фотоаппарат в сочетании с его властной манерой держаться обеспечивали ему доступ куда угодно.
Он знал, что в большинстве зданий принято похваляться собственной системой мер безопасности, однако, за исключением тех домов, в которых могут находиться потенциальные жертвы террористов или носители государственной тайны, практически в каждое здание с ограниченным доступом можно проникнуть без малейшего труда. Главное в таких случаях не растеряться самому.
Рааб уверенно пошел по дорожке, ведущей к служебному входу в хоспис. Прошел через воротца, сквозь которые раз в неделю загружали в кузовы автофургонов запечатанные ящики и коробки с отходами медицинского учреждения. Молча прошел по коридору за канцелярией к палате Кении Гоча. Прибыл сюда быстро и безошибочно, потому что делать это ему пришлось не впервые.
А теперь он вернулся сюда за жалкими пожитками Кении Гоча.
В палате было пусто, тело уже увезли, постельное белье сняли. Разве что на голом матрасе оставались засохшие пятна крови.
Полицейских не было. Палата не находилась под охраной и не была опечатана, а значит, ее не рассматривали в качестве места преступления. Бритвенное лезвие размером с мизинец выскользнуло у него из двух пальцев в перчатке и застряло в горле у Гоча, но, судя по всему, этого до сих пор не обнаружили. Полотенце, наброшенное на грудь умирающему, оказалось как нельзя кстати.
Дверца стенного шкафа оказалась открытой. Он порылся в карманах Кении Гоча со сноровкой матерого «щипача», но обнаружил, что их уже опустошили. Увидел на полу, у стены, продуктовую сумку, наклонился, пошарил в ней пальцами и, ничуть не растерявшись, выбросил ее в раскрытое окно.
– Понравилось? – спросила Мэри Бакет.
– Понравилось, – ответил Свистун.
– Вы не обидитесь, если я пойду? У меня куча канцелярской работы. А расплатиться можете там, у кассы.
Пока он расплачивался, Мэри, как девица, воспитанная в строгих правилах, дожидалась, когда он, освободившись, подойдет и откроет перед ней дверь. Тут Свистун заметил, что эффектно выглядящий брюнет в черном уже исчез.
Когда они уже шли к хоспису (причем Мэри вновь взяла его под руку и старательно приноравливалась к его шагу), она сказала:
– Иногда мне кажется, будто я просто утопаю во всей этой писанине. А вы?
– А я работаю на свой страх и риск, причем ни то, ни другое не предполагает никакой писанины.
– Кстати, на ту же тему. Не могли бы вы сообщить мне адрес и телефон вашего друга?
– Вы собираетесь упомянуть в отчете о том, что он находился в палате? А какое отношение к смерти пациента имеет посетитель, находящийся на момент смерти в палате, и как это надо отразить в отчете?
– Никакого отношения. Просто хочу подстраховаться на всякий случай.
– На какой такой случай?
– На случай, вероятность которого составляет один на миллион.
– Конечно, это не мое дело, но мне кажется, что Кении Гоч умер от кровоизлияния. И если вы укажете, что в палату вне вашего ведома и вами не замеченный проник посетитель, вы можете навлечь на себя неприятности именно этим.
– Я над этим подумаю, – сказала она. – Но на всякий случай мне эта информация все равно нужна.
– Ну, я не помню ни адреса, ни телефона. Я попрошу его позвонить вам, а там уж разбирайтесь сами.
Она с ухмылкой посмотрела на него.
– В чем дело?
– Господи, какой вы осторожный!
Они уже сбились с шага и шли вразнобой, задевая друг дружку бедрами и локтями. Она по-прежнему ухмылялась, стараясь, пусть и не в шаг, не отставать от него.
Глава девятая
Эб Форстмен в свитере и в куртке, оправляя скудные пряди волос на практически облысевшей голове, стоял у столика дежурной медсестры как раз, когда Свистун вернулся, в хоспис, провожая Мэри Бакет. Добровольная помощница, седовласая женщина с приятным лицом, увидев их, сказала что-то Форстмену, и тот, обернувшись, напряженно улыбнулся, словно не понимая, как вести себя в сложившихся обстоятельствах.
Седовласая женщина теперь, когда Форстмен отвернулся от нее, нахмурилась и жестом подозвала к себе Мэри.
Несколько мгновений женщины посовещались, а потом Мэри устремилась к посетителю, выбросив вперед руку для рукопожатия.
– Значит, вы и есть мистер Форстмен?
– Да. А вы та дама, с которой я разговаривал по телефону?
– Да. Сиделка Мэри Бакет.
– Вы просили меня подписать кое-какие бумаги и забрать личные вещи Кении.
– С вещами мистера Гоча возникла какая-то путаница. К сожалению, они вроде бы попали не куда надо. Но это, конечно, временно.
