У Никиты Уренева была отличная родословная, он был из дворян, а по отцовой линии чуть ли не столбовой боярин. Он своим происхождением не кичился, в обхождении был прост, доступен. Однако его отточенный оксфордским образованием ум и вкрадчивые, тигриные манеры настораживали пожилых партнеров по бизнесу. Они словно чуяли в нем чужака. Елизар Суренович хорошо понимал, в чем тут закавыка. Молодой Никита был совершенно лишен тех предрассудков, которые старики именовали моральными правилами. Для него что жизнь, что смерть, что подвиг, что преступление, что бедность, что богатство - все было едино. Его приход означал их закат. Целые поколения должны были уступить дорогу Никите Уреневу. Елизар Суренович сочувствовал и Никите, и старикам. Их не распря разделяла, биология. Стариков Благовестов утешал, как мог, суля им оборону. Никиту потихоньку приручал. На его вопрос ответил шутливо:
– Тебе какие еще доказательства нужны, Никитушка? Видишь, как вредно по советским судам таскаться. Старшим уже на слово не веришь.
Уренев шутки не принял.
– Мы сейчас живем подло, как кроты, но все-таки живем. А вот ошибемся в просчетах, все покладем головы на плаху. Я не трус, вы меня знаете, по-глупому проигрывать не люблю.
По нахмуренным лицам Елизар Суренович видел, что не только Никита, но и другие соратники ждут от него еще каких-то дополнительных слов, и это его слегка обескуражило.
– Чтобы переломить хребет исполину, - задушевно сказал Елизар Суренович, - нам не аргументы нужны, а сила и вера. Сила у нас есть - это наши капиталы. Вера наша в единомыслии. Ты спросил, Никитушка, откуда известно, что подоспела пора? Признаков множество, но тебе отвечу так. Откуда деревенский мужяк ведает, что завтра будет дождь? Каким чутьем перелетная птица находит путь домой?.. Ну что, друзья, проголосуем по-советски? Едины мы в великом почине или будем, как привыкли, каждый наособицу трястись над своим кошельком?
– Не надо голосовать, - пристыженно возразил Уренев. - Я с тобой, Елизар Суренович. Ты меня убедил. Я с тобой до конца.
Все присутствующие, казалось, были умиротворены этой сценой, но вдруг суматошно загомонил Кутуй, который и так слишком долго оставался в тени. Однако затронул он острейшую тему.
– Я, пускай, мусульманин, ты, Елизар, христианин, Сидоров вообще неизвестно кто, так ты объясни мне, как мы вместе капитализм построим? Мы верить друг другу не совсем можем. Как же быть? Я Сидорову дам капитал на общие нужды, а он мне фигу в рукаве. Так получается?
– Справедливая человеческая идея, уважаемый бек, выше национального признака, - успокоил его Елизар Суренович. - На Западе доллар и кольт давно всех уравняли, и мусульман, и христиан, и евреев. Сам я, как тебе известно, гражданин мира и всегда был за полное равноправие и абсолютную свободу вероисповедания. Это дикарям свойственно культовое мышление, но мы же не дикари. Ты согласен, бек?
– Мы не дикари, - прошипел Кутуй. - Мой отец Аллаху молился, но не был дикарем. Кто верит хоть в кизиловый куст, тот не дикарь. Кто ни во что не верит, как Сидоров, тот дикарь. Не надо меня обижать нехорошими словами, Елизар, иначе я тоже могу тебя обидеть.
– Кутуй верно подметил, - отозвался из угла Сидоров. - Без веры счастья нет. К примеру, как мне жениться на мусульманской девушке, коли я до сих пор обрезания не сделал. Национальный вопрос самый щекотливый.
Зеленый от гнева, Кутуй прошелестел:
– Когда-нибудь убью тебя, как собаку, Сидоров!
Атмосфера в благородном собрании неожиданно накалилась, и белобрысый детина выступил из-за стойки, чтобы сподручнее было при необходимости вмешаться. Но тут подал голос Кузултым-ага, знаменитый миролюб и краснопев. С неохотой спихнул он с колен одну из девушек-подавальщиц, писклявую вертушку. Он девушек любил, как и в молодости, но уже чаще духовной любовью. Они радовали его взор, как цветы на клумбе. Прикосновение к их крепеньким тушкам доставляло ему эстетическое наслаждение.
