такие дни – блаженные для большинства жителей Лос-Анджелеса и непривычные для обитателей голливудской панели – оборачивались сущим проклятием здесь, в долине Сан-Фернандо. И если хоть какая-нибудь церковь во всем огромном городе, являющемся одновременно и округом, нуждалась в системе кондиционирования воздуха, то это наверняка была церковь Святого Иуды.
Читальный зал и официальные кабинеты располагались в задней части здания, которое, чтобы попасть туда, надо было обойти снаружи. Когда-то давным-давно кому-то пришло в голову разбить здесь сад с цветочными грядками, но все это с тех пор пришло в полное запустение. Кроме камней, на здешнем песке смогли подняться разве что кактусы. Проходя мимо выкопанной здесь канавы, Свистун увидел, что в ней нет воды, да, строго говоря, она и не была никогда действующей оросительной канавой, а всего лишь артефактом, навевающим утешительные или, может быть, ностальгические чувства. Понятно, у мексиканцев, на законных основаниях или нелегально обживших этот жалкий уголок гигантского мегаполиса. Свистун подумал: интересно, почему это здесь ничего не вышло даже у мексиканцев, славящихся своим умением творить чудеса из кирпича и глины.
Пока он, застыв в неподвижности, размышлял над этим, дверь задней части дома открылась – и его взору предстала нервозная женщина в черном платье с белым кружевным воротничком. Сама она посмотрела на него, прищурившись на солнце. Она была англосаксонского происхождения и бледна, как привидение. Сразу чувствовалось, даже издалека, как тяжело ей, бедняжке, приходится под палящими лучами солнца. Высокая и сухопарая, она казалась уроженкой Миннесоты или Мэна. Поневоле приходилось задумываться над тем, каким ветром ее занесло в Южную Калифорнию.
– В чем дело? В чем дело? – плачущим голосом повторяла она, словно до сих пор ни разу не сталкивалась с тем, что люди попадали в неказистый сад, просто-напросто переступив через низкую и сломанную ограду.
– Меня зовут Уистлер! Мне назначено!
Ему хотелось, представившись и внушив ей мысль о собственной безобидности, успокоить ее как можно скорее.
– Ах да. Но вам вроде бы еще рано?
– Не исключено.
– Наверняка вы прибыли раньше, чем вам назначено. Я сейчас сверюсь по журналу.
– А разве это мы не с вами договаривались?
– Да, конечно, но я записала это на клочке бумаги и положила его святому отцу на стол. Я не уверена, что он внес эту встречу в свой распорядок. Но мы сейчас узнаем.
– Не стоит беспокоиться. Я подожду, пока он освободится.
– Но здесь же так жарко!
Из затененного дверного проема она посмотрела на залитую солнцем площадку, на которой стоял Свистун.
– Да мне все равно.
– Я предложила бы вам зайти, но…
Она оборвала фразу, так и не сообщив ему, что именно приводит ее в смущение, однако создав общую атмосферу опаски: как же так, пускать незнакомца, когда святого отца нет дома.
– Что ж, может быть, вы хотя бы намекнете мне, сколько приблизительно придется прождать.
– Не знаю… Отец Мичем на курином рынке.
– Где-где?
– Да вон там.
Она махнула рукой в сторону амбара.
– А войти туда можно?
– Ну конечно же.
– Тогда я просто пойду и представлюсь ему. Он будет в сутане?
Она улыбнулась.
– Вы его ни с кем не спутаете.
Свистун пересек сад, еще раз перемахнул через низкую ограду и пошел по пустырю. То здесь, то там ему попадались на глаза брошенные легковушки и грузовички. Чем ближе он подходил к сараю, тем громче слышалось кудахтанье кур и возбужденные голоса.
Обойдя амбар кругом, он оказался у двери. Та была полуоткрыта и под нее подсунут кирпич. Внутри было темно, лишь сновали туда и сюда какие-то тени. Шагнув через порог, Свистун оказался в море пропитанных потом белых рубашек, соломенных шляп, сапог с серебряным рантом, смуглых лиц ацтеков и майя, двух-трех азиатов и так далее. В здешней тьме почти фосфоресцировали белки чьих-то глаз и чрезвычайно белые зубы. Говорили здесь громко – и исключительно по-испански. Куры находились в клетках, выставленных тремя рядами и поставленных друг на друга по десять-двенадцать штук; пахло здесь высохшим куриным пометом, он же и кружился в воздухе.
У Свистуна возникло впечатление, что, стоит поскользнуться и упасть кому-нибудь из находящихся здесь, как следом за ним повалятся и все остальные, – и их затопчут, вырвавшись на волю, обезумевшие пернатые.
