Он погрузился в молчание, и они сидели, неотрывно глядя друг другу в лицо. Сильные пальцы короля, покрытые рыжеватыми волосами и унизанные массивными кольцами, больно стискивали руки Дени.
– Ты понимаешь? – спросил Ричард.
Дени забыл о том, зачем пришел. Он забыл о своем намерении просить короля освободить Артура от его обета и невредимым отпустить домой. Он забыл даже о своем страхе перед Ричардом, о своих подозрениях и осмотрительности. Он преисполнился любви и благоговения к этому человеку, которому уготована столь великая будущность. Его душа возжаждала принести ему в дар что-то, утешить, как-то откликнуться на доверие, которое ему было оказано, заплатить дань величию и могуществу короля.
– Ричард, – прошептал он.
Руки его лежали в руках Ричарда, и его поза была подобна той, какую надлежит принять вассалу, приносящему клятву верности. И тогда он, словно в полусне, начал шепотом повторять древнюю формулу оммажа, распространенную в его родных краях.
– Сэр, я подчиняюсь вашей воле сеньора и вручаю вам свою судьбу, и буду служить вам устами и руками, и я торжественно клянусь и обещаю хранить вам верность и поддерживать против врагов ваших, и оберегать ваши права по мере всех моих сил.
– Я принимаю клятву, – промолвил Ричард тихим, напряженным голосом. Он наклонился вперед и пылко поцеловал Дени в уста не как сеньор, принявший оммаж, но как возлюбленный.
На небе ярко сияли звезды, когда Дени выскользнул из боковой двери в сад. Уже миновала полночь; он оставил короля спящим.
Он смотрел на небо и глубоко дышал. Воздух был прохладен и напоен пряными, непривычными запахами, слышался стрекот цикад.
«Боже мой, ну и в историю же я угодил», – думал он. Самое опасное положение: быть фаворитом короля. Но Иисус! Как можно отвергнуть короля? В особенности такого короля, великого человека, великого и замечательного человека. Выслушав, как он открывает свою душу… Возможно, вот это как раз и представляет наибольшую опасность.
Его постоянно беспокоила мысль, что Ричард кого-то напоминает ему. Кого-то, кого он хорошо знал, но не видел уже много лет. Кого-то, чье имя вертелось у него на языке: оно начиналось с буквы «С». Он понял, что дрожит. Он двинулся вперед, шагая под раскидистыми деревьями, ветви которых клонились к земле, отягощенные спелыми плодами, тускло поблескивавшими в темноте.
Принять его ласки и нежности… Что ж, с этим ничего не поделаешь. Но истина была в том, и приходилось с этим смириться (чем, возможно, и объяснялась его дрожь): эти ласки доставили ему удовольствие. Не только обычное удовольствие от польщенного самолюбия. Нет, наслаждение более постыдное, грешное, тайное, взволновавшее его гораздо глубже, чем он осмеливался признать. И в тот миг, когда он в полной мере осознал причину, побудившую его дать согласие, он снова задрожал, как человек, который, осторожно переступая по ветке дерева, вдруг видит, что под ногой у него извивается гадюка.
Некто похожий, некто, чье имя совершенно точно начинается с буквы «С». Или «Л». Возможно, в самом деле с «Л». Особенно похожи глаза, голубые, как незабудки, голубизну которых оттеняли золотистые ресницы.
Неожиданно он вспомнил: Бальан. Бальан, старший из пажей, с которым Дени познакомился, когда служил в замке Бопро.
«Наверное, мне было около восьми лет, а он был на пять лет старше. Да, потому что на следующий год его сделали оруженосцем и начали учить обращаться с оружием. Какими глазами мы все смотрели на него! Он был так хорош собой, его все знали, госпожа Элиза щедро одаривала его милостями. У него были точно такие же пышные, светлые, вьющиеся волосы, густые, точно овечье руно. Я боялся его, верно? Он все знал, у него все получалось. Я помню, как он бегал по узким проходам на самом верху крепостной стены, перепрыгивал с амбразуры на амбразуру и подбивал нас последовать его примеру, когда карабкался по коньку крыши. Еще он хорошо пел. Он имел обыкновение ловить воробьев и ощипывать их живыми. Он утверждал, что из перьев воробьев, ощипанных живьем, выходят самые мягкие подушки. Я помню… как его звали? Дер… Деррин… его лучший друг… Дрю, вот как… Он заставил Дрю растоптать одну такую ощипанную догола птичку, которая билась на полу, тщетно пытаясь взлететь на крыльях, лишенных перьев. „Положи конец мученьям этой твари“, – усмехаясь, сказал он.
Ей-Богу, он был настоящим маленьким чудовищем. Но мы все любили его. Полно, неужели я любил его? Наверное, да. Но однажды ночью он терзал меня. Я что-то сделал… Я всегда попадал во всякие переделки. Скорее, это были беды, а не переделки. Я сделал что-то, разозлившее его, и он ущипнул меня или поранил как-то. Но это не имело значения; я по-прежнему считал его преотличным малым. Ну кто же станет обижаться на его злобные выходки?
Полное подобие Ричарду. Король нашего тесного мирка. Интересно, что с ним случилось? Как бы там ни было, возможно, его судьба сложилась удачно. Ему всегда везло, он родился под счастливой звездой. Все, что он хотел, давалось ему как бы само собой, без всяких усилий с его стороны. Точно так же, как и Ричарду. Вот что значит быть королем. Стоит только протянуть руку, и плод сам упадет в нее, даже какой-то жалкий ублюдок-трувер, даже я».
Он взглянул на небо, усеянное алмазами звезд, и расхохотался, невольно вздрогнув. Он пошел быстрее, чтобы согреться, словно стояла зима.
Когда он достиг апельсиновой рощи, где была разбита его палатка, то увидел тускло-желтую полосу света, пробивавшуюся сквозь неплотно прикрытый полог. С запоздалым чувством вины он сообразил, что Артур наверняка беспокоится о нем, вероятно, не лег спать, дожидаясь его. А он? Он совершенно забыл о своем друге; он даже не обратился к Ричарду с просьбой о милости. Но, возможно, теперь нечего волноваться по этому поводу. Без сомнения, он сможет пойти завтра к королю и попросить его о любом благодеянии, по крайней мере об одном благодеянии, за то единственное, в чем он не мог королю отказать. Он поспешил вперед и, откинув полог палатки, изобразил на лице улыбку.
– Какого черта вы… – начал он. Его сердце бешено заколотилось.
Артур лежал, вытянувшись на одеяле, со сложенными на груди руками, державшими зажженную свечу. Глаза были закрыты серебряными монетами, на которых поблескивал свет четырех свечей, медленно оплывавших на подставках, что были сделаны из обломков кирпичей, – две свечи стояли в изголовье и две в ногах.
– Господи! – сердито воскликнул Дени. – Что за глупая шутка! Вы чуть не до смерти напугали меня.
Вдоль стен палатки задвигались тени. Там были Иво и Тибо с четками и распятием в руках и эрл Лестерский в длинном плаще с капюшоном.
– Милорд! – обратился к нему Дени. – Что все это значит? Что происходит?
Его голос оборвался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133