Форстмен косо усмехнулся, как будто в наши дни иного поворота событий ждать и не следовало.
– Временно?
– Кто-то положил их туда, куда мы вещи пациентов, как правило, не кладем. У нас множество неопытных добровольных помощников. Поступают, поработают самую малость и уйдут.
– Но не думаете же вы, что кто-то посторонний мог украсть его вещи?
– Не думаю, чтобы у мистера Гоча имелось что-нибудь, что кому бы то ни было вздумалось бы украсть, – ответила Мэри на вопрос Свистуна.
Подойдя к столу, она вновь пошепталась с добровольной помощницей, после чего та отправилась к картотечному ящику. Все простояли молча, дожидаясь ее возвращения. Вернувшись же, она передала Мэри какой-то лист.
– Это копия инвентарной описи, – сказала Мэри, в свою очередь передав листок Форстмену.
Он посмотрел список, затем пожал плечами.
– А можно мне взглянуть? – спросил Свистун.
На мгновение ему показалось, будто Мэри собирается запротестовать, по всей справедливости вступившись за право на невмешательство в личную жизнь, сохраняющееся за покойным мистером Го-чем, но Форстмен, не дав ей сказать ни слова, передал листок Свистуну.
Здесь был описан каждый предмет, независимо от того, сколь ничтожным он был. Наряду с одеждой, бывшей на Кении Гоче, когда его доставили в хоспис, здесь были перечислены три носовых платка и полуиспользованный коробок спичек. Брелок с тремя ключами, тридцать два доллара наличными в серебряной монетнице и восемнадцать центов мелочью, чековая книжка, записная книжка, маленький, за двадцать пять центов, блокнот с отрывными листками, шариковая ручка и бумажник.
– А вам не известно, не было ли в бумажнике кредитных карточек? – спросил Свистун у Мэри.
– Кредитные карточки? А вы когда-нибудь слышали, чтобы у мертвецов крали кредитные карточки? – удивился Форстмен.
– А вы когда-нибудь слышали о том, что крадут даже медяки, которые кладут умершим на глаза?
– Слышал, но никогда не мог этого понять.
– Что ж, это значит именно то, что значит. Есть люди, которые тащат все, что плохо лежит.
Мэри посмотрела на Свистуна. Выражение ее лица оставалось непроницаемым.
– Если кредитные карточки не упомянуты, значит, их, скорее всего, и не было. Я тренирую персонал так, чтобы они записывали все подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Он знал, что в большинстве зданий принято похваляться собственной системой мер безопасности, однако, за исключением тех домов, в которых могут находиться потенциальные жертвы террористов или носители государственной тайны, практически в каждое здание с ограниченным доступом можно проникнуть без малейшего труда. Главное в таких случаях не растеряться самому.
Рааб уверенно пошел по дорожке, ведущей к служебному входу в хоспис. Прошел через воротца, сквозь которые раз в неделю загружали в кузовы автофургонов запечатанные ящики и коробки с отходами медицинского учреждения. Молча прошел по коридору за канцелярией к палате Кении Гоча. Прибыл сюда быстро и безошибочно, потому что делать это ему пришлось не впервые.
А теперь он вернулся сюда за жалкими пожитками Кении Гоча.
В палате было пусто, тело уже увезли, постельное белье сняли. Разве что на голом матрасе оставались засохшие пятна крови.
Полицейских не было. Палата не находилась под охраной и не была опечатана, а значит, ее не рассматривали в качестве места преступления. Бритвенное лезвие размером с мизинец выскользнуло у него из двух пальцев в перчатке и застряло в горле у Гоча, но, судя по всему, этого до сих пор не обнаружили. Полотенце, наброшенное на грудь умирающему, оказалось как нельзя кстати.
Дверца стенного шкафа оказалась открытой. Он порылся в карманах Кении Гоча со сноровкой матерого «щипача», но обнаружил, что их уже опустошили. Увидел на полу, у стены, продуктовую сумку, наклонился, пошарил в ней пальцами и, ничуть не растерявшись, выбросил ее в раскрытое окно.
– Понравилось? – спросила Мэри Бакет.
– Понравилось, – ответил Свистун.
– Вы не обидитесь, если я пойду? У меня куча канцелярской работы. А расплатиться можете там, у кассы.
Пока он расплачивался, Мэри, как девица, воспитанная в строгих правилах, дожидалась, когда он, освободившись, подойдет и откроет перед ней дверь. Тут Свистун заметил, что эффектно выглядящий брюнет в черном уже исчез.
Когда они уже шли к хоспису (причем Мэри вновь взяла его под руку и старательно приноравливалась к его шагу), она сказала:
– Иногда мне кажется, будто я просто утопаю во всей этой писанине. А вы?
– А я работаю на свой страх и риск, причем ни то, ни другое не предполагает никакой писанины.
