– А я и не спорю, – ответил Канаан. – Но все же такое для него, по-моему, чересчур.
– А вот и гамбургер.
Боско подсел за столик.
– И вы не хотели рассказать мне о смерти этого педерастика? – удивился Канаан.
– Редкая погода, – заметил Свистун. – Стоит ли в такие деньки толковать о неприятностях? Нам не хотелось тебя расстраивать – как-никак, это один из твоих подопечных.
При упоминании о погоде Канаан отвернулся к окну и смотрел сейчас на панель, по которой фланировал всегдашний люд, подставив лица лучам утреннего солнца. Выглядело это со стороны Канаа-на так, словно на хорошую погоду он до сих пор не успел обратить внимания. Еще раз хмыкнув, он повернулся к друзьям. Он собирался задать им новый вопрос – их ответы или отговорки никак не могли его устроить, но в этот момент Ширли Хай-тауэр – заступившая на работу, пока они трепались за столиком, – принесла ему гамбургер, бобы и вновь отвлекла его от загадочной для него темы.
– Такая погода, – сказал он, словно внезапно вспомнив о том, что и сам знавал лучшие дни и, возможно, не утратил надежды на их возвращение, – все равно что стакан хорошего вина.
И все с изумлением уставились на Канаана. Из его скорбных уст никто такого услышать и не чаял.
Глава пятая
В одиннадцать утра Честер Вальц приступил к работе над двумя новыми трупами, дожидающимися его с самого начала смены в морге лос-анджелесского хосписа.
Он был нервным человеком, пальцы которого вечно дергались точно на ниточках. Когда его рукам не находилось другого занятия, одна из них ласкала другую, пальцы то сплетались, то расплетались. Эта привычка, равно как и манера, склонив голову на бок, резко мотать ею из стороны в сторону, не говоря уж о больнично-зеленой спецодежде и зеленых калошах поверх башмаков, придавали ему сходство с крупной обезьяной из зоопарка перед началом кормежки.
Каким именно образом он попал на работу в «просторное царство» – а именно так он называл свое место службы, пытаясь произвести впечатление на Какую-нибудь шлюшку из бара бесстрашным цинизмом человека, привычного к мертвецам и к смерти, – оставалось загадкой для самого Вальца. Сперва он был школьником, который подрабатывал рассыльным в местной аптеке, потом, учась на медицинском, дежурил ночами в университетском морге, куда доставляли свежие трупы для нужд анатомического театра, а затем оказался на службе в морге хосписа и вынужден был иметь дело с самыми заразными трупами во всем городе.
Он посмотрел на каталки с носилками. Старуха, умершая от рака печени, не требовала никакой обработки, кроме быстрого обмыва; вскрытия не будет, потому что хирурги успели пошуровать у нее во внутренностях уже при жизни и насмотрелись на все, на что там можно было насмотреться. И все же Вальц решил причесать ее и немного подрумянить щеки на случай, если с похоронных дел мастерами появится и кто-то из родственников, угодив которым хорошим обращением с матушкой, тетушкой или бабушкой, можно рассчитывать на чаевые.
Другое тело – молодого человека – было залито кровью, которую он выхаркнул из легких. Это была классическая саркома, форсированная СПИДом, синдром Карпова, – здесь надо будет поработать в перчатках, в полной плексиглазовой маске, да и приняв другие меры предосторожности, чтобы ни капля крови или какой-нибудь другой телесной жидкости не попала на кожу самому Вальцу, хоть и не было у него ни порезов, ни царапин.
Сперва он решил было одеть покойника в трупный комбинезон и отправить его в морг округа, где протоколируются все жертвы СПИДа – и обрабатываются при этом куда лучше, чем удалось бы ему самому. Затем он решил, что надо хотя бы обмыть тело, оказав тем самым экспертам любезность – и чтобы они это запомнили. Никогда ведь не знаешь, от кого и когда может понадобиться ответная услуга.
Он видел, что кровью залиты главным образом подбородок, горло и грудь. Особенно ясной стала эта картина после того, как он снял брошенное кем-то на грудь покойнику полотенце. Выглядело все так, словно мертвеца выкрасили в красный цвет крупной кистью.
Вальц направил на тело струю воды под точно и тщательно выверенным углом – чтобы она не разбрызгалась. Он так и не заметил, что в горло Кении Гочу впился стальной крючок.
Глава шестая
Есть города, полные обещаний, обольщений, соблазнов: грифельные доски, по много раз исписываемые письменами надежды, которые затем затирают или попросту стирают, в результате чего над всей доской стоит пыль раскрошившегося мелка, лишь мало кому из нас удается прочесть на этой доске давным-давно стертые с нее письмена; слишком уж озабочен каждый собственным повседневным существованием, которое, как ему искренне кажется, затянется еще на тысячу лет.
Боско Силверлейк знал и помнил все стертые с доски истории и он понимал, что происходит, когда пересказываешь их заново и, в особенности, когда над ними задумываешься.
Однажды, давным-давно, он был влюблен в малолетнюю проститутку и потерял руку под пулей, выпущенной ее сутенером. Но в подлинного калеку превратило его вовсе не это увечье. Тот факт, что его возлюбленная разрыдалась над трупом своего сутенера (которого Боско сумел достать и убить целой рукой), разорвал ему сердце. Поэтому, когда у него – а такое изредка случалось – спрашивали, при каких обстоятельствах он лишился руки, Боско отвечал по-разному: то будто он потерял ее во Вьетнаме, то в автоаварии, то в пьяной драке в малайском борделе… Истинную историю он предпочитал держать при себе.
И если кому-нибудь вздумалось бы спросить у него совета, он посоветовал бы принимать вещи такими, каковы они есть, а скверные истории – забывать или, во всяком случае, не припоминать в присутствии посторонних.
Канаан управился с гамбургером и с бобами, запил все это тремя чашками кофе и вновь отправился на улицу – в поисках информации, а главным образом, заблудших душ, которые следовало спасти.
Боско заметил, как мрачно Свистун поглядывает в окно, и ему стало ясно, что погожий денек потерял для его друга все свое очарование.
– Больше никогда, – пробормотал Свистун. -Больше никогда.
Боско поспешил к нему с кофейником. Он прекрасно понял слова Свистуна: больше никогда не заставлять страдать Канаана, больше никогда не терзаться страданиями самому.
– Нельзя ворошить все это по-новому, – сказал Боско. – Да и нет тут ничего: незначительное замечание умирающего, брошенное дальнему родственнику, который, к тому же, мог не расслышать или неправильно понять, – а ты уже с ума сходишь. А ввяжешься – и начнешь терзаться круглыми сутками. И жизнь станет не мила. Превратишься в живой призрак вроде нашего старого Канаана.
Свистун ничего не ответил, просто уставился на собеседника, словно недоумевая, из какого источника черпает Боско свой иммунитет к мерзости мира, в котором мы все живем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75