Один Эдмунд не желал надолго оставлять брата.
Вначале Ральф торжествовал, видя, что его предположение подтвердилось. Поскольку Эдуарду не приходилось теперь каждый день ходить в школу, он слегка оживился. Мальчик гулял в саду, болтал с Эдмундом, играл со щенками Ферн, читал, научился играть в карты, а по вечерам подолгу засиживался с лютней в руках. Он по-прежнему почти ничего не ел, однако его лицо быстро загорело под солнцем и стало казаться здоровее, и хотя по утрам Эдуард продолжал чувствовать вялость и слабость, вечерами он становился оживленным, почти здоровым на вид, охотно участвуя во всех вечерних играх и развлечениях.
Наступил апрель, и временное улучшение закончилось. Стало ясно, что оживление ребенка по вечерам носило лихорадочный характер; он таял на глазах, и вскоре уже никто не надеялся, что мальчик поправится. Он проводил с Эдмундом целые дни, но подолгу молчал, держа брата за руку и будто боясь, что их разлучат силой. Эдуард просил брата прогулять жеребца, но тот отказывался, опять предоставляя это дело Гидеону. Однажды в конце апреля Клем вынес Эдуарда во двор и посадил на табурет в солнечном углу, спиной к нагретой солнцем кирпичной стене дома, где мальчик мог наблюдать беготню слуг. Ферн со своими толстыми, пушистыми щенками пришла и улеглась у его ног. Пара голубей ворковали на карнизе, Эдмунд сидел рядом, положив голову на колени брата. Внезапно Эдуард заговорил:
– Ты веришь в царство небесное, Эдмунд? То есть, я хочу сказать, в самом ли деле оно существует?
– Конечно, – ответил потрясенный Эдмунд. – Но почему ты спрашиваешь? Разве ты этому не веришь?
– Не знаю. Иногда здесь бывает так хорошо, что я не могу себе вообразить лучшее место, – он взглянул на собственную руку, лежащую на коленях рядом с головой Эдмунда. Рука была белой, худой, почти прозрачной, как тень ветки. У Эдмунда руки были сильными и загорелыми, солнце блестело на тонких золотистых волосках ниже локтя. Эдуард закрыл глаза, чтобы сдержать слезы. Ферн вздохнула и улеглась на бок, а два щенка подобрались к ее животу, пытаясь отыскать соски. Эдуард открыл глаза, и мальчики переглянулись.
– Эдмунд, я хочу, чтобы Торчлайт стал твоим, когда я умру. – Эдмунд не ответил, но его губы так задрожали, что мальчику пришлось прикусить их, чтобы остановить дрожь. – Если бы отец Ламберт был здесь! Он мог бы все объяснить, он всегда говорил так, как будто знал наверняка...
Эдмунд понял, о чем думает его брат.
– Конечно, ты попадешь на небеса, Друид, и будешь рядом с мамой, и... – он не смог продолжать. Эдуард кивнул.
– Ты не хочешь попросить Гидеона вывести нашего коня во двор? Мне бы хотелось увидеть его.
– Конечно, – Эдмунд вскочил. – Я подведу его прямо к тебе, и ты дашь ему соль, – мальчик побежал через двор, и щенки кинулись за ним, думая, что начинается игра. Гидеон дал Эдмунду соли, отвязал Торчлайта и передал мальчику повод. Тот осторожно вывел жеребца из полумрака конюшни на солнечный двор, где сидел Эдуард. Копыта жеребца громко стучали по булыжнику, по земле тянулась тень. Эдмунд остановился перед братом и хотел пересыпать ему в руку соль.
– Дай ему ее, Друид, – произнес он. – Торчлайт полижет соль, и станет еще сильнее. Протяни РУКУ.
Эдуард не шевельнулся, и хотя его глаза были открыты, казалось, он ничего не видит. Минуту Эдмунд в недоумении смотрел на брата, а потом его ноги задрожали и рот приоткрылся в беззвучном крике. У ног Эдуарда спала Ферн, вяло отгоняя хвостом мух; уставший от ожидания Торчлайт тронул губами голову Эдмунда и ударил копытом по камню.
Еще долго Аннунсиата лежала, испытывая недоумение, почти смущение; Эдуард осторожно перекатился на спину. Он притянул ее голову к себе на плечо и нежно поцеловал, отводя волосы с влажного лба почти материнским жестом. Аннунсиата испустила долгий прерывистый вздох, и Эдуард сильнее прижал ее к себе.
– Ты прелесть.
– Это было совсем по-другому, – наконец проговорила она.
– По сравнению с чем? – с улыбкой переспросил он. – С тем, что ты себе представляла? Разве ты думала об этом, Нэнси, несколько лет назад, когда кокетничала со мной в Йоркшире?
– Не совсем, – протянула она. – Не знаю, впрочем. Я никогда не думала о таком…
– Знаю. А я думал. Все случилось точно так, как я себе представлял – ни малейшей разницы, если не считать, пожалуй, того, что в действительности все оказалось намного прекрасней, – увидя, что она пытается повернуть голову, Эдуард приподнялся и взглянул Аннунсиате в глаза. Она выглядела такой смущенной, явно не знала, как себя вести, и Эдуард успокаивающе улыбнулся.