– Зачем ссоритесь, дети мои! Ты великий джигит, Кутуй, но и Сидоров по-своему замечательный человек. Вам нечего делить. Всем места хватит под солнцем. Аллах призывал к миру, и Христос призывал к любви. Дьявол стравливает порядочных людей, чтобы восторжествовать над ними. Говорят у русских: худой мир лучше доброй ссоры. Это правильно. Освободи сердце от злобы, Кутуй, обними кунака своего Сидорова. И ты, Петр Петрович, угомонись, не коли языком, как оса жалом. Помиритесь, это будет сегодня добрым знаком. Ну же, ну!
Гости одобрительно загудели. Семидесятилетний богатырь из Ленинграда Пинчук, король мясных продуктов, нетерпеливо подтолкнул в бок Сидорова, отчего тот почти по воздуху долетел до Кутуя.
– Что ж, я не прочь, - сказал он. - Я с Кутуйкой не ссорился. Это он на меня зуб точит, неизвестно почему. Из-за Юры Пятакова, наверное.
Чеченец вскочил на ноги, раскрыв объятия, испепеляя обидчика смоляным взглядом. На Сидорове слегка шевелюра задымилась, но он улыбался Кутую преданной собачьей улыбкой. Они оба ссоры не искали. Под возгласы негромкого ликования побратимов соприкоснулись их щеки, смуглая и бледно-розовая. При этом Кутуй попытался костяшками пальцев продавить Сидорову бок, но рука его утонула в упругом, задубелом жирке.
9
Летом 1985 года закачался режим. По Москве бродили призраки свободы, хотя представление о ней было у каждого свое. Многим свобода мерещилась в виде огромного магазина, где продаются любые импортные товары по доступным ценам. Другие мечтали о свободе, как о красивой девке. Сведущие, образованные люди исподволь готовились начать охоту за депутатскими мандатами. Жулье посверкивало глазенками изо всех нор, как крысенята, которые почуяли, что хозяин собирается надолго отлучиться из дома. В закромах Родины еще было чем поднажиться, погреть руки. Горбачев вломился в обескровленное, унылое сознание нации, подобно бодрому ухарю-краснобаю, который по ошибке вскочил в палату для безнадежно больных. Народ внимал ему со смирением, словно в ледяном предчувствии скорых антиалкогольных мер.
Однако не минуло и года, как все чудесно изменилось на просторах страны. На все подмостки повыскакивали, повылазили, как чертенята, просветленные ораторы с непреклонными лицами. Дельно, умно, яростно загомонили они о великих переменах, о неизбежности лучшей доли. Им покровительствовал Михаил Сергеевич. Окрыленно взмахивая руками, он пообещал дать социализму человеческое лицо. Особенно циничные умы сразу догадались, что Михаил Сергеевич грезил наяву. Он обращался к народу, как сердобольный наставник к детям с дефективными отклонениями. Он посулил им такую заботу, от которой они воспрянут духом. С народом так ласково никто не говорил со времен Елизаветы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Тебе какие еще доказательства нужны, Никитушка? Видишь, как вредно по советским судам таскаться. Старшим уже на слово не веришь.
Уренев шутки не принял.
– Мы сейчас живем подло, как кроты, но все-таки живем. А вот ошибемся в просчетах, все покладем головы на плаху. Я не трус, вы меня знаете, по-глупому проигрывать не люблю.
По нахмуренным лицам Елизар Суренович видел, что не только Никита, но и другие соратники ждут от него еще каких-то дополнительных слов, и это его слегка обескуражило.
– Чтобы переломить хребет исполину, - задушевно сказал Елизар Суренович, - нам не аргументы нужны, а сила и вера. Сила у нас есть - это наши капиталы. Вера наша в единомыслии. Ты спросил, Никитушка, откуда известно, что подоспела пора? Признаков множество, но тебе отвечу так. Откуда деревенский мужяк ведает, что завтра будет дождь? Каким чутьем перелетная птица находит путь домой?.. Ну что, друзья, проголосуем по-советски? Едины мы в великом почине или будем, как привыкли, каждый наособицу трястись над своим кошельком?
– Не надо голосовать, - пристыженно возразил Уренев. - Я с тобой, Елизар Суренович. Ты меня убедил. Я с тобой до конца.
Все присутствующие, казалось, были умиротворены этой сценой, но вдруг суматошно загомонил Кутуй, который и так слишком долго оставался в тени. Однако затронул он острейшую тему.
– Я, пускай, мусульманин, ты, Елизар, христианин, Сидоров вообще неизвестно кто, так ты объясни мне, как мы вместе капитализм построим? Мы верить друг другу не совсем можем. Как же быть? Я Сидорову дам капитал на общие нужды, а он мне фигу в рукаве. Так получается?
