Я поймала себя на том, что начинаю думать о нем в ироничной форме и произносить про себя его имя с явной издевкой: «Другие могут вас бояться сколько угодно, господин граф, но от меня вы этого не дождетесь».
Послеобеденное время не располагает к работе, кроме того, мне нужно было размяться. Я, конечно, не могла без разрешения отправиться бродить по замку, но осмотреть его с внешней стороны и погулять по окрестностям, наверное, можно. Я быстро нашла дорогу во двор, но, вместо того чтобы выйти к подъемному мосту, пересекла балюстраду, соединявшую основное здание с той частью замка, которая была пристроена в более поздний период, и, пройдя еще через один двор, вышла к южной стороне замка. Здесь располагались сады, и я с грустью подумала о том, что, несмотря на усилия садовников, они все-таки требовали более тщательного ухода.
Прямо у моих ног простирались три террасы. На первой – лужайки и фонтаны, и я представила себе, как здесь должно быть прекрасно весной, когда расцветают первые цветы. Даже теперь, осенью, лужайки все еще были очень живописны. По вымощенной галькой дорожке я спустилась ко второй террасе. Здесь партером располагались украшенные цветочным орнаментом рабатки, отделенные друг от друга лентами живой изгороди и тиса, аккуратно подстриженных в виде самых различных форм, среди которых преобладала форма цветка ириса.
На самой нижней террасе находился огород, но он был очень разумно устроен, разбит на правильной формы квадраты и прямоугольники, кое-где отделенные друг от друга шпалерами, по которым карабкалась виноградная лоза. И весь огород был обсажен фруктовыми деревьями.
Кругом – ни души. Я подумала, что у работников, наверное, полуденный отдых, потому что даже в это время года солнце жарило во всю силу. Чтобы содержать все эти сады и огороды в порядке, очевидно, нужна целая армия работников.
Я стояла под сенью фруктовых деревьев, когда вдруг услышала чей-то голос:
– Мадемуазель! Мадемуазель! Повернувшись, я увидела бегущую ко мне Женевьеву.
– Я увидела вас из окна моей комнаты, – сказала она, взяла меня за руку и махнула в сторону замка. – Видите вон то окно, прямо наверху?.. Это и есть моя комната. Так называемая детская. – Она состроила гримасу и продолжала говорить по-английски: – Я выучила эту фразу сама, – объяснила она, – просто для того, чтобы показать вам, что я могу. А теперь давайте говорить по-французски.
Она показалась мне теперь совсем другим человеком, спокойным, безмятежным, возможно, немного капризным, но не больше, чем можно было бы ожидать от хорошо воспитанной четырнадцатилетней девочки. Я поняла, что у Женевьевы сегодня хорошее настроение.
– Как вам угодно, – ответила я ей по-французски.
– Я не возражала бы говорить с вами по-английски, но мне кажется, что он у меня недостаточно хорош, не так ли?
– Ваш акцент и неправильные ударения делают его почти неразборчивым. Что касается словарного запаса, то он вполне приличный.
– Вы работали гувернанткой?
– Никогда.
– Очень жаль. Из вас получилась бы неплохая гувернантка. – Она громко рассмеялась. – Тогда вам бы не пришлось приезжать сюда под вымышленным предлогом, не правда ли?
Я холодно ответила:
– Я собираюсь прогуляться. Поэтому позвольте попрощаться с вами.
– О нет-нет, пожалуйста, не уходите. Я спустилась вниз, чтобы поболтать с вами. Я показалась вам грубой, да? А вы были так холодны... Но так ведь и должно быть, верно? От англичан трудно ожидать иного.
– Я наполовину француженка, – ответила я.
– Так вот откуда в вас этот дух. Ведь я видела, что вы очень разозлились. Но ваш голос звучал так спокойно. А внутри у вас все клокотало, ведь правда?
– Я была удивлена, что такая, явно хорошо образованная, девочка может быть столь невежливой по отношению к гостье, впервые появившейся в ее доме.
– Но вы не гостья, не забывайте об этом. Вы приехали сюда под...
– Нет смысла продолжать этот разговор. Я принимаю ваши извинения, а теперь позвольте мне покинуть вас.
– О нет, не уходите!
– Мне хотелось бы продолжить мою прогулку.
– Так почему бы нам не пойти вместе?
– Я люблю гулять в одиночестве.
– Я очень рада, что вы приехали... Так что, может быть, и вы будете рады, если я пойду с вами?
Она так явно хотела помириться, что я, не будучи злопамятной, не сдержалась и улыбнулась.
– А вы становитесь хорошенькой, когда улыбаетесь, – сказала Женевьева. – Не то чтобы красавицей, – склонила она голову набок, – но выглядите гораздо симпатичнее.
