Ксанка шептала, что из одного Пушкина жизни лишили, а из другого — Лермонтова.
— Что ты?! — всплескивала от исторического ужаса руками Юлька.
— Ага, — подтверждала подруга. — А вон той саблей Грибоедова зарубили!
— Не может быть! — потом спохватывалась, вспоминая истфак МГУ. — Грибоедов… Он же сам…
Ксанка хохотала баском, объясняя Чармену, что беременные женщины частенько глупеют.
Вместе смеялись, но не вместе пили вино. Юльке выжимали сок.
Потом она с восторгом смотрела за тем, как Чармен с Ксанкой целуются. Если бы она была циничной, то наверняка подумала, что так целуется селедка с верблюдом. Но в ее сердце место отводилось только для счастья, а потому они казались ей Тристаном и Изольдой.
Юлька так радовалась за свою подругу, что, когда Чармен сделал паузу между поцелуями, чтобы принести с кухни сочную баранину, она зашептала Ксанке искусительные слова, мол, почему бы и ей не понести в жизнь ребеночка. Чармен такой замечательный, столько мужественности в нем, а потому младенец получится восхитительный!..
Она не скоро заметила, что Ксанка вовсе не внимает ее словам, что радостное состояние духа покинуло душу подруги, а принесший с кухни пахучее мясо Чармен, хоть и продолжает улыбаться, но печальна его восточная улыбка…
Потом они срывали молодыми зубами мясо с бараньих ребрышек, Ксанка поднапилась, и веселое расположение духа вернулось к ней. Чармен хоть и пил много, оставался совершенно трезвым, лишь глаза его становились все более похожими на оливки в тумане.
Позже, когда Юлька выбралась из-за столика, чтобы посетить санузел, так он в этом доме назывался по причине полного совершенства, с биде, с ароматизированными палочками, медленно тлевшими, Чармен догнал ее и прошептал:
— Она не может…
— Что не может? — не поняла Юлька.
— Тихо! — попросил Чармен, приложив к губам палец с красивым кольцом, блеснувшим золотой ящеркой. — У нее не будет детей!
Он более ничего не говорил, прошел в комнату, а Юлька после посещения санузла нашла их вновь целующимися.
Ее организму не требовалось драмы, а потому она решила сильно не расстраиваться, уверенная, что такой человек, как Равикович, непременно поможет… Как это не будет детей!.. Разве такое может быть! Глупость!..
К седьмому месяцу ее живот стал огромен, как курган, в котором запрятаны сокровища, а потому Юльку едва ли не насильно спровадили в декрет. Она почти все время проводила в своей коммунальной комнате, ведя содержательные беседы с будущим сыном.
— Хорошо ли тебе в моих теплых водичках? — игриво интересовалась Юлька.
— Ага, — отвечал плод, сопровождая ответ ударом кулака изнутри. Он обрел конечности, шевелил головой и открывал глаза. — Как я не захлебнулся здесь только! Ничего не видно в твоих околоплодных водах!
— Потерпи, скоро ты родишься, и мы заживем с тобою счастливо!
— Ты не сможешь содержать меня так, как мне бы того хотелось!
— Я постараюсь.
— Мне жениться хочется…
— Уже?!.
— Давно.
— На ком же?
— На тебе.
— Ты же мой сын! Фу-у! Это нельзя!
— Поэтому и хочется!
— Зачем тебе вообще жениться?
— Чтобы пытаться покорить Космос.
— Не понимаю…
— Еще бы…
— Хочешь быть космонавтом?
— Дура!
— Нельзя так про мать!
— Хочу быть ракетой!
— Живое существо не может стать… Хм… Зачем — ракетой?
— Ты все-таки — дура!
Она готова была признать, что дура. Конечно, ребенок должен быть умнее собственной матери, особенно если это мальчик. Ей было чуть обидно, что мальчик такой грубый. Еще не рожден, а ругается. Пашка, тот вовсе не ругался…
— Хочешь стать ракетой, стань ею!
— Первые умные слова.
— Спасибо… Куда ты полетишь?
— У каждого свой Космос.
— Ты ошибаешься. Космос один на всех. Это Юрий Гагарин проверил.
— Вот его-то космос меня меньше всех волнует!
— Он — Герой Советского Союза! Первый человек на Земле, побывавший в космосе!..
— Это — не Космос! Это — дырка! Герой, посетивший дырку!
Она испугалась, что он, не рожденный, уже диссидент! Что дальше?
— Так нельзя, мой дорогой! Он настоящий герой! И Титов!.. И…
— Они были не в космосе.
— Где же?
— В безвоздушном пространстве.
— А где же тогда космос?
— Ты не поймешь.
— Мне кажется, что ты злой мальчик!
— Все равно ты меня любишь.
— Конечно, — с умилением согласилась она. — Ведь ты — мой сыночек.
— Привязанность по родственным связям — ужасна! Я тоже так чувствую, по человеческому шаблону. Вот ты — дура, а я тоже тебя люблю…
Иногда ей казалось, что она сама придумывает диалоги с не рожденным сыном. Тогда она ехала к Равиковичу и разговаривала с ним на эту странную тему.
Гинеколог объяснял, что так и должно быть, что пренатальное общение — самое важное, что от этого зависят роды, легко ли, сложно ли они пройдут… Пессимистом или оптимистом выйдет ребеночек…
— Мне кажется, что я глупею, — призналась она.
— Все женщины на сносях — глупеют, — успокаивал Равикович. — Да-да… Когда Фима стучался в ворота жизни, то есть когда Дора была на сносях, у нее мозговая деятельность вовсе не осуществлялась. Все только на инстинктах. Более того, я вам расскажу. Когда Фима обрадовал мир своим появлением, Дора целых два года ни на кого, кроме мальчика, не обращала внимания. Она стала птенцом, который в свою очередь тоже выкармливает птенца. Мне в то время приходилось очень тяжело. Вы меня понимаете… Я в три раза больше работал и ужасно страдал! Признаюсь по секрету, я даже ревновал жену к собственному сыну!
Она после его слов подумала, что есть много положительного, что придется рожать без отца. Равикович совершенно ее успокоил, был отблагодарен красненькой и по-отечески приглашал заходить чаще, безо всякой медицины, прямо в гости, где он познакомит ее со своими дорогими.
— Какой Дора медовик печет! Вы сойдете с ума! Семислойный! Я целый день до того раскалываю чугунным утюгом грецкие орехи!
Она искренне обещала прийти, но, возвратившись домой, забывала обо всем на свете, ныряя в собственное пространство, в котором росло существо плоть от плоти ее.
— Опять горняк припрыгал! — предупредил плод.
— Пусть его, — отмахивалась она, совершенно равнодушная к чужому глазу. — Жалкий человек.
— Жалкий или его жалко? — пытался уточнить он.
— И жалкий, и жалко…
— Какой глаз противный!
— Тебе он не нравится?
— Я — ревную…
На следующий день она собралась с силами и посетила хозяйственный магазин, в котором приобрела новый «английский замок». Человек из ЖЭКа запросто переставил запоры, хотел было унести старый, но Юлька не отдала, даже в счет гонорара. Слесарь обиделся, но плод объявил, что на обиженных воду возят и много чего еще делают, а иногда и кладут!..
Когда до нее дошел смысл сказанного, лицо Юльки окрасилось медным цветом, ей показалось, что эти слова слесарь расслышал, а потому беременная женщина застыдилась и отдала мастеру замок, сохранив за собой старинный ключ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84