Они складывали их в эту самую шкатулку. Да-да, ее смех, и звезды с небес, все, что вспоминалось сейчас, как символы счастливого сна.
Элис открыла шкатулку, зажмурилась от брызнувшего в глаза яркого света, от переливов красок, алмазного сияния звезд. Слишком много для маленькой комнаты, для маленького домика, для крохотного городишки. Для всей этой планеты – многовато. Неужели это она так радостно и разноцветно смеется? Невилл называл ее “сиогэй” – фея. Разве походила она на фею?
Вспомнив ужасную Садовницу, Элис поежилась, и закрыла шкатулку.
Принц хотел, чтобы прошедшая ночь осталась в ее памяти сном. Ну, уж нет! Да и хотел ли он того в действительности, если позволил сохранить наряд и украшения, и свой образ, и память о словах на языке, которого Элис никогда не знала?
“Ты моя, и это – неизбежно”, – так он сказал. Вчера в это верилось безоговорочно. Сегодня… сегодня лучше думать, что все приснилось.
Все? “Фиах мэе сийли…” Да. Все. Ну, где там Курт? Он же обещал заехать в десять!
Элис твердо знала, что Майклу о прошедшей ночи, о том, как ей хотелось, чтобы другой мужчина поцеловал ее, расскажет обязательно. Потому что, во-первых, как уже было сказано: в любви не должно быть лжи и недомолвок. Во-вторых же, потому что ничего ведь не случилось. И более целомудренного поцелуя не мог бы подарить даже священник. А еще она знала, что Курту не расскажет ничего. Может быть, это нечестно, но вряд ли новая информация окажется существенной для следствия. А раз так, Элис имеет полное право хранить ее при себе.
…Впрочем, бубахом она похвалилась. Тут деваться некуда было, – дом с его появлением изменился так сильно, что первое, что спросил Курт, ступив на порог, было:
– Вы что же, домовым обзавелись?
И понеслось, как по наезженной колее под горку. Ох, прав Курт, прав, нельзя Элис наедине встречаться с Барбарой, потому что старая учительница вытянет из нее все, что угодно. Достаточно чуть-чуть подтолкнуть, чтобы хвастовство и желание поделиться чудом вырвались из-под твердого решения ни в коем случае не болтать лишнего.
В доме завелась невидимая прислуга. Наверное, те самые девушки, помогавшие ей ночью. Правда, ночью Элис их отлично видела, но кто знает, может, при свете дня волшебных горничных не разглядеть. Как бы там ни было, едва успела Элис предложить гостю чашечку кофе, как две чашки появились на столе, и сливки, и, после секундной паузы, стопка оладий, сироп и запотевшие бокалы с апельсиновым соком. Хочешь не хочешь, пришлось рассказать, откуда что взялось. Точнее, откуда взялось, Элис и сама не знала. Рассказала она про бубаха – видимо, мажордома – в чьем распоряжении некоторое количество слуг. Рассказала, что сегодня утром ей пальцем не пришлось пошевелить, чтобы одеться и причесаться… Здесь Курт язвительно похмыкал и сообщил, что, да, действительно, сегодня можно заметить, что она причесывалась.
– Вот и с завтраком, – решив быть снисходительной, продолжила Элис, – та же история. И дом стал уютнее, да?
– Он стал похож на дом, – ответил Курт, – на дом, в котором живут. Правда, не помню я, чтобы в ассортимент услуг, оказываемых домовыми, входила доставка горячих блюд. Но вот есть такая сказка, “Аленький цветочек”, там примерно об этом. Ex nihilo nihil .
Сказку он пересказал, коротко, что называется, изложил тезисы. И Элис задумалась. Потому что не так уж Курт и промахнулся.
Все из ничего не бывает, это она знала, хоть и не дружила ни с физикой, ни с латынью. Если где-то прибыло – в данном случае, прибыло здесь, в доме Хегелей, – значит, где-то непременно убыло. Кто-то платит. Или будет платить. И кто же?
“Ты моя, и это – неизбежно”. Но нет, постойте, это ведь не означает, что отныне жизнь ее должна принадлежать крылатому призраку детских фантазий? Все сон. Сон наяву. Ночь – это ночь, а день – это совсем другое время. И жизнь – другая.
Район назывался Пренцлауэрберг. И был он застроен неотличимыми друг от друга блочными домами, какие возводились сразу после войны, наверное потому что город нужно было как можно скорее восстановить после разрушительных бомбардировок. А сад назывался Раем Пренцлауэрберга. И одного взгляда на могучие темно-зеленые каштаны, на скамейки в обрамлении кустов сирени и бесконечные тенистые аллеи достаточно было, чтобы понять – рай и есть. Самый настоящий. Жаль, что каштаны уже отцвели.
