Он также объяснил, что, миновав возвышенность, называемую Дауне, до которой верхом можно добраться менее чем за один день, я окажусь поблизости от местечка Палборо, где недавно был основан монастырь ордена бенедиктинцев, а его приор даст мне кров.
Я ехал через Даунс. То были меловые горы, довольно пологие, не очень высокие, поросшие старым могучим лесом. Погода стояла чудесная, на душе было легко и радостно, слух услаждало пение жаворонков. В середине дня, добравшись до места, откуда начинался отлогий спуск вниз, я подкрепился немного хлебом и сыром и с высоты обозрел всю долину, широко раскинувшуюся у подножия горы. Далеко внизу сквозь деревья я смог разглядеть полоски вспаханной и засеянной земли, пастбище, соломенную крышу и квадратную башню церкви. Этот край показался мне богатым и плодородным. Затем я вновь сел на лошадь и стал спускаться по склону, ослабив поводья и уронив голову на грудь. Я сомлел под палящими лучами солнца; и таким вот образом, сам не знаю как, я сбился с пути, свернув не на ту дорогу, и даже не подозревал об ошибке, ибо совсем не знал эту страну. Итак, я ехал прямо, вдоль общинного пастбища, где паслась отара овец и трое или четверо мужчин, лежа под сенью дерева, вели меж собой беседу. Я натянул поводья и, окликнув их, произнес по буквам название монастыря, о котором мне говорили. «Хардхем?» – выговорил я, стараясь изо всех сил одолеть варварское произношение английского слова.
Они поднялись с земли, подошли поближе и остановились, в упор рассматривая меня. Они были одеты в довольно чистые рубахи и чулки, подвязанные по английской моде, с ножами у пояса и длинными пастушьими посохами или палками в руках. Один из них, рослый человек мощного телосложения, заговорил на своем ужасном языке, остальные заворчали с одобрением. Они приблизились вплотную, первый схватил меня и грубо стащил с седла.
Мне не понравилось, как со мной обошлись, тем более они были простолюдинами: во Франции крестьяне, подобные этим, никогда бы не осмелились повести себя так дерзко. Я вырвался из их рук и выхватил свой меч, прислонившись спиной к крупу лошади. Весьма сдержанно я выразил негодование по поводу столь неучтивого обращения с путешественниками, между тем раздумывая про себя, что лучше: броситься на них или попытаться вскочить на коня и умчаться прочь, пока они не напали на меня. Они стояли, внимательно наблюдая за мной и переговариваясь, бросая в мою сторону весьма зловещие взгляды. Я стал сожалеть, что вообще решился покинуть свою страну и оказался среди таких диких и невежественных людей.
И вдруг я услышал топот копыт и увидел, как через луг едет всадник с соколом на руке, а позади него – слуга с перекинутым через седло насестом для сокола и еще один человек, вооруженный коротким луком и мечом. По соколу, которого он держал, я определил, что первый всадник может быть только рыцарем или землевладельцем, и потому я окликнул его со словами: «Милостивый государь, если это ваши псы, прогоните их прочь».
Когда он подъехал ближе, я смог лучше рассмотреть его и увидел, что у него светлые волосы и приятное лицо, светившееся таким дружелюбием и добротой, что я помимо воли проникся к нему искренней симпатией. Он приветствовал меня и сказал: «Боюсь, это люди из моего поместья», – и повернувшись к ним с улыбкой, заговорил на их языке, хотя и несколько неуверенно, как мне показалось. Вслед за этим они сплюнули на землю, понурились и побрели прочь.
Незнакомец пояснил, что они не намеревались причинять мне вреда, их поведение было ничем иным, кроме как обычной грубостью английских простолюдинов. «Они точно дети, – сказал он, – они подчиняются не столько голосу разума, сколько доброму слову и мягкому обращению или же розге». На это я ничего не ответил, однако спросил, как далеко находится Хардхемский монастырь. Он рассмеялся и сказал, что я изрядно отклонился от правильного пути, удалившись на два лье от главной дороги. Он сказал, что его зовут Артур из Хастинджа, и настойчиво уговаривал поехать с ним, ибо в его доме я смогу отдохнуть. А заметив мою арфу, висевшую в сумке позади седла, он заявил, что не многие трубадуры и менестрели наведываются в эти отдаленные места, и он сочтет за великое одолжение, если я соглашусь сыграть и спеть для него что-нибудь по своему выбору. И речь его, обращенная ко мне, была столь приятна и учтива, что я не смог отказать ему, отправившись вместе с ним и не предполагая того, что вскоре осуществится мое желание, во исполнение коего я приехал в Англию.
