Я осталась одна в комнате и краем уха слышала, как в караульной комнате что-то говорит император на повышенных тонах.
Спустя четверть часа пришла встревоженная Маланья Никитична. Первым вопросом было, что здесь набедокурил Курносый.
– Выскочил от тебя злой, на всех кричит. Приказал караул снять, мол, нечего офицерам баб охранять. Чем ты его разозлила?
– Не знаю, Маланья Никитична. Со мной он и двух слов не сказал. Долго стоял и в стену смотрел, а потом вдруг как рассердится, и на графа зря накричал.
– Ну, значит, опять ему, родимому, что-то в голову вступило, – без большой тревоги сказала старуха. Чижолый у царя карактер. А с тобой что решил?
– Не знаю, они не по-русски говорили, но сдается мне, куда-то отправить хочет.
– Похоже, – вздохнула наперсница. – А с мальцом что делать будешь?
– С каким еще мальцом? – не поняла я.
– Ну, с этим твоим, Мишкой. Боюсь, парень на себя руки наложит или что другое, еще похуже, совершит. Совсем сам не свой стал. Ты бы уж обошлась с ним как-нибудь по-доброму.
– Да как же мне с ним обходиться? – удивилась я. – Я и так стараюсь быть с ним ласковой.
– Вот и я о том говорю. Сегодня караула уже не будет, я к подруге спать пойду, так ты с ним и реши дело по-людски.
– Это как же по-людски? – начала я понимать, куда она клонит. – Я, между прочим, замужем!
– Ну, это тебе самой понимать, замужем ты или как. Только смотри, возьмешь грех на душу, потом всю жизнь не замолишь! Парень непременно застрелится. Я уж таких горячих насмотрелась. Да и что тебе, жалко? Я же сама с глазами, вижу, что и он тебе тоже нравится, так сделай доброе дело приголубь мальчонку!
– Маланья Никитична, ну как вы можете мне такое предлагать, – чуть не со слезами, сказала я. – Я и сама Мише сочувствую. Только как же я после такого дела смогу мужу в глаза смотреть!
– Как все могут, так и ты сможешь. Я тебе свое слово сказала, а дальше – как сама знаешь. Позвать его, он тут за дверями страдает?
– Позовите, что ж делать, – сказала я. – Только мне сейчас не до любовных утех. Не знаю, буду ли завтра жива.
Глава 8
День уже склонился к закату, а мы все сумерничали, не зажигая свечей. Миша Воронцов как пришел ко мне после ухода императора, так и сидел до вечера. Сердобольная Маланья Никитична ушла, как она сказала, на минутку по делам и заперла нас снаружи. Что у нее за дела я не знала, но они очень затянулись и мы вынуждены были сидеть взаперти.
Я специально не переоделась и оставалась в сарафане. Принимать в муслиновом плате наедине молодого человека было чревато для его же нервной системы. Муслин или как еще называют эту ткань, кисея, был чрезвычайно тонок, просвечивал насквозь и мог спровоцировать поклонника на действия, за которые уму потом было бы стыдно.
О чем обычно разговаривают молодые люди, симпатичные друг другу? Кто сам был молод и попадал в подобные ситуации, знает – обо всем и ни о чем. Миша был искренен, говорил только то, что думал, то есть о том, какая я красивая и замечательная и так меня хотел, что я сама невольно поддавалась волне его желания. Однако благоразумие и верность мужу удерживали меня от необдуманных поступков и, не лишая его до конца надежды, я как могла, сдерживала его юношески спонтанные порывы.
То, что я утром, вынужденная обстоятельствами, попросила его помочь мне переодеться, произвело на Мишу огромное впечатление. И если раньше его мечты обо мне носили больше платонический, чем плотский характер, то теперь, увидев и ощутив вблизи себя женщину, он уже не мог совладать с пробудившимися инстинктами.
– Ах, Алевтина Сергеевна, – говорил он и смотрел на меня преданными и жалкими глазами, – я ведь не многого прошу, только один поцелуй! Вы ведь так и не доучили меня целоваться!
– Вы мне сами помешали, Миша, – смеясь, отвечала я. – Притом вы тогда нарушили уговор и трогали меня за неприличные места!
– О нет, у вас все прилично! – взволнованно восклицал он и, не удержав порыва, бросался ко мне, заключал в объятия и начинал ласкать мое и так изнемогающее тело.
– Нет, нет, вы же мне обещали! – ласково говорила я, и он тотчас послушно меня отпускал.
Ох, уж это послушание воспитанных молодых людей! Неужели трудно понять, что порядочная женщина просто вынуждена всегда говорить «нет»! В конце концов, я родилась не в конце двадцатого века, а в конце восемнадцатого!
– Умоляю, еще только один поцелуй! – вместо того чтобы действовать, молил он, вновь припадая к моим губам.
– Нет, прошу вас, нет! Майкл, вы меня совсем измучили! – как только губы оказывались свободными, говорила я, имея в виду не то, что он думал, а совсем другое.