– Почти все первые этажи уже распроданы под магазины, – сообщил Георг в ответ на вежливое замечание Элис относительно унылости, источаемой, казалось, самими стенами домов, – скоро здесь станет повеселей. Дешевые квартиры скупает молодежь, организуют клубы, в том числе и проамериканские, – он поклонился ей с легкой улыбкой, – слушают вашу музыку, сами играют, всеми силами нарушают общественный порядок. Во дворах расписаны все стены, и уж там-то не скучно. Прогуляйтесь потом, если интересно, только, разумеется, вместе с Куртом.
– Может быть, леди позволит мне быть ее верным рыцарем и защитником? – галантно поинтересовался фон Нарбэ. То есть, вообще-то, Вильгельм. Они – все четверо – сразу договорились называть друг друга по именам, но, глядя на этого подтянутого и невыносимо строгого офицера, Элис приходилось делать усилие, чтобы обратиться к нему вот так, запросто.
А ничего себе у Курта приятели! Кронпринц Георг, и личный пилот Его Высочества капитан Вильгельм фон Нарбэ. Перед титулами, особенно высокими, Элис испытывала почти суеверное почтение. Почему – не знала и сама. Это было, наверное, что-то в крови. Обратная сторона демократии, так говорил отец. Ну а Вильгельм – тут и говорить не о чем, ему даже Георг проигрывал в аристократизме.
Компания, конечно, собралась еще та. Особенно, с учетом того, что ресторанчик, как и район, был не из престижных. Три “белокурые бестии”, причем с двоих: с Курта и Георга можно ваять статуи, как с лучших представителей арийской расы. Вильгельм на фоне этих здоровяков слегка подкачал: и ростом был пониже, и посуше, но компенсировал недостатки внешности ледяным взглядом и чарующе-высокомерной полуулыбкой.
Элис так и подмывало сказать: “Маска, маска, я тебя знаю”. Чего у нее не отнять, так это чутья, и она могла палец отдать за то, что аристократичный пилот не очень уютно чувствует себя в компании человека, с которым его принц, как выяснилось, дружен со школьных лет. Бывает, что тут скажешь. Бывает. Впрочем, внимание фон Нарбэ к ее персоне, его не преувеличенное, искреннее восхищение немножко льстило. За ней никогда еще не ухаживали так ненавязчиво и… рыцарственно, вот!
“Никогда?” – недоверчиво спросила у себя Элис. И уточнила, для себя же: “Люди – никогда”.
И все-таки когда ветви каштанов приглашающе закачались, когда появился в отдалении зеленоволосый юноша, гибкий и большеглазый, в одеждах из листьев и цветов, появился и склонился в поклоне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Элис открыла шкатулку, зажмурилась от брызнувшего в глаза яркого света, от переливов красок, алмазного сияния звезд. Слишком много для маленькой комнаты, для маленького домика, для крохотного городишки. Для всей этой планеты – многовато. Неужели это она так радостно и разноцветно смеется? Невилл называл ее “сиогэй” – фея. Разве походила она на фею?
Вспомнив ужасную Садовницу, Элис поежилась, и закрыла шкатулку.
Принц хотел, чтобы прошедшая ночь осталась в ее памяти сном. Ну, уж нет! Да и хотел ли он того в действительности, если позволил сохранить наряд и украшения, и свой образ, и память о словах на языке, которого Элис никогда не знала?
“Ты моя, и это – неизбежно”, – так он сказал. Вчера в это верилось безоговорочно. Сегодня… сегодня лучше думать, что все приснилось.
Все? “Фиах мэе сийли…” Да. Все. Ну, где там Курт? Он же обещал заехать в десять!
Элис твердо знала, что Майклу о прошедшей ночи, о том, как ей хотелось, чтобы другой мужчина поцеловал ее, расскажет обязательно. Потому что, во-первых, как уже было сказано: в любви не должно быть лжи и недомолвок. Во-вторых же, потому что ничего ведь не случилось. И более целомудренного поцелуя не мог бы подарить даже священник. А еще она знала, что Курту не расскажет ничего. Может быть, это нечестно, но вряд ли новая информация окажется существенной для следствия. А раз так, Элис имеет полное право хранить ее при себе.
…Впрочем, бубахом она похвалилась. Тут деваться некуда было, – дом с его появлением изменился так сильно, что первое, что спросил Курт, ступив на порог, было:
– Вы что же, домовым обзавелись?
И понеслось, как по наезженной колее под горку. Ох, прав Курт, прав, нельзя Элис наедине встречаться с Барбарой, потому что старая учительница вытянет из нее все, что угодно. Достаточно чуть-чуть подтолкнуть, чтобы хвастовство и желание поделиться чудом вырвались из-под твердого решения ни в коем случае не болтать лишнего.
