Курт и сам мог бы наведаться в отель, но с непривычной для себя робостью подумал, что, уезжая из Ауфбе, Элис, может быть, хотела уехать и от него. А если так, лучше пока не навязывать ей свое общество. Черт его знает, что подтолкнуло ее бросить все и сбежать в Берлин?
Вильгельм отзвонился вечером, в условленное время, весело доложил, что фройляйн Ластхоп чувствует себя замечательно, настроение у нее отличное, она много гуляет, причем – одна, даже, насколько может судить он, Вильгельм, без охраны. Но, с другой стороны, что он, Вильгельм, понимает в охране, он же пилот, а не бодигард, или как это правильно по-американски?
Нет, поговорить с Элис хоть сколько-нибудь долго, к сожалению, не получилось. Она сама ничуть не возражала, даже предложила составить ей компанию на прогулке, просила показать Берлин, о котором не знают туристы…
Курт сдержался и не стал рычать в трубку. В конце концов, Вильгельм не виноват, Курт сам его попросил. Но показать Элис Берлин, любой, какой ей только захочется, он мог бы не хуже капитана фон Нарбэ.
– Словом, – подытожил Вильгельм, – если бы не дела государственной важности, мы с фройляйн Ластхоп, возможно, звонили бы Вам сейчас вместе. А если Элис и сбежала, то не от вас, Курт, за это я ручаюсь. Она сожалела, что не может вам позвонить. А я, разумеется, не стал говорить, что сегодня в девятнадцать ноль-ноль вы будете сидеть у телефона и ждать звонка из Берлина.
– Спасибо, – с чувством произнес Курт.
– Пожалуйста. Как продвигается изучение каббалы?
– Тяжело.
– Я так и знал. Всего доброго, Курт.
“Элис сбежала не от вас…” А от кого же? И почему?
Но если при посещении ее пустого дома, Курт недобрым словом поминал Драхена, то уже на следующий день он засомневался. Мать сказала, что это Змей взял Элис и увел, просто взял и увел, а она ушла с ним. Матери Курт верил, но увел Драхен Элис потому, что задумал недоброе, или – наоборот, потому что из каких-то неведомых Курту соображений решил, что так для нее будет лучше, вот на этот вопрос ответа не было.
Во многих знаниях многие печали. Не о воплощенном Зле читал Курт в тетрадях Лихтенштейна. Словно между строчек, отмахиваясь против воли от печальных рассуждений рабби, разворачивал он, как свиток, историю молодого княжича – рыцарский роман, где поровну было благородства и жестокости, наивности и свирепой нечеловеческой мудрости, мужества, отчаянного, самозабвенного, и спокойной готовности к самопожертвованию. Христианин или слуга сатаны – для рабби Исаака, за спиной у Змея проводившего исторические изыскания, эти понятия были почти равнозначными. Для Курта же, сила, носящая имя Драхен, естественно и легко становилась человеком. Ну, пусть не совсем человеком, тем больше сочувствия вызывал Крылатый Змей. Нет, не жалости – куда уж его жалеть, тут себя жалеть впору, что по соседству жить довелось – а сочувствия, иначе говоря, сопереживания. Уж во всяком случае, в одном Драхен был на голову выше Курта Гюнхельда: он когда-то не отказался от власти, без колебаний отдав свободу и душу за сомнительную честь встать во главе разнообразной и злобной нечисти. Просто потому, что без него было бы хуже.
Это, пожалуй, было самым главным в исследовании рабби Исаака. Курт знал, как, впрочем, знали и все курсанты академии, что в кругах специалистов до сих пор не выработано четкой позиции по вопросам персонификации стихий и Сил. С одной стороны, глупо отрицать: предки знали, что делали, наделяя разнообразных богов личностью и яркими особенностями характера. С другой – где они, эти боги? Что сталось с ними, после того, как мир доверился трем основным современным религиям? И еще немаловажный момент, о котором, правда, не принято было говорить вслух даже в своей компании: персонификация таких понятий, как Добро или Зло, слишком близка была к персонификации, собственно, Бога. Которого, как бы, и нет. Если могут быть личностями непостижимые и противоречивые движения человеческой души, почему не быть личностью Творцу? Точнее, почему бы Ему не быть?
А в десятке толстых тетрадей подробно, со сносками в тех местах, где достоверность полученной информации вызывала у достойного рабби сомнения, и деликатность не позволяла прямо спросить уточнений у Змея, прослеживался обратный путь. Не Сила становилась личностью, под влиянием суеверий поддаваясь формирующему воздействию коллективного сознания, а человек, живой и настоящий, становился Силой. И отчаянно удерживал себя от распада, и очень близко видел грань, за которой он станет всем, перестав быть собой.
Совсем другое дело. Совсем другая точка зрения. И перспективы, соответственно, другие.
Спорили об этом много. До хрипоты ругались, порой ссорились, отстаивая свою точку зрения. Смешно, конечно, но даже в этот Новый год, в общаге, встретив праздник и распив под бой курантов шампанское, уже через полчаса сцепились: что, все-таки, лучше, пользоваться стандартными формулами, подвигая стихии на заранее известные действия, или работать с личностью при помощи психологии и доброй воли.
Разумеется, спорили теоретически. Но даже теория, когда дело касается материй тонких, оборачивается практикой совершенно неожиданно. Особенно, если в новогоднюю ночь беса поминать.
О чем, собственно, и поставил в известность явившийся на спор, нет, не бес, конечно – оперотряд из старшекурсников. Уж лучше бы бес, честное слово. Такие имена в разговоре зацепили, что аукнулось всему общежитию, а в микрорайоне свет погас. На следующий же день всю компанию вызвали в ректорат, – и ведь выходной был, а не поленилась дисциплинарная комиссия всем составом собраться.
– Уж от вас, Гюнхельд, я подобного слабоумия никак не ожидал, – подвел итог ректор.
Раздали всем наряды по уборке лабораторий и отпустили.
Возвращаясь же к теме, Курт в спорах придерживался первой позиции, то есть считал, что полагаться на добрую волю стихий или нечисти в высшей степени неразумно. Вся человеческая история учит, что разного рода жертвоприношения и прочие попытки договориться или умилостивить тех, кто стоит за, казалось бы, естественными, природными явлениями – меры временные. В лучшем случае, их хватает на несколько лет, чаще же подкреплять договора жертвами приходится каждый сезон, если не ежедневно. Драхен не лгал, когда говорил, что фейри – если использовать вместо привычных по академии терминов его определение – враждебны людям по самой своей природе. И как бы ни был умен человек, фейри, пусть стократ менее разумные, намного хитрее, изворотливее. А хитрость и коварство, к сожалению, часто берут верх над разумом.
Даже вода и огонь, без которых немыслимо существование человечества, двуличны и жестоки. И персонифицируя их, можно прийти к выводам крайне неутешительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117