– Ну, так что же было по-другому? Аннунсиата смутилась. Она имела в виду различие между любовью Эдуарда и Хьюго. Теперь она обнаружила, как отличается любовь опытного мужчины. Они с Хьюго любили друг друга, и все было замечательно. Но с Эдуардом все было отлично по совершенно другим причинам. Вместо ответа она спросила:
– Ты любишь меня, Эдуард?
Он тихо засмеялся – Аннунсиата почувствовала, как приподнимается его грудь.
– Ты спросила это совершенно по-женски, моя дорогая. А как ты считаешь?
– Не знаю. Если бы вместо тебя был кто-нибудь другой... Но про тебя я ничего не могу сказать. Когда-то я была уверена, что ты влюблен в меня – ты ведь так настойчиво пытался отбить меня у Кита. Но теперь...
– Вероятно, у нас с тобой совершенно разные представления о любви, – заметил Эдуард. – Знаешь, за всю свою жизнь я любил только одну женщину.
– Кого? – спросила Аннунсиата, в первую очередь думая о себе. – Это была Мэри?
– Мэри? Боже милостивый, как это могло прийти тебе в голову? Нет, Нэнси, милая моя, это была не Мэри. Ты не знаешь, или, вернее, не помнишь ее.
– Мы с ней встречались? Эдуард кивнул.
– Давно, когда ты еще была совсем малышкой. Она нахмурилась.
– Так это была твоя мать? – Он кивнул. – Но ведь это совсем другая любовь?
– Конечно, другая, – подтвердил Эдуард. – А теперь мне пора идти, милая, пока не вернулся Хьюго.
Он поцеловал ее в бровь и выбрался из постели. Аннунсиата наблюдала, как медленно он разбирает смятый ворох своих вещей. Его тело очень приятно на вид, думала Аннунсиата, – хорошо сложенное, ловкое и очень сильное, с гладкой шелковистой кожей. Хьюго был смуглым и волосатым – совсем другим. Аннунсиата вспомнила, как приятно проводить пальцами по гладкой коже.
– Эдуард!
– Да, Нэнси?
– Хьюго твой лучший друг, правда? Ты любишь его?
– Конечно, – Эдуард перестал одеваться и удивленно взглянул на нее, как будто зная, о чем она думает, прежде чем она сама поняла собственную мысль.
– Тогда почему же... Я хочу сказать, почему ты не противился? Ведь он бы осудил тебя?
– Разумеется, осудил – только ведь ты не собираешься признаваться ему, и я тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Вначале Ральф торжествовал, видя, что его предположение подтвердилось. Поскольку Эдуарду не приходилось теперь каждый день ходить в школу, он слегка оживился. Мальчик гулял в саду, болтал с Эдмундом, играл со щенками Ферн, читал, научился играть в карты, а по вечерам подолгу засиживался с лютней в руках. Он по-прежнему почти ничего не ел, однако его лицо быстро загорело под солнцем и стало казаться здоровее, и хотя по утрам Эдуард продолжал чувствовать вялость и слабость, вечерами он становился оживленным, почти здоровым на вид, охотно участвуя во всех вечерних играх и развлечениях.
Наступил апрель, и временное улучшение закончилось. Стало ясно, что оживление ребенка по вечерам носило лихорадочный характер; он таял на глазах, и вскоре уже никто не надеялся, что мальчик поправится. Он проводил с Эдмундом целые дни, но подолгу молчал, держа брата за руку и будто боясь, что их разлучат силой. Эдуард просил брата прогулять жеребца, но тот отказывался, опять предоставляя это дело Гидеону. Однажды в конце апреля Клем вынес Эдуарда во двор и посадил на табурет в солнечном углу, спиной к нагретой солнцем кирпичной стене дома, где мальчик мог наблюдать беготню слуг. Ферн со своими толстыми, пушистыми щенками пришла и улеглась у его ног. Пара голубей ворковали на карнизе, Эдмунд сидел рядом, положив голову на колени брата. Внезапно Эдуард заговорил:
– Ты веришь в царство небесное, Эдмунд? То есть, я хочу сказать, в самом ли деле оно существует?
– Конечно, – ответил потрясенный Эдмунд. – Но почему ты спрашиваешь? Разве ты этому не веришь?
– Не знаю. Иногда здесь бывает так хорошо, что я не могу себе вообразить лучшее место, – он взглянул на собственную руку, лежащую на коленях рядом с головой Эдмунда. Рука была белой, худой, почти прозрачной, как тень ветки. У Эдмунда руки были сильными и загорелыми, солнце блестело на тонких золотистых волосках ниже локтя. Эдуард закрыл глаза, чтобы сдержать слезы. Ферн вздохнула и улеглась на бок, а два щенка подобрались к ее животу, пытаясь отыскать соски. Эдуард открыл глаза, и мальчики переглянулись.
– Эдмунд, я хочу, чтобы Торчлайт стал твоим, когда я умру. – Эдмунд не ответил, но его губы так задрожали, что мальчику пришлось прикусить их, чтобы остановить дрожь. – Если бы отец Ламберт был здесь! Он мог бы все объяснить, он всегда говорил так, как будто знал наверняка...
