Там в одной из полуразвалившихся «хрущевок» доживала свой век его родная тетка Марина Васильевна, отцова сестра, куртуазная женщина с меланхолическим нравом. Петр Харитонович не навещал ее, пожалуй, с год, и это означало, что год у него все-таки выдался неплохой. Когда ему становилось худо, он обыкновенно прибегал к ней и особенно зачастил после суда над Алешей. Из всей небогатой в Москве родни Марина Васильевна была ему ближе всех. Даже он любил ее. Марина Васильевна не скрывала свой возраст - ей было за восемьдесят, и шестьдесят лет из них она провела, уткнувшись носом в книгу. Так уж сложилась ее жизнь, что она очень рано, каким-то таинственным маневром освободилась от всего бренного, что так мучает слабого человека. Совершенно книжных людей немного на свете, но они есть, и Марина Васильевна была одной из них. Племяннику Пете она симпатизировала, хотя почитала его дурачком. Глупость она прощала ему за то, что в свои редкие посещения он доставлял ей на целый месяц провизии и с глубокомысленным видом, без свойственной дуракам заносчивости вникал в ее нравоучения. Увидя, что на сей раз племянник явился с пустыми руками, она сразу поняла, что у него беда.
– Неужто опять что с Алешей? - жалобно всплеснула она сухими ручонками, готовая прослезиться. Без слов, без сил бухнулся он на привычное плюшевое кресло в углу и ненадолго, как бы в мечтании прикрыл ладонью глаза. Уже вечер был, а его все слепило дневное солнце.
– Отдохни, отдохни, - засуетилась старушка. - Потом расскажешь. Я пока чай соберу.
Трепетный ее голосок взбаламутил в душе Петра Харитоновича такие глубины, о которых он прежде не подозревал. Ему пригрезилось, что суд Божий свершился над ним и по справедливому приговору он обязан дальше жить без всякой надежды на лучшую долю. У него все отобрано, что было ему дорого. Но это не наказание за грехи, а всего лишь предостережение. Наказание будет позднее, и чтобы оно не было слишком ужасным, необходимо перемениться, необходимо стать кем-то иным. Туманная мысль принесла ему утешение. Боль потихоньку отступила от сердца. Он выпил три чашки чаю со смородиновым вареньем. На милом старушечьем лике светилась сочувственная улыбка.
– У меня теперь нет ни сына, ни жены, - признался Петр Харитонович, - но это ничего, это можно пережить. Другое меня угнетает. Какая же была правда, какой смысл был в том, что я так за семью цеплялся? Мне семья была дороже Родины, дороже чести, а вот профукал, нету ничего, как шиш в поле оказался, - и что же? Дышу, улыбаюсь, чай пью. Что же тогда вся наша жизнь, если в ней всюду обман? Что есть в ней истинного, без чего остолбенеешь?
Хотя он говорил невнятно, Марина Васильевна его легко поняла.
– Петечка, Петечка, - растроганно пролепетала она. - Да ведь ты человеком становишься. Верно как замечено: страдания облагораживают. Ты доселе-то по указке властей жил, по готовым рецептам обретался на земле, но лишь тебя скрутило - и разум твой ожил. Не бойся ничего, голубчик! Есть на свете истина, есть и правда. Для каждого они свои, и каждому по-своему открываются, но есть и общее у людей, что спасает от бездны неверия.
– Что же это такое?
– Любовь, голубчик. Любовь к ближнему. Самого несчастного злодея она иной раз выводит на святой путь.
– Разве я не любил, тетушка? Разве я жену не любил? Сына не любил?
Зорко смотрели выцветшие старушечьи очи.
– Господь с тобой, Петечка! Кого ты мог любить, когда себя-то не понимал. Хорошо, хоть страдать вовремя начал, пока душа жива. И семью не хули, в семье величие рода людского. У меня семьи не было, потому и жизнь моя пустоцвет, никого не согрела, никому пути не дала.