В доме завелась невидимая прислуга. Наверное, те самые девушки, помогавшие ей ночью. Правда, ночью Элис их отлично видела, но кто знает, может, при свете дня волшебных горничных не разглядеть. Как бы там ни было, едва успела Элис предложить гостю чашечку кофе, как две чашки появились на столе, и сливки, и, после секундной паузы, стопка оладий, сироп и запотевшие бокалы с апельсиновым соком. Хочешь не хочешь, пришлось рассказать, откуда что взялось. Точнее, откуда взялось, Элис и сама не знала. Рассказала она про бубаха – видимо, мажордома – в чьем распоряжении некоторое количество слуг. Рассказала, что сегодня утром ей пальцем не пришлось пошевелить, чтобы одеться и причесаться… Здесь Курт язвительно похмыкал и сообщил, что, да, действительно, сегодня можно заметить, что она причесывалась.
– Вот и с завтраком, – решив быть снисходительной, продолжила Элис, – та же история. И дом стал уютнее, да?
– Он стал похож на дом, – ответил Курт, – на дом, в котором живут. Правда, не помню я, чтобы в ассортимент услуг, оказываемых домовыми, входила доставка горячих блюд. Но вот есть такая сказка, “Аленький цветочек”, там примерно об этом. Ex nihilo nihil .
Сказку он пересказал, коротко, что называется, изложил тезисы. И Элис задумалась. Потому что не так уж Курт и промахнулся.
Все из ничего не бывает, это она знала, хоть и не дружила ни с физикой, ни с латынью. Если где-то прибыло – в данном случае, прибыло здесь, в доме Хегелей, – значит, где-то непременно убыло. Кто-то платит. Или будет платить. И кто же?
“Ты моя, и это – неизбежно”. Но нет, постойте, это ведь не означает, что отныне жизнь ее должна принадлежать крылатому призраку детских фантазий? Все сон. Сон наяву. Ночь – это ночь, а день – это совсем другое время. И жизнь – другая.
Район назывался Пренцлауэрберг. И был он застроен неотличимыми друг от друга блочными домами, какие возводились сразу после войны, наверное потому что город нужно было как можно скорее восстановить после разрушительных бомбардировок. А сад назывался Раем Пренцлауэрберга. И одного взгляда на могучие темно-зеленые каштаны, на скамейки в обрамлении кустов сирени и бесконечные тенистые аллеи достаточно было, чтобы понять – рай и есть. Самый настоящий. Жаль, что каштаны уже отцвели.
– Почти все первые этажи уже распроданы под магазины, – сообщил Георг в ответ на вежливое замечание Элис относительно унылости, источаемой, казалось, самими стенами домов, – скоро здесь станет повеселей. Дешевые квартиры скупает молодежь, организуют клубы, в том числе и проамериканские, – он поклонился ей с легкой улыбкой, – слушают вашу музыку, сами играют, всеми силами нарушают общественный порядок. Во дворах расписаны все стены, и уж там-то не скучно. Прогуляйтесь потом, если интересно, только, разумеется, вместе с Куртом.
– Может быть, леди позволит мне быть ее верным рыцарем и защитником? – галантно поинтересовался фон Нарбэ. То есть, вообще-то, Вильгельм. Они – все четверо – сразу договорились называть друг друга по именам, но, глядя на этого подтянутого и невыносимо строгого офицера, Элис приходилось делать усилие, чтобы обратиться к нему вот так, запросто.
А ничего себе у Курта приятели! Кронпринц Георг, и личный пилот Его Высочества капитан Вильгельм фон Нарбэ. Перед титулами, особенно высокими, Элис испытывала почти суеверное почтение. Почему – не знала и сама. Это было, наверное, что-то в крови. Обратная сторона демократии, так говорил отец. Ну а Вильгельм – тут и говорить не о чем, ему даже Георг проигрывал в аристократизме.
Компания, конечно, собралась еще та. Особенно, с учетом того, что ресторанчик, как и район, был не из престижных. Три “белокурые бестии”, причем с двоих: с Курта и Георга можно ваять статуи, как с лучших представителей арийской расы. Вильгельм на фоне этих здоровяков слегка подкачал: и ростом был пониже, и посуше, но компенсировал недостатки внешности ледяным взглядом и чарующе-высокомерной полуулыбкой.
Элис так и подмывало сказать: “Маска, маска, я тебя знаю”. Чего у нее не отнять, так это чутья, и она могла палец отдать за то, что аристократичный пилот не очень уютно чувствует себя в компании человека, с которым его принц, как выяснилось, дружен со школьных лет. Бывает, что тут скажешь. Бывает. Впрочем, внимание фон Нарбэ к ее персоне, его не преувеличенное, искреннее восхищение немножко льстило. За ней никогда еще не ухаживали так ненавязчиво и… рыцарственно, вот!
“Никогда?” – недоверчиво спросила у себя Элис. И уточнила, для себя же: “Люди – никогда”.
И все-таки когда ветви каштанов приглашающе закачались, когда появился в отдалении зеленоволосый юноша, гибкий и большеглазый, в одеждах из листьев и цветов, появился и склонился в поклоне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117