* * *
Первое впечатление Дени о добродушии и жизнерадостности незнакомца оказалось верным: Артур из Хастинджа был человеком, не утратившим к двадцати пяти годам внутренней гармонии. От природы он обладал уравновешенным характером и редкостным дружелюбием и никогда не думал дурно о других; он очень любил жизнь, и столько всего занимало его, что в его душе не оставалось места для зависти, ненависти или алчности. Он дал вассальную клятву епископу Чичестерскому и был обязан нести рыцарскую службу за четыре хайды земли, к тому же, по другому соглашению, за плату в размере двух свиней и одной овцы ежегодно имел в своем держании еще участок земли, принадлежавший Фекампскому аббатству. Его соседи были весьма приветливыми людьми. С одной стороны лежали земли Мод Фитцлерой, связанной узами вассалитета с лордами Хотерива, а с другой – владения предприимчивого семейства из ла Ли, члены которого прославились как большие мастера улаживать различные споры и любители основательно поесть. Артур жил в довольно большом и сыром замке, наполовину каменном, а наполовину деревянном и покрытом штукатуркой. Замок был хорошо защищен добротным частоколом. Артур был холост, но время от времени вступал в плотскую связь с любезной и привлекательной вдовушкой из числа своих держателей земли, которая заменяла любовными играми уплату своей ренты. Его мать, весьма внушительная старуха, которой, по досужим слухам, исполнилось уже сто три года, бдительно следила за его управляющим и заботилась о том, чтобы в отчетах не было никакого надувательства. Таким образом, дела Артура шли недурно, а его земли стоили несколько больше рыцарского вознаграждения в размере двадцати фунтов, положенного за вассальную службу.
Он был посвящен в рыцари в возрасте двадцати двух лет своим сеньором, милейшим епископом. С тех пор прошло три года, и за это время он лишь дважды обнажал свой меч: первый раз во время набега банды грабителей, который был успешно отражен, и второй – когда он подвергся нападению разъяренного, ополоумевшего гусака на скотном дворе поместья. В обоих случаях он держался с обычным для себя добродушным мужеством. Несмотря на то, что его жизнь протекала спокойно, Артур вполне уважительно относился к рыцарским обычаям и с огромным удовольствием слушал рассказы и песни о знаменитых воинах-христианах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Я ехал через Даунс. То были меловые горы, довольно пологие, не очень высокие, поросшие старым могучим лесом. Погода стояла чудесная, на душе было легко и радостно, слух услаждало пение жаворонков. В середине дня, добравшись до места, откуда начинался отлогий спуск вниз, я подкрепился немного хлебом и сыром и с высоты обозрел всю долину, широко раскинувшуюся у подножия горы. Далеко внизу сквозь деревья я смог разглядеть полоски вспаханной и засеянной земли, пастбище, соломенную крышу и квадратную башню церкви. Этот край показался мне богатым и плодородным. Затем я вновь сел на лошадь и стал спускаться по склону, ослабив поводья и уронив голову на грудь. Я сомлел под палящими лучами солнца; и таким вот образом, сам не знаю как, я сбился с пути, свернув не на ту дорогу, и даже не подозревал об ошибке, ибо совсем не знал эту страну. Итак, я ехал прямо, вдоль общинного пастбища, где паслась отара овец и трое или четверо мужчин, лежа под сенью дерева, вели меж собой беседу. Я натянул поводья и, окликнув их, произнес по буквам название монастыря, о котором мне говорили. «Хардхем?» – выговорил я, стараясь изо всех сил одолеть варварское произношение английского слова.
Они поднялись с земли, подошли поближе и остановились, в упор рассматривая меня. Они были одеты в довольно чистые рубахи и чулки, подвязанные по английской моде, с ножами у пояса и длинными пастушьими посохами или палками в руках. Один из них, рослый человек мощного телосложения, заговорил на своем ужасном языке, остальные заворчали с одобрением. Они приблизились вплотную, первый схватил меня и грубо стащил с седла.
Мне не понравилось, как со мной обошлись, тем более они были простолюдинами: во Франции крестьяне, подобные этим, никогда бы не осмелились повести себя так дерзко. Я вырвался из их рук и выхватил свой меч, прислонившись спиной к крупу лошади. Весьма сдержанно я выразил негодование по поводу столь неучтивого обращения с путешественниками, между тем раздумывая про себя, что лучше: броситься на них или попытаться вскочить на коня и умчаться прочь, пока они не напали на меня. Они стояли, внимательно наблюдая за мной и переговариваясь, бросая в мою сторону весьма зловещие взгляды. Я стал сожалеть, что вообще решился покинуть свою страну и оказался среди таких диких и невежественных людей.