Петр Харитонович заночевал у доброй тетушки, и перед сном они еще поговорили об этой странной женщине - Елене Клавдиевне. Семнадцать лет они прожили душа в душу, вместе бегали кроссы, обсуждали статьи и постановления в газете, бывали и в театрах, подняли сына на ноги, - у них была нормальная семья, если не считать этой страшной истории с Алешей. Казалось бы, если у них нормальная семья и если они любили друг друга, горе должно было только сблизить их, вдвоем легче пережить любую напасть. Однако вышло все наоборот. Елена Клавдиевна пустилась во все тяжкие, хотя по ее характеру, по духовным запросам ей вовсе этого ничего не нужно. Он все про нее знает. По женской надобности она нетребовательная, почти холодная или, как теперь говорят, фригидная, и всегда презирала тех женщин, которые изменяют мужьям. Они не раз спорили на эту тему. И даже когда Петр Харитонович при определенных обстоятельствах защищал какую-нибудь падшую женщину, Елена Клавдиевна была непреклонна. «Все это грязь, грязь! - восклицала всегда с возмущением. - Ничего не хочу понимать. Это грязь - и ничего больше». Новое состояние бедной Елены он пытался объяснить мозговой болезнью, накатившей на нее после того самого нервного потрясения. До полуночи, как в горячке, рассказывал Петр Харитонович своей престарелой тетушке, как он любит Елену, какая она необыкновенная женщина, как он жалеет ее и как готов ей завтра же все простить, пусть только даст слово, что перестанет блудить. Марина Васильевна не мешала ему выговориться, хотя несколько раз уже задремывала, роняя седую голову на грудь. Про Елену Клавдиевну у нее было собственное мнение. Она не доверяла скрытным особам, которые ведут подчеркнуто добродетельную жизнь. Она прекрасно понимала, сколько в сердце такой женщины прячется тайного, невостребованного, ущемленного. Племянничек ее прост, незатейлив, добросердечен, тем и хорош, но Елене он не пара. У нее другие требования. Ей подавай героя, а не простофилю-добряка. Может быть, не случись беда с сыном, они бы прожили благополучно до старости, но теперь Елену никто не остановит. Она будет безумствовать, пока не истощит себя до донышка. Петя тоже погибнет рядом с ней. Женщина с сильным характером, покорившаяся дурным страстям, уничтожает и заражает все вокруг себя на огромном пространстве, как взорвавшаяся атомная бомба. Но как предостеречь племянника-дурачка, как его спасти?
Когда Петр Харитонович умолк, иссяк, Марина Васильевна с грустью заметила:
– Она не нуждается в твоем прощении, Петечка. Ей вообще от тебя больше ничего не надо. Ты бы лучше всего оставил ее.
– Почему?
– Она тебя не любит, да и не любила никогда. Эта женщина не для тебя.
– Почему?
Его чересчур спокойный тон не насторожил Марину Васильевну, ибо у нее был книжный ум. Она и представить не могла, какую боль ему причиняет. Ей казалось, что, узнав горькую правду, он скорее перестанет нести сентиментальную околесицу, более подобающую безусым юнцам, от которой даже у нее, доброжелательной старушки, уши вянут.
– Она умная, цепкая, любознательная хищница, а ты ее жертва - добрый, доверчивый простачок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Неужто опять что с Алешей? - жалобно всплеснула она сухими ручонками, готовая прослезиться. Без слов, без сил бухнулся он на привычное плюшевое кресло в углу и ненадолго, как бы в мечтании прикрыл ладонью глаза. Уже вечер был, а его все слепило дневное солнце.
– Отдохни, отдохни, - засуетилась старушка. - Потом расскажешь. Я пока чай соберу.
Трепетный ее голосок взбаламутил в душе Петра Харитоновича такие глубины, о которых он прежде не подозревал. Ему пригрезилось, что суд Божий свершился над ним и по справедливому приговору он обязан дальше жить без всякой надежды на лучшую долю. У него все отобрано, что было ему дорого. Но это не наказание за грехи, а всего лишь предостережение. Наказание будет позднее, и чтобы оно не было слишком ужасным, необходимо перемениться, необходимо стать кем-то иным. Туманная мысль принесла ему утешение. Боль потихоньку отступила от сердца. Он выпил три чашки чаю со смородиновым вареньем. На милом старушечьем лике светилась сочувственная улыбка.
– У меня теперь нет ни сына, ни жены, - признался Петр Харитонович, - но это ничего, это можно пережить. Другое меня угнетает. Какая же была правда, какой смысл был в том, что я так за семью цеплялся? Мне семья была дороже Родины, дороже чести, а вот профукал, нету ничего, как шиш в поле оказался, - и что же? Дышу, улыбаюсь, чай пью. Что же тогда вся наша жизнь, если в ней всюду обман? Что есть в ней истинного, без чего остолбенеешь?
