Вздох облегчения сорвался с его губ, замерзнув в холодном зимнем воздухе: выстрел предназначался не ему и прозвучал слишком далеко. Но теперь Люк передвигался более осторожно. В этих диких краях и индейцы, и белые сначала стреляли, а уж потом интересовались целью.
Однако подобная опасность не могла отвратить Люка от частых вылазок в густые, рассеченные реками леса Кентукки. Стоило рисковать, чтобы попав сюда, услышать, как стонет ветер в вершинах сосен на крутых берегах, почувствовать, как пружинят копыта на подушке чернозема, увидеть, как растет древний хэмлок. Здесь простирались еще нетронутые земли.
Люк при первой же возможности выезжал на охоту. Особенно часто это удавалось делать зимой, когда работа на ферме приостанавливалась, и Эдеры запирались в своем уютном доме около Лексингтона, чтобы переждать холода.
Люк понемногу начал тяготиться своей семьей: молчаливой родительской уверенностью в его надежности, не вполне ясными теологическими рассуждениями Израэля, бесконечным лопотаньем прелестной Сары над куклами и кусочками пестрого ситца. Особенно Люка раздражали расплывчатые, бестолковые мечтания Хэнса о славе, которые постоянно разбивались о его собственное безрассудство.
Люк стремился к одиночеству и любил его почти так же, как охоту. Он все время ездил на своем пегом коне, наслаждаясь независимостью этих путешествий, когда не надо думать о больных коровах или о том, как вытащить Хэнса из очередной передряги. Здесь Люк отвечал только за себя, и это воспринималось как долгожданное избавление от тяжелого груза постоянной ответственности.
Однако сейчас Люк был озабочен тем, чтобы обнаружить источник выстрела и убедиться, что охотились действительно не на него. Он мог поручиться, что стреляли из индейского ружья: краснокожие использовали низкосортный порох, который издавал несколько иной по качеству звук.
Стук копыт заставил Люка повернуть коня в густые заросли. В ту же минуту, испуганно кося глазами по сторонам, показался вороной жеребец, на котором ехали женщина и ребенок. Люк заметил край замшевой одежды и мокасин, но индейцы, почти слившись с конем, уже скрылись из виду.
Люк уже собирался выехать из своего укрытия, когда появились двое хорошо вооруженных всадников, которые с ругательствами погоняли своих коней. Эти люди напомнили Люку голодных волков.
«Держись подальше», – сказал сам себе юноша, но тут же, пришпорив коня, направил его в том направлении, куда скрылись скво и преследовавшие ее охотники…
Он не знал, что это за люди, которые стараются догнать одинокую женщину. Хотя догадывался, что, например, Хэнс вполне способен на подобное, да и отец тоже. Они оба испытывали глубокую ненависть к краснокожим и имели с ними достаточно счетов. Люк тоже ненавидел индейцев, но он мог управлять своими чувствами. Разве виновен весь народ в том, что его сестру похитили двенадцать лет назад, а самого чуть не убили? Всю свою ненависть Люк сосредоточил на одном индейском воине по имени Черный Медведь.
Он ехал, низко склоняясь под голыми ветками орешника, думая о том, что Черный Медведь, возможно, уже мертв. В смерти Ребекки Люк не сомневался и давно уже оплакал сестру. С годами огонь ненависти утих в его сердце.
Охотники, потеряв свою жертву, направились на север, к реке. Люк облегченно вздохнул и позволил коню замедлить шаг. Он тоже недооценил скво: благодаря врожденному чувству леса, ей удалось запутать охотников.
Люк медленно двигался на юг, пытаясь найти место для ночевки, и не сразу заметил, как оказался в центре разоренного и сожженного индейского лагеря.
Он почувствовал подступающую к горлу тошноту, увидев четыре обезображенных тела, лежавшие в замерзшей грязи. Причем женщины были убиты так же безжалостно, как и мужчины. Сочувствие, внезапно проснувшееся в душе, удивило его самого. Неужели возможно испытывать сострадание к краснокожим?
Люк решил, что просто поражен нелепостью и полной бессмысленностью этого кровавого побоища. Правда, индейцы тоже убивали без разбора: неподалеку от остальных тел лежал грязный труп белого мужчины с искаженным злобой лицом.
Покачав головой, Люк поехал в сторону от лагеря, стараясь унять свои чувства. Он старательно отводил взгляд от окрашенной кровью скованной морозом земли.
В душе юноши внезапно поднялась волна одиночества. Он путешествовал почти месяц и успел соскучиться по своей семье. Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы отдохнуть от груза так тяготившей его ответственности. Ужасный вид холодных застывших тел заставил Люка мечтать о том, чтобы обнять кого-то теплого и живого, например, Сару, которая так любила залезать к нему на колени и слушать сказки.