Тогда юный граф Воронцов, опять отступал. Самое неприятное, что мы были заперты снаружи, и я никак не могла прервать эту пытку. Казалось бы, что ему стоило быть хоть чуть настойчивее. Для этого были все условия, широкий сарафан на голое тело, разгоряченная женщина, широкая кровать…
– Алевтина Сергеевна, как вы жестоки! – шептал обиженный младенец. – Я люблю вас так сильно и искренне! Неужели у вас нет ко мне хоть капли сострадания?!
– Так и люби, кто тебе мешает! – хотелось закричать мне, но вместо этого я говорила обычную банальность:
– Майкл, мы должны быть благоразумны!
– Но почему? – задавал он дурацкий мужской вопрос. – Я вам совсем не нравлюсь?
– Нравитесь, – сознавалась я. – Но вдруг сюда кто-нибудь войдет?
– Но ведь мы совсем одни, кто же может нам помешать?! – резонно замечал он, так ничего и не предпринимая.
Кажется, мои слова и так были предельно понятны, и сказать больше и яснее порядочная женщина просто не могла себе позволить. Однако до него это не доходило – он продолжал канючить, выпрашивая малое, хотя давно мог получить все и без таких утомительных усилий. Кончилась эта любовная пытка тем, что у меня так разболелась голова, что начало даже тошнить.
– Ах, это моя вина! – заметив, как я побледнела, воскликнул Воронцов. – Простите меня, Алевтина Сергеевна!
– Да, конечно, я на вас, Миша, совсем не сержусь! А теперь, пожалуйста, оставьте меня, – попросила я, на этот раз уже искренне, – мне нужно лечь.
Юный граф послушно отвернулся, а я разделась и легла в постель. Ни о каких нежностях с моей стороны больше не могло быть и речи. Я закрыла глаза и попыталась успокоиться. Воронцов пододвинул к постели кресло, сел и, не сводя с меня глаз, опять мечтал о том, как он выстрелит себе в сердце, а я буду рыдать над его хладным телом.
Постепенно головная боль у меня прошла, и я смогла уделить своему поклоннику больше внимания.
– Миша, я знаю, о чем вы думаете, – сказала я.
Он вздрогнул, очнулся от сладких грез и посмотрел на меня. В комнате было уже почти совсем темно, но его лицо рассмотреть было еще можно. Оно казалось задумчивым и сосредоточенным.
– Увы, если бы вы и, правда, знали мои мысли, – грустно сказал он, – тогда не говорили бы со мной так легкомысленно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Спустя четверть часа пришла встревоженная Маланья Никитична. Первым вопросом было, что здесь набедокурил Курносый.
– Выскочил от тебя злой, на всех кричит. Приказал караул снять, мол, нечего офицерам баб охранять. Чем ты его разозлила?
– Не знаю, Маланья Никитична. Со мной он и двух слов не сказал. Долго стоял и в стену смотрел, а потом вдруг как рассердится, и на графа зря накричал.
– Ну, значит, опять ему, родимому, что-то в голову вступило, – без большой тревоги сказала старуха. Чижолый у царя карактер. А с тобой что решил?
– Не знаю, они не по-русски говорили, но сдается мне, куда-то отправить хочет.
– Похоже, – вздохнула наперсница. – А с мальцом что делать будешь?
– С каким еще мальцом? – не поняла я.
– Ну, с этим твоим, Мишкой. Боюсь, парень на себя руки наложит или что другое, еще похуже, совершит. Совсем сам не свой стал. Ты бы уж обошлась с ним как-нибудь по-доброму.
– Да как же мне с ним обходиться? – удивилась я. – Я и так стараюсь быть с ним ласковой.
– Вот и я о том говорю. Сегодня караула уже не будет, я к подруге спать пойду, так ты с ним и реши дело по-людски.
– Это как же по-людски? – начала я понимать, куда она клонит. – Я, между прочим, замужем!
– Ну, это тебе самой понимать, замужем ты или как. Только смотри, возьмешь грех на душу, потом всю жизнь не замолишь! Парень непременно застрелится. Я уж таких горячих насмотрелась. Да и что тебе, жалко? Я же сама с глазами, вижу, что и он тебе тоже нравится, так сделай доброе дело приголубь мальчонку!
– Маланья Никитична, ну как вы можете мне такое предлагать, – чуть не со слезами, сказала я. – Я и сама Мише сочувствую. Только как же я после такого дела смогу мужу в глаза смотреть!
– Как все могут, так и ты сможешь. Я тебе свое слово сказала, а дальше – как сама знаешь. Позвать его, он тут за дверями страдает?
– Позовите, что ж делать, – сказала я. – Только мне сейчас не до любовных утех. Не знаю, буду ли завтра жива.
Глава 8
День уже склонился к закату, а мы все сумерничали, не зажигая свечей. Миша Воронцов как пришел ко мне после ухода императора, так и сидел до вечера. Сердобольная Маланья Никитична ушла, как она сказала, на минутку по делам и заперла нас снаружи. Что у нее за дела я не знала, но они очень затянулись и мы вынуждены были сидеть взаперти.