– Мы все выглядим лучше, когда улыбаемся. И вы должны это всегда помнить.
Женевьева неожиданно рассмеялась. И я не могла удержаться, чтобы не присоединиться к ней. Она показалась мне очень милой в этот момент. Общение с людьми всегда доставляло мне большое удовольствие, пожалуй, не меньшее, чем работа с картинами. Отец в свое время пытался сдерживать мое желание совать нос в чужие дела. Он называл это праздным любопытством, но интерес к людям продолжал во мне жить, и я была не в состоянии подавить его.
Теперь мне захотелось побыть в обществе Женевьевы. При первой встрече она показала себя не с лучшей стороны, теперь же предстала передо мной живым, но чересчур любопытным ребенком. Однако разве я могла кого-нибудь критиковать за любопытство, когда сама страдала тем же недугом?
– Итак, – сказала девочка, – мы вместе отправляемся на прогулку, и я покажу вам все, что вы пожелаете.
– Благодарю вас. Мне будет очень приятно.
Она снова засмеялась:
– Надеюсь, вам здесь понравится, мадемуазель. Если я буду говорить по-английски, то не могли бы вы отвечать мне помедленнее, чтобы я могла лучше понимать вас?
– Безусловно.
– И не смеяться, если я скажу какую-нибудь глупость?
– Обещаю. Я очень ценю ваше стремление усовершенствовать свой английский.
Улыбка тронула ее губы, и я поняла, что в этот момент Женевьева наверняка подумала о том, какая бы из меня получилась хорошая гувернантка.
– Я не очень хорошая, – сказала она по-английски. – Все в доме меня боятся.
– Я не думаю, что вас боятся. Близкие скорее обеспокоены и удручены неподобающим поведением, которое вы себе иногда позволяете.
Это ее позабавило, но она тотчас же снова стала серьезной.
– Вы боялись своего отца? – неожиданно спросила она, переходя на французский.
Я поняла: поскольку девочка перешла к интересующему ее предмету, она предпочла говорить на более доступном ей языке.
– Нет, – ответила я. – Я скорее испытывала перед ним трепет.
– А в чем здесь разница?
– Можно относиться к человеку с уважением, любить его, считаться с ним, бояться обидеть. Это совсем не то же самое, что испытывать страх.
Да, она боится своего отца, подумала я. Что же он за человек, если смог внушить страх своему ребенку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Послеобеденное время не располагает к работе, кроме того, мне нужно было размяться. Я, конечно, не могла без разрешения отправиться бродить по замку, но осмотреть его с внешней стороны и погулять по окрестностям, наверное, можно. Я быстро нашла дорогу во двор, но, вместо того чтобы выйти к подъемному мосту, пересекла балюстраду, соединявшую основное здание с той частью замка, которая была пристроена в более поздний период, и, пройдя еще через один двор, вышла к южной стороне замка. Здесь располагались сады, и я с грустью подумала о том, что, несмотря на усилия садовников, они все-таки требовали более тщательного ухода.
Прямо у моих ног простирались три террасы. На первой – лужайки и фонтаны, и я представила себе, как здесь должно быть прекрасно весной, когда расцветают первые цветы. Даже теперь, осенью, лужайки все еще были очень живописны. По вымощенной галькой дорожке я спустилась ко второй террасе. Здесь партером располагались украшенные цветочным орнаментом рабатки, отделенные друг от друга лентами живой изгороди и тиса, аккуратно подстриженных в виде самых различных форм, среди которых преобладала форма цветка ириса.
На самой нижней террасе находился огород, но он был очень разумно устроен, разбит на правильной формы квадраты и прямоугольники, кое-где отделенные друг от друга шпалерами, по которым карабкалась виноградная лоза. И весь огород был обсажен фруктовыми деревьями.
Кругом – ни души. Я подумала, что у работников, наверное, полуденный отдых, потому что даже в это время года солнце жарило во всю силу. Чтобы содержать все эти сады и огороды в порядке, очевидно, нужна целая армия работников.
Я стояла под сенью фруктовых деревьев, когда вдруг услышала чей-то голос:
– Мадемуазель! Мадемуазель! Повернувшись, я увидела бегущую ко мне Женевьеву.
– Я увидела вас из окна моей комнаты, – сказала она, взяла меня за руку и махнула в сторону замка. – Видите вон то окно, прямо наверху?.. Это и есть моя комната. Так называемая детская. – Она состроила гримасу и продолжала говорить по-английски: – Я выучила эту фразу сама, – объяснила она, – просто для того, чтобы показать вам, что я могу. А теперь давайте говорить по-французски.