– Справедливая человеческая идея, уважаемый бек, выше национального признака, - успокоил его Елизар Суренович. - На Западе доллар и кольт давно всех уравняли, и мусульман, и христиан, и евреев. Сам я, как тебе известно, гражданин мира и всегда был за полное равноправие и абсолютную свободу вероисповедания. Это дикарям свойственно культовое мышление, но мы же не дикари. Ты согласен, бек?
– Мы не дикари, - прошипел Кутуй. - Мой отец Аллаху молился, но не был дикарем. Кто верит хоть в кизиловый куст, тот не дикарь. Кто ни во что не верит, как Сидоров, тот дикарь. Не надо меня обижать нехорошими словами, Елизар, иначе я тоже могу тебя обидеть.
– Кутуй верно подметил, - отозвался из угла Сидоров. - Без веры счастья нет. К примеру, как мне жениться на мусульманской девушке, коли я до сих пор обрезания не сделал. Национальный вопрос самый щекотливый.
Зеленый от гнева, Кутуй прошелестел:
– Когда-нибудь убью тебя, как собаку, Сидоров!
Атмосфера в благородном собрании неожиданно накалилась, и белобрысый детина выступил из-за стойки, чтобы сподручнее было при необходимости вмешаться. Но тут подал голос Кузултым-ага, знаменитый миролюб и краснопев. С неохотой спихнул он с колен одну из девушек-подавальщиц, писклявую вертушку. Он девушек любил, как и в молодости, но уже чаще духовной любовью. Они радовали его взор, как цветы на клумбе. Прикосновение к их крепеньким тушкам доставляло ему эстетическое наслаждение.
– Зачем ссоритесь, дети мои! Ты великий джигит, Кутуй, но и Сидоров по-своему замечательный человек. Вам нечего делить. Всем места хватит под солнцем. Аллах призывал к миру, и Христос призывал к любви. Дьявол стравливает порядочных людей, чтобы восторжествовать над ними. Говорят у русских: худой мир лучше доброй ссоры. Это правильно. Освободи сердце от злобы, Кутуй, обними кунака своего Сидорова. И ты, Петр Петрович, угомонись, не коли языком, как оса жалом. Помиритесь, это будет сегодня добрым знаком. Ну же, ну!
Гости одобрительно загудели. Семидесятилетний богатырь из Ленинграда Пинчук, король мясных продуктов, нетерпеливо подтолкнул в бок Сидорова, отчего тот почти по воздуху долетел до Кутуя.
– Что ж, я не прочь, - сказал он. - Я с Кутуйкой не ссорился. Это он на меня зуб точит, неизвестно почему. Из-за Юры Пятакова, наверное.
Чеченец вскочил на ноги, раскрыв объятия, испепеляя обидчика смоляным взглядом. На Сидорове слегка шевелюра задымилась, но он улыбался Кутую преданной собачьей улыбкой. Они оба ссоры не искали. Под возгласы негромкого ликования побратимов соприкоснулись их щеки, смуглая и бледно-розовая. При этом Кутуй попытался костяшками пальцев продавить Сидорову бок, но рука его утонула в упругом, задубелом жирке.
9
Летом 1985 года закачался режим. По Москве бродили призраки свободы, хотя представление о ней было у каждого свое. Многим свобода мерещилась в виде огромного магазина, где продаются любые импортные товары по доступным ценам. Другие мечтали о свободе, как о красивой девке. Сведущие, образованные люди исподволь готовились начать охоту за депутатскими мандатами. Жулье посверкивало глазенками изо всех нор, как крысенята, которые почуяли, что хозяин собирается надолго отлучиться из дома. В закромах Родины еще было чем поднажиться, погреть руки. Горбачев вломился в обескровленное, унылое сознание нации, подобно бодрому ухарю-краснобаю, который по ошибке вскочил в палату для безнадежно больных. Народ внимал ему со смирением, словно в ледяном предчувствии скорых антиалкогольных мер.
Однако не минуло и года, как все чудесно изменилось на просторах страны. На все подмостки повыскакивали, повылазили, как чертенята, просветленные ораторы с непреклонными лицами. Дельно, умно, яростно загомонили они о великих переменах, о неизбежности лучшей доли. Им покровительствовал Михаил Сергеевич. Окрыленно взмахивая руками, он пообещал дать социализму человеческое лицо. Особенно циничные умы сразу догадались, что Михаил Сергеевич грезил наяву. Он обращался к народу, как сердобольный наставник к детям с дефективными отклонениями. Он посулил им такую заботу, от которой они воспрянут духом. С народом так ласково никто не говорил со времен Елизаветы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122