Здесь же была сконструирована примитивная арена, четыре фута на два, вокруг которой сгрудились человек пятьдесят-шестьдесят. Зрители в первом ряду стояли на коленях, уперевшись подбородком в скрещенные на груди руки. Петушиный бой был в разгаре. И здешние темнолицые люди, делая ставки, точно так же швыряли деньги на ветер в пропащей долине Сан-Фернандо, как и в благословенном Хуливуде, куда отсюда можно было доплюнуть.
Свистун пристроился в заднем ряду. Будучи куда выше всех столпившихся здесь мужчин, он поверх их голов принялся разыскивать взглядом отца Ми-чема. Никого в сутане он не обнаружил. Однако увидел белокурого англосакса, почти альбиноса, сидящего на раскладном стуле у маленьких воротец, через которые выпускали на арену боевых петухов. Мужчина наблюдал за петушиными боями с досадой, замешанной на смирении. Нет, он был, скорее, не англосаксом, а ирландцем. Лет ему было шестьдесят пять, а может быть, и все семьдесят; на нем были джинсы и футболка с эмблемой университета Лойолы.
Священник отвел взгляд от яростной схватки, его глаза забегали по темному помещению в поисках более утешительного зрелища. Увидев Свистуна, он кивнул и поднял палец, дав тем самым понять, что распознал в незнакомце человека, которому назначил встречу. После чего вновь уставился на арену.
Так же поступил и Свистун.
Человек, бывший здесь, судя по всему, судьей, что-то выкликнул – и двое новых мужчин выпустили своих петухов. Один из мужчин обрызгал клюв своему бойцу водой из бутылки. Птица закрыла глаза, как мальчишка, которого жарким днем окатывают из брандспойта. Второй сунул голову своего петуха себе в рот и принялся закачивать в несчастную тварь кислород. Но вот очередная команда – и петухов вновь выпустили на арену. Эта схватка оказалась недолгой. Рябой петух проклевал горло черному и принялся таскать его по арене до тех пор, пока их не расцепили.
Хозяин победителя поднял рябого над головой. Тот бешено заорал и захлопал крыльями.
Проигравший принял черного петуха, несколько мгновений пристально смотрел на него, а затем стремительно, но деликатно свернул ему шею. Петух умер, не издав ни звука. Проигравший швырнул мертвую птицу в корзину, в которой уже валялось несколько точно таких же трупиков. Эта корзина стояла у ног отца Мичема.
Как выяснилось, это был последний бой на нынешний день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Читальный зал и официальные кабинеты располагались в задней части здания, которое, чтобы попасть туда, надо было обойти снаружи. Когда-то давным-давно кому-то пришло в голову разбить здесь сад с цветочными грядками, но все это с тех пор пришло в полное запустение. Кроме камней, на здешнем песке смогли подняться разве что кактусы. Проходя мимо выкопанной здесь канавы, Свистун увидел, что в ней нет воды, да, строго говоря, она и не была никогда действующей оросительной канавой, а всего лишь артефактом, навевающим утешительные или, может быть, ностальгические чувства. Понятно, у мексиканцев, на законных основаниях или нелегально обживших этот жалкий уголок гигантского мегаполиса. Свистун подумал: интересно, почему это здесь ничего не вышло даже у мексиканцев, славящихся своим умением творить чудеса из кирпича и глины.
Пока он, застыв в неподвижности, размышлял над этим, дверь задней части дома открылась – и его взору предстала нервозная женщина в черном платье с белым кружевным воротничком. Сама она посмотрела на него, прищурившись на солнце. Она была англосаксонского происхождения и бледна, как привидение. Сразу чувствовалось, даже издалека, как тяжело ей, бедняжке, приходится под палящими лучами солнца. Высокая и сухопарая, она казалась уроженкой Миннесоты или Мэна. Поневоле приходилось задумываться над тем, каким ветром ее занесло в Южную Калифорнию.
– В чем дело? В чем дело? – плачущим голосом повторяла она, словно до сих пор ни разу не сталкивалась с тем, что люди попадали в неказистый сад, просто-напросто переступив через низкую и сломанную ограду.
– Меня зовут Уистлер! Мне назначено!
Ему хотелось, представившись и внушив ей мысль о собственной безобидности, успокоить ее как можно скорее.
– Ах да. Но вам вроде бы еще рано?
– Не исключено.
– Наверняка вы прибыли раньше, чем вам назначено. Я сейчас сверюсь по журналу.
– А разве это мы не с вами договаривались?
– Да, конечно, но я записала это на клочке бумаги и положила его святому отцу на стол. Я не уверена, что он внес эту встречу в свой распорядок. Но мы сейчас узнаем.
