— А работать на нас — хочешь? Не понял?
Ева попросила носовой платок и стала промокать кровь на лице, едва шевеля непослушными пальцами.
— Ладно, подумай, — согласился он. — Только не долго, сутки, сама понимаешь, если согласишься, придется объяснять свое долгое отсутствие, доказывать по минутам… И не надейся, свои тебя не спасут. Я лучше сожру тебя вместе с трусами, но не отдам.
Дежурный оперативник едва успевал хватать трубки телефонов и даже по такому «нагреву» можно было определить, что в конторе начинается шторм. Заремба приказал ему еще на пять минут взять на себя эту ударную волну, сам же содрал пиджак и упал в кресло. Для тщательной проработки всех сообщений текущих, срочных и особо важных — не хватило бы и пары часов, поэтому он не стал даже открывать папки, сложенные в отдельные стопки по значимости информации. Сидел, тупо глядя перед собой, шевелил языком сломанный зуб, державшийся на мягких тканях челюсти. Шатал, пока не оторвал его, и сразу же во рту ощутился сладковатый вкус крови. Он выплюнул зуб на ладонь: золотая коронка и в самом деле была давно съедена и оставался лишь тонкий желтый ободок.
В кабинет вошел дежурный опер с пистолетом в руке.
— Шеф требует к себе, — сказал он. — Ему доложили, что вы здесь.
— Сейчас пойду, — отвлеченно выговорил он, сглатывая кровь.
— Ваш пистолет привезли из Дома Правительства. Говорят, вы его забыли на пропускном пункте.
— Старый стал, — пробурчал Заремба. — Ничего уже не помню…
Еще во всю бушевала «Гроза» на Ленинградской АЭС, а приходилось объявлять новую, в «бермудском треугольнике».
Все люди из подразделения Зарембы были задействованы в Питере, поэтому в Карелию вылетела сборная команда из многих отделов. Едва уместились в самолете ЯК-40, вылетевшем спецрейсом из Москвы прямо к месту событий — на брошенный военный аэродром. Предупрежденная диверсия на атомной станции, а потом еще и штурм «логова» диверсионно-разведывательного формирования всколыхнул контору и фамилия Зарембы билась под потолками высоких кабинетов, как случайно залетевшая птица.
Знающие толк в оперативном деле, способные понять и оценить произошедшее начальники тихонько поздравляли виновника переполоха, однако сам он, не менее других ошеломленный стремительными действиями Поспелова, все время чувствовал смутное беспокойство и выглядел хмурым, озабоченным в точности как спецпрокурор, летевший в составе сборной команды. Не так-то прост был «бермудский треугольник», чтобы покончить с ним одним махом, одним даже самым удачным штурмом. Да, предотвратить акцию пришельцев диверсию на станции — при наличии информации, умных голов императивности было легче это всего лишь один вектор приложения сил таинственных еще пока обитателей «треугольника». Даже по той скудной информации, которую успели добыть в Карелии, подобных областей деятельности у них не менее десятка. Так что торжествовать победу было еще рано.
Группа быстрого реагирования, тоже сборная, вылетела двумя часами раньше и уже приступила к негласному прочесыванию и розыску оставшихся в сопках и необнаруженных пришельцев. Объявлять крупномасштабную операцию «Гроза-2» не имело смысла, хотя отдельные ее механизмы были приведены в действие дополнительными нарядами перекрыта государственная граница, усиленные сотрудниками спецслужбы милицейские кордоны взяли под контроль все дороги, а поднятый в воздух самолет-разведчик вел тщательное наблюдение за районом.
Конторское руководство относилось к произошедшему весьма сдержанно: всех смущала пожарная десантура, отличившаяся в «бермудском треугольнике», и позиция Зарембы, утверждающего, что в данном случае даже самый крутой спецназ не принес бы лучших результатов.
Основные претензии пока высказывались лишь по поводу почти полной ликвидации диверсионно-разведывательного формирования — так теперь именовались «драконы».
Единственный пленный не совсем устраивал начальство, и потому Зарембе строго-настрого приказали оставшихся «диверсантов» брать только живыми.
Вся эта прилетевшая сюда к шапочному разбору гвардия была Зарембе давно знакома, в чем-то близка и понятна — мужики где-то в глубине души своей все понимали и принимали, но были уже в том состоянии и положении, что не могли безрассудно отдаться стихии чувств. Да, им еще позволялось совершать необдуманные поступки, но только из ряда неофициально разрешенных, например, они могли собраться в сосновом бору, раскупорить бутылку водки и, дожидаясь, когда дожарятся шашлыки, выпить, закусывая крупнонарезанным куском хлеба. В этом мужицком деле чувствовалось еще что-то от прошлого, от вечного — чарка вина после битвы, братина на пиру, сто наркомовских граммов; однако уже курился сладкий, дразнящий дымок от шашлычниц, предусмотрительно притащенных сюда из столицы расторопными адъютантами и просто прихлебателями. Да ведь и битвы-то не было…
И Заремба готов был поклясться, что все чувствуют это, хотя побывали в подземельях, понюхали еще не выветрившийся запах пороха и со слепу измазали ботинки в лужах вражеской крови, не успевшей впитаться в бетон. И многие из этих людей, в прошлом оперов и вояк, испытывают невероятную зависть к мальчишкам, к великовозрастным пацанам, опьяненным запахом оружия и восторга победы.
Они все знают, что это уже не про них, и потому угасший воинский дух потребует удовлетворения в виде наигранного и неприятного снобизма, строгого соблюдения принципов морали и законности. Заремба думал так, ибо испытывал эти чувства и с мстительным азартом к самому себе, раздразнивал и унижал себя, уверяя, что не способен плюнуть на все, без явной нужды обвешаться доспехами и оружием, красоваться и качать свои права.
В первый день пребывания в Карелии столичная команда еще как-то сдерживала себя, отдавая дань истинным победителям, однако уже на следующий обвыклась и вспомнила о своем начальствующем положении. Дело в том, что о десантуре — неких только что зачисленных контрактниках — только говорили, но никто ее из начальства в глаза не видел, в том числе и сам Заремба. Едва самолет из Москвы приземлился, скромные герои в тот же час удалились в сопки за аэродромом, прихватив с собой двух своих убитых товарищей, оружие, амуницию и кое-какие трофейные вещи. Они почемуто не хотели мозолить начальству глаза, и это расценивалось сначала как природная русская застенчивость, вызывало уважение и даже восхищение. Но на следующий день посланный за ними сотрудник вернулся ни с чем, объяснив, что десантура не желает выходить из леса, а наоборот, собирается уходить в свое село и просит у начальства единственного — дать вертолет, поскольку нести на руках погибших неудобно, потому что живых осталось трое и им не хватает одной пары рук для носилок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118