Она показалась мне теперь совсем другим человеком, спокойным, безмятежным, возможно, немного капризным, но не больше, чем можно было бы ожидать от хорошо воспитанной четырнадцатилетней девочки. Я поняла, что у Женевьевы сегодня хорошее настроение.
– Как вам угодно, – ответила я ей по-французски.
– Я не возражала бы говорить с вами по-английски, но мне кажется, что он у меня недостаточно хорош, не так ли?
– Ваш акцент и неправильные ударения делают его почти неразборчивым. Что касается словарного запаса, то он вполне приличный.
– Вы работали гувернанткой?
– Никогда.
– Очень жаль. Из вас получилась бы неплохая гувернантка. – Она громко рассмеялась. – Тогда вам бы не пришлось приезжать сюда под вымышленным предлогом, не правда ли?
Я холодно ответила:
– Я собираюсь прогуляться. Поэтому позвольте попрощаться с вами.
– О нет-нет, пожалуйста, не уходите. Я спустилась вниз, чтобы поболтать с вами. Я показалась вам грубой, да? А вы были так холодны... Но так ведь и должно быть, верно? От англичан трудно ожидать иного.
– Я наполовину француженка, – ответила я.
– Так вот откуда в вас этот дух. Ведь я видела, что вы очень разозлились. Но ваш голос звучал так спокойно. А внутри у вас все клокотало, ведь правда?
– Я была удивлена, что такая, явно хорошо образованная, девочка может быть столь невежливой по отношению к гостье, впервые появившейся в ее доме.
– Но вы не гостья, не забывайте об этом. Вы приехали сюда под...
– Нет смысла продолжать этот разговор. Я принимаю ваши извинения, а теперь позвольте мне покинуть вас.
– О нет, не уходите!
– Мне хотелось бы продолжить мою прогулку.
– Так почему бы нам не пойти вместе?
– Я люблю гулять в одиночестве.
– Я очень рада, что вы приехали... Так что, может быть, и вы будете рады, если я пойду с вами?
Она так явно хотела помириться, что я, не будучи злопамятной, не сдержалась и улыбнулась.
– А вы становитесь хорошенькой, когда улыбаетесь, – сказала Женевьева. – Не то чтобы красавицей, – склонила она голову набок, – но выглядите гораздо симпатичнее.
– Мы все выглядим лучше, когда улыбаемся. И вы должны это всегда помнить.
Женевьева неожиданно рассмеялась. И я не могла удержаться, чтобы не присоединиться к ней. Она показалась мне очень милой в этот момент. Общение с людьми всегда доставляло мне большое удовольствие, пожалуй, не меньшее, чем работа с картинами. Отец в свое время пытался сдерживать мое желание совать нос в чужие дела. Он называл это праздным любопытством, но интерес к людям продолжал во мне жить, и я была не в состоянии подавить его.
Теперь мне захотелось побыть в обществе Женевьевы. При первой встрече она показала себя не с лучшей стороны, теперь же предстала передо мной живым, но чересчур любопытным ребенком. Однако разве я могла кого-нибудь критиковать за любопытство, когда сама страдала тем же недугом?
– Итак, – сказала девочка, – мы вместе отправляемся на прогулку, и я покажу вам все, что вы пожелаете.
– Благодарю вас. Мне будет очень приятно.
Она снова засмеялась:
– Надеюсь, вам здесь понравится, мадемуазель. Если я буду говорить по-английски, то не могли бы вы отвечать мне помедленнее, чтобы я могла лучше понимать вас?
– Безусловно.
– И не смеяться, если я скажу какую-нибудь глупость?
– Обещаю. Я очень ценю ваше стремление усовершенствовать свой английский.
Улыбка тронула ее губы, и я поняла, что в этот момент Женевьева наверняка подумала о том, какая бы из меня получилась хорошая гувернантка.
– Я не очень хорошая, – сказала она по-английски. – Все в доме меня боятся.
– Я не думаю, что вас боятся. Близкие скорее обеспокоены и удручены неподобающим поведением, которое вы себе иногда позволяете.
Это ее позабавило, но она тотчас же снова стала серьезной.
– Вы боялись своего отца? – неожиданно спросила она, переходя на французский.
Я поняла: поскольку девочка перешла к интересующему ее предмету, она предпочла говорить на более доступном ей языке.
– Нет, – ответила я. – Я скорее испытывала перед ним трепет.
– А в чем здесь разница?
– Можно относиться к человеку с уважением, любить его, считаться с ним, бояться обидеть. Это совсем не то же самое, что испытывать страх.
Да, она боится своего отца, подумала я. Что же он за человек, если смог внушить страх своему ребенку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92