Я специально не переоделась и оставалась в сарафане. Принимать в муслиновом плате наедине молодого человека было чревато для его же нервной системы. Муслин или как еще называют эту ткань, кисея, был чрезвычайно тонок, просвечивал насквозь и мог спровоцировать поклонника на действия, за которые уму потом было бы стыдно.
О чем обычно разговаривают молодые люди, симпатичные друг другу? Кто сам был молод и попадал в подобные ситуации, знает – обо всем и ни о чем. Миша был искренен, говорил только то, что думал, то есть о том, какая я красивая и замечательная и так меня хотел, что я сама невольно поддавалась волне его желания. Однако благоразумие и верность мужу удерживали меня от необдуманных поступков и, не лишая его до конца надежды, я как могла, сдерживала его юношески спонтанные порывы.
То, что я утром, вынужденная обстоятельствами, попросила его помочь мне переодеться, произвело на Мишу огромное впечатление. И если раньше его мечты обо мне носили больше платонический, чем плотский характер, то теперь, увидев и ощутив вблизи себя женщину, он уже не мог совладать с пробудившимися инстинктами.
– Ах, Алевтина Сергеевна, – говорил он и смотрел на меня преданными и жалкими глазами, – я ведь не многого прошу, только один поцелуй! Вы ведь так и не доучили меня целоваться!
– Вы мне сами помешали, Миша, – смеясь, отвечала я. – Притом вы тогда нарушили уговор и трогали меня за неприличные места!
– О нет, у вас все прилично! – взволнованно восклицал он и, не удержав порыва, бросался ко мне, заключал в объятия и начинал ласкать мое и так изнемогающее тело.
– Нет, нет, вы же мне обещали! – ласково говорила я, и он тотчас послушно меня отпускал.
Ох, уж это послушание воспитанных молодых людей! Неужели трудно понять, что порядочная женщина просто вынуждена всегда говорить «нет»! В конце концов, я родилась не в конце двадцатого века, а в конце восемнадцатого!
– Умоляю, еще только один поцелуй! – вместо того чтобы действовать, молил он, вновь припадая к моим губам.
– Нет, прошу вас, нет! Майкл, вы меня совсем измучили! – как только губы оказывались свободными, говорила я, имея в виду не то, что он думал, а совсем другое.
Тогда юный граф Воронцов, опять отступал. Самое неприятное, что мы были заперты снаружи, и я никак не могла прервать эту пытку. Казалось бы, что ему стоило быть хоть чуть настойчивее. Для этого были все условия, широкий сарафан на голое тело, разгоряченная женщина, широкая кровать…
– Алевтина Сергеевна, как вы жестоки! – шептал обиженный младенец. – Я люблю вас так сильно и искренне! Неужели у вас нет ко мне хоть капли сострадания?!
– Так и люби, кто тебе мешает! – хотелось закричать мне, но вместо этого я говорила обычную банальность:
– Майкл, мы должны быть благоразумны!
– Но почему? – задавал он дурацкий мужской вопрос. – Я вам совсем не нравлюсь?
– Нравитесь, – сознавалась я. – Но вдруг сюда кто-нибудь войдет?
– Но ведь мы совсем одни, кто же может нам помешать?! – резонно замечал он, так ничего и не предпринимая.
Кажется, мои слова и так были предельно понятны, и сказать больше и яснее порядочная женщина просто не могла себе позволить. Однако до него это не доходило – он продолжал канючить, выпрашивая малое, хотя давно мог получить все и без таких утомительных усилий. Кончилась эта любовная пытка тем, что у меня так разболелась голова, что начало даже тошнить.
– Ах, это моя вина! – заметив, как я побледнела, воскликнул Воронцов. – Простите меня, Алевтина Сергеевна!
– Да, конечно, я на вас, Миша, совсем не сержусь! А теперь, пожалуйста, оставьте меня, – попросила я, на этот раз уже искренне, – мне нужно лечь.
Юный граф послушно отвернулся, а я разделась и легла в постель. Ни о каких нежностях с моей стороны больше не могло быть и речи. Я закрыла глаза и попыталась успокоиться. Воронцов пододвинул к постели кресло, сел и, не сводя с меня глаз, опять мечтал о том, как он выстрелит себе в сердце, а я буду рыдать над его хладным телом.
Постепенно головная боль у меня прошла, и я смогла уделить своему поклоннику больше внимания.
– Миша, я знаю, о чем вы думаете, – сказала я.
Он вздрогнул, очнулся от сладких грез и посмотрел на меня. В комнате было уже почти совсем темно, но его лицо рассмотреть было еще можно. Оно казалось задумчивым и сосредоточенным.
– Увы, если бы вы и, правда, знали мои мысли, – грустно сказал он, – тогда не говорили бы со мной так легкомысленно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79