
Я немного удивилась такому обращению и опустилась напротив него на такое же потертое кресло.
– Ну, что столичный ферт, решил у меня остаться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79