Дорога в Лексингтон привела Люка на берег Ликинг-Ривер. Он сделал привал, чтобы подкрепиться, напоить коня и отдохнуть.
Бледное зимнее солнце рисовало на воде тени от утесов. Бесшумно появилась стая гусей. На мгновение неподвижно застыв в воздухе, они пролетели над рекой безупречным треугольником и так же внезапно пропали из виду.
Неожиданно в вечерней тишине раздался тихий звук, похожий на человеческий голос. Люк насторожился и отправился осматривать прибрежные утесы. Из большой пещеры до него явственно донесся чей-то нежный и чистый голос. Спрятав в кустах коня, Люк забрался в расщелину в скале. То, что он увидел, взволновало его.
В пещере на рваной попоне сидела индейская девушка – или это была взрослая женщина? – и качала на руках маленького ребенка, напевая при этом какую-то красивую мелодию. Ее лицо было спокойно, а глаза сухи, но болезненная печаль, звучавшая в голосе, свидетельствовала о горе больше, чем поток слез.
Тронутый до глубины души этой картиной, Люк шагнул вперед.
Когда длинная широкая тень закрыла вход в пещеру, Шепчущий Дождь напряглась всем своим существом. Одной рукой она прижала к себе Маленького Грома, а другой инстинктивно схватила заряженное ружье.
Прямо перед ней стоял человек, слишком красивый, чтобы быть одним из сыновей Харпера. Сняв шляпу, он провел рукой по своей рыжей шевелюре. Белое зимнее солнце освещало привлекательные черты его лица, словно вырезанные искусным мастером: твердые, гордые скулы, квадратный подбородок, прямой нос и странно мягкие губы, которые заставили Шепчущий Дождь почувствовать, как в ее душе шевельнулось что-то ужасно-сладкое и запретное.
Девушка с внутренним трепетом посмотрела незнакомцу в глаза. Их цвет напоминал влажные от росы весенние листья, но холодная твердость взгляда заставила Шепчущий Дождь вздрогнуть от ужаса. Она приняла эту твердость за ненависть.
Девушка прерывисто вздохнула, понимая, что ребенок на руках помешает ей защищаться. Правда, незнакомец пока не достал из-за пояса ни ножа, ни томагавка, однако медлить больше было нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Однако подобная опасность не могла отвратить Люка от частых вылазок в густые, рассеченные реками леса Кентукки. Стоило рисковать, чтобы попав сюда, услышать, как стонет ветер в вершинах сосен на крутых берегах, почувствовать, как пружинят копыта на подушке чернозема, увидеть, как растет древний хэмлок. Здесь простирались еще нетронутые земли.
Люк при первой же возможности выезжал на охоту. Особенно часто это удавалось делать зимой, когда работа на ферме приостанавливалась, и Эдеры запирались в своем уютном доме около Лексингтона, чтобы переждать холода.
Люк понемногу начал тяготиться своей семьей: молчаливой родительской уверенностью в его надежности, не вполне ясными теологическими рассуждениями Израэля, бесконечным лопотаньем прелестной Сары над куклами и кусочками пестрого ситца. Особенно Люка раздражали расплывчатые, бестолковые мечтания Хэнса о славе, которые постоянно разбивались о его собственное безрассудство.
Люк стремился к одиночеству и любил его почти так же, как охоту. Он все время ездил на своем пегом коне, наслаждаясь независимостью этих путешествий, когда не надо думать о больных коровах или о том, как вытащить Хэнса из очередной передряги. Здесь Люк отвечал только за себя, и это воспринималось как долгожданное избавление от тяжелого груза постоянной ответственности.
Однако сейчас Люк был озабочен тем, чтобы обнаружить источник выстрела и убедиться, что охотились действительно не на него. Он мог поручиться, что стреляли из индейского ружья: краснокожие использовали низкосортный порох, который издавал несколько иной по качеству звук.
Стук копыт заставил Люка повернуть коня в густые заросли. В ту же минуту, испуганно кося глазами по сторонам, показался вороной жеребец, на котором ехали женщина и ребенок. Люк заметил край замшевой одежды и мокасин, но индейцы, почти слившись с конем, уже скрылись из виду.
Люк уже собирался выехать из своего укрытия, когда появились двое хорошо вооруженных всадников, которые с ругательствами погоняли своих коней. Эти люди напомнили Люку голодных волков.