Эдмунд понял, о чем думает его брат.
– Конечно, ты попадешь на небеса, Друид, и будешь рядом с мамой, и... – он не смог продолжать. Эдуард кивнул.
– Ты не хочешь попросить Гидеона вывести нашего коня во двор? Мне бы хотелось увидеть его.
– Конечно, – Эдмунд вскочил. – Я подведу его прямо к тебе, и ты дашь ему соль, – мальчик побежал через двор, и щенки кинулись за ним, думая, что начинается игра. Гидеон дал Эдмунду соли, отвязал Торчлайта и передал мальчику повод. Тот осторожно вывел жеребца из полумрака конюшни на солнечный двор, где сидел Эдуард. Копыта жеребца громко стучали по булыжнику, по земле тянулась тень. Эдмунд остановился перед братом и хотел пересыпать ему в руку соль.
– Дай ему ее, Друид, – произнес он. – Торчлайт полижет соль, и станет еще сильнее. Протяни РУКУ.
Эдуард не шевельнулся, и хотя его глаза были открыты, казалось, он ничего не видит. Минуту Эдмунд в недоумении смотрел на брата, а потом его ноги задрожали и рот приоткрылся в беззвучном крике. У ног Эдуарда спала Ферн, вяло отгоняя хвостом мух; уставший от ожидания Торчлайт тронул губами голову Эдмунда и ударил копытом по камню.
Еще долго Аннунсиата лежала, испытывая недоумение, почти смущение; Эдуард осторожно перекатился на спину. Он притянул ее голову к себе на плечо и нежно поцеловал, отводя волосы с влажного лба почти материнским жестом. Аннунсиата испустила долгий прерывистый вздох, и Эдуард сильнее прижал ее к себе.
– Ты прелесть.
– Это было совсем по-другому, – наконец проговорила она.
– По сравнению с чем? – с улыбкой переспросил он. – С тем, что ты себе представляла? Разве ты думала об этом, Нэнси, несколько лет назад, когда кокетничала со мной в Йоркшире?
– Не совсем, – протянула она. – Не знаю, впрочем. Я никогда не думала о таком…
– Знаю. А я думал. Все случилось точно так, как я себе представлял – ни малейшей разницы, если не считать, пожалуй, того, что в действительности все оказалось намного прекрасней, – увидя, что она пытается повернуть голову, Эдуард приподнялся и взглянул Аннунсиате в глаза. Она выглядела такой смущенной, явно не знала, как себя вести, и Эдуард успокаивающе улыбнулся.
– Ну, так что же было по-другому? Аннунсиата смутилась. Она имела в виду различие между любовью Эдуарда и Хьюго. Теперь она обнаружила, как отличается любовь опытного мужчины. Они с Хьюго любили друг друга, и все было замечательно. Но с Эдуардом все было отлично по совершенно другим причинам. Вместо ответа она спросила:
– Ты любишь меня, Эдуард?
Он тихо засмеялся – Аннунсиата почувствовала, как приподнимается его грудь.
– Ты спросила это совершенно по-женски, моя дорогая. А как ты считаешь?
– Не знаю. Если бы вместо тебя был кто-нибудь другой... Но про тебя я ничего не могу сказать. Когда-то я была уверена, что ты влюблен в меня – ты ведь так настойчиво пытался отбить меня у Кита. Но теперь...
– Вероятно, у нас с тобой совершенно разные представления о любви, – заметил Эдуард. – Знаешь, за всю свою жизнь я любил только одну женщину.
– Кого? – спросила Аннунсиата, в первую очередь думая о себе. – Это была Мэри?
– Мэри? Боже милостивый, как это могло прийти тебе в голову? Нет, Нэнси, милая моя, это была не Мэри. Ты не знаешь, или, вернее, не помнишь ее.
– Мы с ней встречались? Эдуард кивнул.
– Давно, когда ты еще была совсем малышкой. Она нахмурилась.
– Так это была твоя мать? – Он кивнул. – Но ведь это совсем другая любовь?
– Конечно, другая, – подтвердил Эдуард. – А теперь мне пора идти, милая, пока не вернулся Хьюго.
Он поцеловал ее в бровь и выбрался из постели. Аннунсиата наблюдала, как медленно он разбирает смятый ворох своих вещей. Его тело очень приятно на вид, думала Аннунсиата, – хорошо сложенное, ловкое и очень сильное, с гладкой шелковистой кожей. Хьюго был смуглым и волосатым – совсем другим. Аннунсиата вспомнила, как приятно проводить пальцами по гладкой коже.
– Эдуард!
– Да, Нэнси?
– Хьюго твой лучший друг, правда? Ты любишь его?
– Конечно, – Эдуард перестал одеваться и удивленно взглянул на нее, как будто зная, о чем она думает, прежде чем она сама поняла собственную мысль.
– Тогда почему же... Я хочу сказать, почему ты не противился? Ведь он бы осудил тебя?
– Разумеется, осудил – только ведь ты не собираешься признаваться ему, и я тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106