– Не стоит беспокоиться. Я подожду, пока он освободится.
– Но здесь же так жарко!
Из затененного дверного проема она посмотрела на залитую солнцем площадку, на которой стоял Свистун.
– Да мне все равно.
– Я предложила бы вам зайти, но…
Она оборвала фразу, так и не сообщив ему, что именно приводит ее в смущение, однако создав общую атмосферу опаски: как же так, пускать незнакомца, когда святого отца нет дома.
– Что ж, может быть, вы хотя бы намекнете мне, сколько приблизительно придется прождать.
– Не знаю… Отец Мичем на курином рынке.
– Где-где?
– Да вон там.
Она махнула рукой в сторону амбара.
– А войти туда можно?
– Ну конечно же.
– Тогда я просто пойду и представлюсь ему. Он будет в сутане?
Она улыбнулась.
– Вы его ни с кем не спутаете.
Свистун пересек сад, еще раз перемахнул через низкую ограду и пошел по пустырю. То здесь, то там ему попадались на глаза брошенные легковушки и грузовички. Чем ближе он подходил к сараю, тем громче слышалось кудахтанье кур и возбужденные голоса.
Обойдя амбар кругом, он оказался у двери. Та была полуоткрыта и под нее подсунут кирпич. Внутри было темно, лишь сновали туда и сюда какие-то тени. Шагнув через порог, Свистун оказался в море пропитанных потом белых рубашек, соломенных шляп, сапог с серебряным рантом, смуглых лиц ацтеков и майя, двух-трех азиатов и так далее. В здешней тьме почти фосфоресцировали белки чьих-то глаз и чрезвычайно белые зубы. Говорили здесь громко – и исключительно по-испански. Куры находились в клетках, выставленных тремя рядами и поставленных друг на друга по десять-двенадцать штук; пахло здесь высохшим куриным пометом, он же и кружился в воздухе.
У Свистуна возникло впечатление, что, стоит поскользнуться и упасть кому-нибудь из находящихся здесь, как следом за ним повалятся и все остальные, – и их затопчут, вырвавшись на волю, обезумевшие пернатые.
Здесь же была сконструирована примитивная арена, четыре фута на два, вокруг которой сгрудились человек пятьдесят-шестьдесят. Зрители в первом ряду стояли на коленях, уперевшись подбородком в скрещенные на груди руки. Петушиный бой был в разгаре. И здешние темнолицые люди, делая ставки, точно так же швыряли деньги на ветер в пропащей долине Сан-Фернандо, как и в благословенном Хуливуде, куда отсюда можно было доплюнуть.
Свистун пристроился в заднем ряду. Будучи куда выше всех столпившихся здесь мужчин, он поверх их голов принялся разыскивать взглядом отца Ми-чема. Никого в сутане он не обнаружил. Однако увидел белокурого англосакса, почти альбиноса, сидящего на раскладном стуле у маленьких воротец, через которые выпускали на арену боевых петухов. Мужчина наблюдал за петушиными боями с досадой, замешанной на смирении. Нет, он был, скорее, не англосаксом, а ирландцем. Лет ему было шестьдесят пять, а может быть, и все семьдесят; на нем были джинсы и футболка с эмблемой университета Лойолы.
Священник отвел взгляд от яростной схватки, его глаза забегали по темному помещению в поисках более утешительного зрелища. Увидев Свистуна, он кивнул и поднял палец, дав тем самым понять, что распознал в незнакомце человека, которому назначил встречу. После чего вновь уставился на арену.
Так же поступил и Свистун.
Человек, бывший здесь, судя по всему, судьей, что-то выкликнул – и двое новых мужчин выпустили своих петухов. Один из мужчин обрызгал клюв своему бойцу водой из бутылки. Птица закрыла глаза, как мальчишка, которого жарким днем окатывают из брандспойта. Второй сунул голову своего петуха себе в рот и принялся закачивать в несчастную тварь кислород. Но вот очередная команда – и петухов вновь выпустили на арену. Эта схватка оказалась недолгой. Рябой петух проклевал горло черному и принялся таскать его по арене до тех пор, пока их не расцепили.
Хозяин победителя поднял рябого над головой. Тот бешено заорал и захлопал крыльями.
Проигравший принял черного петуха, несколько мгновений пристально смотрел на него, а затем стремительно, но деликатно свернул ему шею. Петух умер, не издав ни звука. Проигравший швырнул мертвую птицу в корзину, в которой уже валялось несколько точно таких же трупиков. Эта корзина стояла у ног отца Мичема.
Как выяснилось, это был последний бой на нынешний день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75