.. – Он говорил сам с собой, и я взглянула на Женевьеву, которая была занята шоколадом. – Франсуаза не должна знать...
Я поняла, что его рассудок странствует в прошлом, и подумала, что его состояние со времени нашего предыдущего визита заметно ухудшилось.
Тем временем старик внимательно посмотрел на меня:
– Вы сегодня молодец. Совсем спокойны.
– Благодарю вас, я чувствую себя хорошо.
– Ошибка... Это мой крест, но я оказался не настолько сильным, чтобы нести его.
Я молчала, раздумывая, не позвать ли Мориса. Но тут старик откинулся на спинку кресла, как будто испугался меня. От резкого движения плед соскользнул с его колен и упал на пол. Я нагнулась, подняла плед и хотела накрыть старика, но он вдруг отшатнулся и закричал:
– Иди прочь! Оставь меня в покое! Ты знаешь мой крест, Онорина.
– Позовите Мориса, – сказала я, и Женевьева выбежала из комнаты.
Старик схватил меня за руку; я почувствовала, как его ногти впились в мое запястье.
– И не ты виновата, – лихорадочно зашептал он. – Это мой грех. Мой крест. И я буду нести его до самой смерти... Почему ты не?.. Почему я?.. Какая трагедия... Франсуаза... маленькая Франсуаза. Пойди прочь! Не трогай меня! Онорина, зачем ты вводишь меня в искушение?
Морис поспешно вошел в комнату. Он взял плед, укутал старика и бросил нам через плечо:
– Вам лучше уйти.
Затем Морис снял крест, висевший на шее старика, и вложил в его руку.
Мы с Женевьевой вышли из комнаты.
– Это было так страшно, – прошептала я.
– Вы испугались, мадемуазель? – спросила Женевьева почти с радостью.
– Его мозг запутался в каких-то давних воспоминаниях.
– Он часто бывает в таком состоянии. В конце концов, он ведь очень стар!
– Нам не следовало приходить сюда.
– Именно это и говорит папа.
– Вы имеете в виду, что он запрещает вам приезжать к дедушке?
– Не совсем так, потому что он не знает, когда я здесь бываю. Но если бы узнал, то наверняка запретил бы.
– Тогда, значит...
– Дедушка – отец моей мамы. И именно поэтому папа не любит его. Да он и маму тоже не любил, разве не так?
Пока мы ехали обратно в замок, я сказала Женевьеве:
– Он принял меня за кого-то другого. Раз или два он назвал меня Онориной.
– Так звали мать моей мамы.
– Кажется... он боялся ее.
Женевьева на мгновение задумалась.
– Очень странно, что мой дедушка мог бы кого-нибудь бояться.
Я не могла удержаться, чтобы не рассказать Нуну о нашей поездке в Каррефур. Она покачала головой:
– Женевьева не должна туда ездить. Так было бы лучше.
– Но она хотела навестить дедушку в первый день Нового года, потому что у вас существует такая традиция.
– Что хорошо для одних семей, плохо – для других. К тому же традиции – это удел бедняков. Они придают какой-то смысл их жизни.
– Но мне кажется, что им радуются и богатые, и бедные. Однако вы правы: нам не следовало ездить в Каррефур. Дедушка Женевьевы начал бредить, и это была малоприятная картина.
– Мадемуазель Женевьеве лучше ждать, пока он не пошлет за ней, а не наносить самой неожиданные визиты.
– Он, наверное, был совсем другим, когда вы жили там... когда Франсуаза была ребенком.
– Он всегда был очень суровым человеком. И по отношению к самому себе, и к другим. Ему следовало бы стать монахом.
– Думаю, что у него возникали такие намерения. Я видела странную, похожую на келью комнату, где, мне кажется, он спал какое-то время.
Нуну снова кивнула.
– Такой человек никогда не должен жениться, – заметила она. – Но Франсуаза не знала, что происходит. Я пыталась сделать так, чтобы девочка ничего не замечала, чтобы все казалось ей обычным и естественным.
– А что происходило? – спросила я.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
– Он не был создан для отцовства. Ему хотелось превратить свой дом... в монастырь.
– И ее мать, Онорина...
Нуну отвернулась.
– Она была инвалидом.
– Нет, – сказала я, – детство Франсуазы совсем нельзя назвать счастливым... Отец – фанатик, мать – тяжело больной человек.
– Но я знаю, что девочка была счастлива.
– Да, если судить об этом по урокам игры на фортепьяно и любви к вышиванию, можно сказать, что она была счастливой. Франсуаза пишет обо всем этом так, будто получала от занятий большое удовольствие. Когда ее мать умерла... она очень переживала?
Нуну поднялась с места и вытащила из ящика одну из маленьких записных книжечек.
– Почитайте, – сказала она.
Я открыла книжечку. Она ходила на прогулку. У нее был урок музыки. Она вышивала покрывало для алтаря, занималась уроками с гувернанткой. Обычная жизнь обыкновенной маленькой девочки.
А потом шла такая запись:
«Сегодня утром, когда мы занимались историей, в классную комнату пришел папа. Он был очень грустным и сказал: «Франсуаза, у тебя больше нет мамы! « Я понимала, что должна была бы заплакать, но у меня ничего не получалось. А папа смотрел на меня так печально и так строго. «Твоя мама была больна в течение очень долгого времени и не могла уже поправиться. И Бог внял нашим молитвам». Но я не молила Бога, чтобы она умерла, сказала я. А папа ответил, что пути Господни неисповедимы. Мы просто молились за нашу маму, и Бог даровал ей облегчение. «Она теперь больше не страдает», – сказал он и потом ушел...