Хотя он говорил невнятно, Марина Васильевна его легко поняла.
– Петечка, Петечка, - растроганно пролепетала она. - Да ведь ты человеком становишься. Верно как замечено: страдания облагораживают. Ты доселе-то по указке властей жил, по готовым рецептам обретался на земле, но лишь тебя скрутило - и разум твой ожил. Не бойся ничего, голубчик! Есть на свете истина, есть и правда. Для каждого они свои, и каждому по-своему открываются, но есть и общее у людей, что спасает от бездны неверия.
– Что же это такое?
– Любовь, голубчик. Любовь к ближнему. Самого несчастного злодея она иной раз выводит на святой путь.
– Разве я не любил, тетушка? Разве я жену не любил? Сына не любил?
Зорко смотрели выцветшие старушечьи очи.
– Господь с тобой, Петечка! Кого ты мог любить, когда себя-то не понимал. Хорошо, хоть страдать вовремя начал, пока душа жива. И семью не хули, в семье величие рода людского. У меня семьи не было, потому и жизнь моя пустоцвет, никого не согрела, никому пути не дала.
Петр Харитонович заночевал у доброй тетушки, и перед сном они еще поговорили об этой странной женщине - Елене Клавдиевне. Семнадцать лет они прожили душа в душу, вместе бегали кроссы, обсуждали статьи и постановления в газете, бывали и в театрах, подняли сына на ноги, - у них была нормальная семья, если не считать этой страшной истории с Алешей. Казалось бы, если у них нормальная семья и если они любили друг друга, горе должно было только сблизить их, вдвоем легче пережить любую напасть. Однако вышло все наоборот. Елена Клавдиевна пустилась во все тяжкие, хотя по ее характеру, по духовным запросам ей вовсе этого ничего не нужно. Он все про нее знает. По женской надобности она нетребовательная, почти холодная или, как теперь говорят, фригидная, и всегда презирала тех женщин, которые изменяют мужьям. Они не раз спорили на эту тему. И даже когда Петр Харитонович при определенных обстоятельствах защищал какую-нибудь падшую женщину, Елена Клавдиевна была непреклонна. «Все это грязь, грязь! - восклицала всегда с возмущением. - Ничего не хочу понимать. Это грязь - и ничего больше». Новое состояние бедной Елены он пытался объяснить мозговой болезнью, накатившей на нее после того самого нервного потрясения. До полуночи, как в горячке, рассказывал Петр Харитонович своей престарелой тетушке, как он любит Елену, какая она необыкновенная женщина, как он жалеет ее и как готов ей завтра же все простить, пусть только даст слово, что перестанет блудить. Марина Васильевна не мешала ему выговориться, хотя несколько раз уже задремывала, роняя седую голову на грудь. Про Елену Клавдиевну у нее было собственное мнение. Она не доверяла скрытным особам, которые ведут подчеркнуто добродетельную жизнь. Она прекрасно понимала, сколько в сердце такой женщины прячется тайного, невостребованного, ущемленного. Племянничек ее прост, незатейлив, добросердечен, тем и хорош, но Елене он не пара. У нее другие требования. Ей подавай героя, а не простофилю-добряка. Может быть, не случись беда с сыном, они бы прожили благополучно до старости, но теперь Елену никто не остановит. Она будет безумствовать, пока не истощит себя до донышка. Петя тоже погибнет рядом с ней. Женщина с сильным характером, покорившаяся дурным страстям, уничтожает и заражает все вокруг себя на огромном пространстве, как взорвавшаяся атомная бомба. Но как предостеречь племянника-дурачка, как его спасти?
Когда Петр Харитонович умолк, иссяк, Марина Васильевна с грустью заметила:
– Она не нуждается в твоем прощении, Петечка. Ей вообще от тебя больше ничего не надо. Ты бы лучше всего оставил ее.
– Почему?
– Она тебя не любит, да и не любила никогда. Эта женщина не для тебя.
– Почему?
Его чересчур спокойный тон не насторожил Марину Васильевну, ибо у нее был книжный ум. Она и представить не могла, какую боль ему причиняет. Ей казалось, что, узнав горькую правду, он скорее перестанет нести сентиментальную околесицу, более подобающую безусым юнцам, от которой даже у нее, доброжелательной старушки, уши вянут.
– Она умная, цепкая, любознательная хищница, а ты ее жертва - добрый, доверчивый простачок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122