– Кстати, на ту же тему. Не могли бы вы сообщить мне адрес и телефон вашего друга?
– Вы собираетесь упомянуть в отчете о том, что он находился в палате? А какое отношение к смерти пациента имеет посетитель, находящийся на момент смерти в палате, и как это надо отразить в отчете?
– Никакого отношения. Просто хочу подстраховаться на всякий случай.
– На какой такой случай?
– На случай, вероятность которого составляет один на миллион.
– Конечно, это не мое дело, но мне кажется, что Кении Гоч умер от кровоизлияния. И если вы укажете, что в палату вне вашего ведома и вами не замеченный проник посетитель, вы можете навлечь на себя неприятности именно этим.
– Я над этим подумаю, – сказала она. – Но на всякий случай мне эта информация все равно нужна.
– Ну, я не помню ни адреса, ни телефона. Я попрошу его позвонить вам, а там уж разбирайтесь сами.
Она с ухмылкой посмотрела на него.
– В чем дело?
– Господи, какой вы осторожный!
Они уже сбились с шага и шли вразнобой, задевая друг дружку бедрами и локтями. Она по-прежнему ухмылялась, стараясь, пусть и не в шаг, не отставать от него.
Глава девятая
Эб Форстмен в свитере и в куртке, оправляя скудные пряди волос на практически облысевшей голове, стоял у столика дежурной медсестры как раз, когда Свистун вернулся, в хоспис, провожая Мэри Бакет. Добровольная помощница, седовласая женщина с приятным лицом, увидев их, сказала что-то Форстмену, и тот, обернувшись, напряженно улыбнулся, словно не понимая, как вести себя в сложившихся обстоятельствах.
Седовласая женщина теперь, когда Форстмен отвернулся от нее, нахмурилась и жестом подозвала к себе Мэри.
Несколько мгновений женщины посовещались, а потом Мэри устремилась к посетителю, выбросив вперед руку для рукопожатия.
– Значит, вы и есть мистер Форстмен?
– Да. А вы та дама, с которой я разговаривал по телефону?
– Да. Сиделка Мэри Бакет.
– Вы просили меня подписать кое-какие бумаги и забрать личные вещи Кении.
– С вещами мистера Гоча возникла какая-то путаница. К сожалению, они вроде бы попали не куда надо. Но это, конечно, временно.
Форстмен косо усмехнулся, как будто в наши дни иного поворота событий ждать и не следовало.
– Временно?
– Кто-то положил их туда, куда мы вещи пациентов, как правило, не кладем. У нас множество неопытных добровольных помощников. Поступают, поработают самую малость и уйдут.
– Но не думаете же вы, что кто-то посторонний мог украсть его вещи?
– Не думаю, чтобы у мистера Гоча имелось что-нибудь, что кому бы то ни было вздумалось бы украсть, – ответила Мэри на вопрос Свистуна.
Подойдя к столу, она вновь пошепталась с добровольной помощницей, после чего та отправилась к картотечному ящику. Все простояли молча, дожидаясь ее возвращения. Вернувшись же, она передала Мэри какой-то лист.
– Это копия инвентарной описи, – сказала Мэри, в свою очередь передав листок Форстмену.
Он посмотрел список, затем пожал плечами.
– А можно мне взглянуть? – спросил Свистун.
На мгновение ему показалось, будто Мэри собирается запротестовать, по всей справедливости вступившись за право на невмешательство в личную жизнь, сохраняющееся за покойным мистером Го-чем, но Форстмен, не дав ей сказать ни слова, передал листок Свистуну.
Здесь был описан каждый предмет, независимо от того, сколь ничтожным он был. Наряду с одеждой, бывшей на Кении Гоче, когда его доставили в хоспис, здесь были перечислены три носовых платка и полуиспользованный коробок спичек. Брелок с тремя ключами, тридцать два доллара наличными в серебряной монетнице и восемнадцать центов мелочью, чековая книжка, записная книжка, маленький, за двадцать пять центов, блокнот с отрывными листками, шариковая ручка и бумажник.
– А вам не известно, не было ли в бумажнике кредитных карточек? – спросил Свистун у Мэри.
– Кредитные карточки? А вы когда-нибудь слышали, чтобы у мертвецов крали кредитные карточки? – удивился Форстмен.
– А вы когда-нибудь слышали о том, что крадут даже медяки, которые кладут умершим на глаза?
– Слышал, но никогда не мог этого понять.
– Что ж, это значит именно то, что значит. Есть люди, которые тащат все, что плохо лежит.
Мэри посмотрела на Свистуна. Выражение ее лица оставалось непроницаемым.
– Если кредитные карточки не упомянуты, значит, их, скорее всего, и не было. Я тренирую персонал так, чтобы они записывали все подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75