«Держись подальше», – сказал сам себе юноша, но тут же, пришпорив коня, направил его в том направлении, куда скрылись скво и преследовавшие ее охотники…
Он не знал, что это за люди, которые стараются догнать одинокую женщину. Хотя догадывался, что, например, Хэнс вполне способен на подобное, да и отец тоже. Они оба испытывали глубокую ненависть к краснокожим и имели с ними достаточно счетов. Люк тоже ненавидел индейцев, но он мог управлять своими чувствами. Разве виновен весь народ в том, что его сестру похитили двенадцать лет назад, а самого чуть не убили? Всю свою ненависть Люк сосредоточил на одном индейском воине по имени Черный Медведь.
Он ехал, низко склоняясь под голыми ветками орешника, думая о том, что Черный Медведь, возможно, уже мертв. В смерти Ребекки Люк не сомневался и давно уже оплакал сестру. С годами огонь ненависти утих в его сердце.
Охотники, потеряв свою жертву, направились на север, к реке. Люк облегченно вздохнул и позволил коню замедлить шаг. Он тоже недооценил скво: благодаря врожденному чувству леса, ей удалось запутать охотников.
Люк медленно двигался на юг, пытаясь найти место для ночевки, и не сразу заметил, как оказался в центре разоренного и сожженного индейского лагеря.
Он почувствовал подступающую к горлу тошноту, увидев четыре обезображенных тела, лежавшие в замерзшей грязи. Причем женщины были убиты так же безжалостно, как и мужчины. Сочувствие, внезапно проснувшееся в душе, удивило его самого. Неужели возможно испытывать сострадание к краснокожим?
Люк решил, что просто поражен нелепостью и полной бессмысленностью этого кровавого побоища. Правда, индейцы тоже убивали без разбора: неподалеку от остальных тел лежал грязный труп белого мужчины с искаженным злобой лицом.
Покачав головой, Люк поехал в сторону от лагеря, стараясь унять свои чувства. Он старательно отводил взгляд от окрашенной кровью скованной морозом земли.
В душе юноши внезапно поднялась волна одиночества. Он путешествовал почти месяц и успел соскучиться по своей семье. Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы отдохнуть от груза так тяготившей его ответственности. Ужасный вид холодных застывших тел заставил Люка мечтать о том, чтобы обнять кого-то теплого и живого, например, Сару, которая так любила залезать к нему на колени и слушать сказки.
Дорога в Лексингтон привела Люка на берег Ликинг-Ривер. Он сделал привал, чтобы подкрепиться, напоить коня и отдохнуть.
Бледное зимнее солнце рисовало на воде тени от утесов. Бесшумно появилась стая гусей. На мгновение неподвижно застыв в воздухе, они пролетели над рекой безупречным треугольником и так же внезапно пропали из виду.
Неожиданно в вечерней тишине раздался тихий звук, похожий на человеческий голос. Люк насторожился и отправился осматривать прибрежные утесы. Из большой пещеры до него явственно донесся чей-то нежный и чистый голос. Спрятав в кустах коня, Люк забрался в расщелину в скале. То, что он увидел, взволновало его.
В пещере на рваной попоне сидела индейская девушка – или это была взрослая женщина? – и качала на руках маленького ребенка, напевая при этом какую-то красивую мелодию. Ее лицо было спокойно, а глаза сухи, но болезненная печаль, звучавшая в голосе, свидетельствовала о горе больше, чем поток слез.
Тронутый до глубины души этой картиной, Люк шагнул вперед.
Когда длинная широкая тень закрыла вход в пещеру, Шепчущий Дождь напряглась всем своим существом. Одной рукой она прижала к себе Маленького Грома, а другой инстинктивно схватила заряженное ружье.
Прямо перед ней стоял человек, слишком красивый, чтобы быть одним из сыновей Харпера. Сняв шляпу, он провел рукой по своей рыжей шевелюре. Белое зимнее солнце освещало привлекательные черты его лица, словно вырезанные искусным мастером: твердые, гордые скулы, квадратный подбородок, прямой нос и странно мягкие губы, которые заставили Шепчущий Дождь почувствовать, как в ее душе шевельнулось что-то ужасно-сладкое и запретное.
Девушка с внутренним трепетом посмотрела незнакомцу в глаза. Их цвет напоминал влажные от росы весенние листья, но холодная твердость взгляда заставила Шепчущий Дождь вздрогнуть от ужаса. Она приняла эту твердость за ненависть.
Девушка прерывисто вздохнула, понимая, что ребенок на руках помешает ей защищаться. Правда, незнакомец пока не достал из-за пояса ни ножа, ни томагавка, однако медлить больше было нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108