И вдруг я услышал топот копыт и увидел, как через луг едет всадник с соколом на руке, а позади него – слуга с перекинутым через седло насестом для сокола и еще один человек, вооруженный коротким луком и мечом. По соколу, которого он держал, я определил, что первый всадник может быть только рыцарем или землевладельцем, и потому я окликнул его со словами: «Милостивый государь, если это ваши псы, прогоните их прочь».
Когда он подъехал ближе, я смог лучше рассмотреть его и увидел, что у него светлые волосы и приятное лицо, светившееся таким дружелюбием и добротой, что я помимо воли проникся к нему искренней симпатией. Он приветствовал меня и сказал: «Боюсь, это люди из моего поместья», – и повернувшись к ним с улыбкой, заговорил на их языке, хотя и несколько неуверенно, как мне показалось. Вслед за этим они сплюнули на землю, понурились и побрели прочь.
Незнакомец пояснил, что они не намеревались причинять мне вреда, их поведение было ничем иным, кроме как обычной грубостью английских простолюдинов. «Они точно дети, – сказал он, – они подчиняются не столько голосу разума, сколько доброму слову и мягкому обращению или же розге». На это я ничего не ответил, однако спросил, как далеко находится Хардхемский монастырь. Он рассмеялся и сказал, что я изрядно отклонился от правильного пути, удалившись на два лье от главной дороги. Он сказал, что его зовут Артур из Хастинджа, и настойчиво уговаривал поехать с ним, ибо в его доме я смогу отдохнуть. А заметив мою арфу, висевшую в сумке позади седла, он заявил, что не многие трубадуры и менестрели наведываются в эти отдаленные места, и он сочтет за великое одолжение, если я соглашусь сыграть и спеть для него что-нибудь по своему выбору. И речь его, обращенная ко мне, была столь приятна и учтива, что я не смог отказать ему, отправившись вместе с ним и не предполагая того, что вскоре осуществится мое желание, во исполнение коего я приехал в Англию.
* * *
Первое впечатление Дени о добродушии и жизнерадостности незнакомца оказалось верным: Артур из Хастинджа был человеком, не утратившим к двадцати пяти годам внутренней гармонии. От природы он обладал уравновешенным характером и редкостным дружелюбием и никогда не думал дурно о других; он очень любил жизнь, и столько всего занимало его, что в его душе не оставалось места для зависти, ненависти или алчности. Он дал вассальную клятву епископу Чичестерскому и был обязан нести рыцарскую службу за четыре хайды земли, к тому же, по другому соглашению, за плату в размере двух свиней и одной овцы ежегодно имел в своем держании еще участок земли, принадлежавший Фекампскому аббатству. Его соседи были весьма приветливыми людьми. С одной стороны лежали земли Мод Фитцлерой, связанной узами вассалитета с лордами Хотерива, а с другой – владения предприимчивого семейства из ла Ли, члены которого прославились как большие мастера улаживать различные споры и любители основательно поесть. Артур жил в довольно большом и сыром замке, наполовину каменном, а наполовину деревянном и покрытом штукатуркой. Замок был хорошо защищен добротным частоколом. Артур был холост, но время от времени вступал в плотскую связь с любезной и привлекательной вдовушкой из числа своих держателей земли, которая заменяла любовными играми уплату своей ренты. Его мать, весьма внушительная старуха, которой, по досужим слухам, исполнилось уже сто три года, бдительно следила за его управляющим и заботилась о том, чтобы в отчетах не было никакого надувательства. Таким образом, дела Артура шли недурно, а его земли стоили несколько больше рыцарского вознаграждения в размере двадцати фунтов, положенного за вассальную службу.
Он был посвящен в рыцари в возрасте двадцати двух лет своим сеньором, милейшим епископом. С тех пор прошло три года, и за это время он лишь дважды обнажал свой меч: первый раз во время набега банды грабителей, который был успешно отражен, и второй – когда он подвергся нападению разъяренного, ополоумевшего гусака на скотном дворе поместья. В обоих случаях он держался с обычным для себя добродушным мужеством. Несмотря на то, что его жизнь протекала спокойно, Артур вполне уважительно относился к рыцарским обычаям и с огромным удовольствием слушал рассказы и песни о знаменитых воинах-христианах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133