Папа просидел в комнате мамы два дня и две ночи. Он не выходил оттуда, и я тоже ходила в ту комнату, чтобы отдать долг умершей. Я долго стояла на коленях перед ее кроватью и горько плакала. Я думала, что плакала потому, что умерла мама, но скорее всего потому, что было очень больно коленкам и я не хотела больше оставаться в этой комнате. Папа все время молился и просил прощения за свои грехи. Мне стало очень страшно, ибо если он считал себя грешным, то что же тогда говорить тем, кто не проводит в молитвах даже и половины того времени, которое проводит он!..
Мама лежала в гробу в вечернем платье. Папа сказал, что теперь она умиротворена. Все слуги пришли сказать ей последнее «прости» и засвидетельствовать свое почтение. А папа все стоял и просил прощения за свои грехи...
Сегодня состоялись похороны. Торжественная и великолепная церемония. Лошади были украшены султанами и красивыми попонами. Я шла вместе с папой во главе процессии под черной вуалью и в новом черном платье, которое Нуну старательно шила всю ночь. Когда мы вышли из церкви и остановились около катафалка, я расплакалась. Какой-то человек говорил всем, что мама была святая. Это просто ужасно, когда умирает такой хороший человек...
В доме тихо и спокойно. Папа в своей келье. Я знаю, что он молится. Если остановиться около его двери, то слышны слова. Он просит о прощении, о том, чтобы его великий грех умер бы вместе с ним, чтобы страдания пали только на его голову. Мне кажется, что он просит Бога не быть слишком суровым с мамой, когда она вознесется на небеса, и что, каким бы ни был великий грех, совершил его он, папа, а не она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Я поняла, что его рассудок странствует в прошлом, и подумала, что его состояние со времени нашего предыдущего визита заметно ухудшилось.
Тем временем старик внимательно посмотрел на меня:
– Вы сегодня молодец. Совсем спокойны.
– Благодарю вас, я чувствую себя хорошо.
– Ошибка... Это мой крест, но я оказался не настолько сильным, чтобы нести его.
Я молчала, раздумывая, не позвать ли Мориса. Но тут старик откинулся на спинку кресла, как будто испугался меня. От резкого движения плед соскользнул с его колен и упал на пол. Я нагнулась, подняла плед и хотела накрыть старика, но он вдруг отшатнулся и закричал:
– Иди прочь! Оставь меня в покое! Ты знаешь мой крест, Онорина.
– Позовите Мориса, – сказала я, и Женевьева выбежала из комнаты.
Старик схватил меня за руку; я почувствовала, как его ногти впились в мое запястье.
– И не ты виновата, – лихорадочно зашептал он. – Это мой грех. Мой крест. И я буду нести его до самой смерти... Почему ты не?.. Почему я?.. Какая трагедия... Франсуаза... маленькая Франсуаза. Пойди прочь! Не трогай меня! Онорина, зачем ты вводишь меня в искушение?
Морис поспешно вошел в комнату. Он взял плед, укутал старика и бросил нам через плечо:
– Вам лучше уйти.
Затем Морис снял крест, висевший на шее старика, и вложил в его руку.
Мы с Женевьевой вышли из комнаты.
– Это было так страшно, – прошептала я.
– Вы испугались, мадемуазель? – спросила Женевьева почти с радостью.
– Его мозг запутался в каких-то давних воспоминаниях.
– Он часто бывает в таком состоянии. В конце концов, он ведь очень стар!
– Нам не следовало приходить сюда.
– Именно это и говорит папа.
– Вы имеете в виду, что он запрещает вам приезжать к дедушке?
– Не совсем так, потому что он не знает, когда я здесь бываю. Но если бы узнал, то наверняка запретил бы.
– Тогда, значит...
– Дедушка – отец моей мамы. И именно поэтому папа не любит его. Да он и маму тоже не любил, разве не так?
Пока мы ехали обратно в замок, я сказала Женевьеве:
– Он принял меня за кого-то другого. Раз или два он назвал меня Онориной.
– Так звали мать моей мамы.
– Кажется... он боялся ее.
Женевьева на мгновение задумалась.
– Очень странно, что мой дедушка мог бы кого-нибудь бояться.
Я не могла удержаться, чтобы не рассказать Нуну о нашей поездке в Каррефур. Она покачала головой:
– Женевьева не должна туда ездить. Так было бы лучше.
– Но она хотела навестить дедушку в первый день Нового года, потому что у вас существует такая традиция.
– Что хорошо для одних семей, плохо – для других. К тому же традиции – это удел бедняков. Они придают какой-то смысл их жизни.
– Но мне кажется, что им радуются и богатые, и бедные. Однако вы правы: нам не следовало ездить в Каррефур. Дедушка Женевьевы начал бредить, и это была малоприятная картина.
– Мадемуазель Женевьеве лучше ждать, пока он не пошлет за ней, а не наносить самой неожиданные визиты.
– Он, наверное, был совсем другим, когда вы жили там... когда Франсуаза была ребенком.
– Он всегда был очень суровым человеком. И по отношению к самому себе, и к другим. Ему следовало бы стать монахом.
– Думаю, что у него возникали такие намерения. Я видела странную, похожую на келью комнату, где, мне кажется, он спал какое-то время.
Нуну снова кивнула.
– Такой человек никогда не должен жениться, – заметила она. – Но Франсуаза не знала, что происходит. Я пыталась сделать так, чтобы девочка ничего не замечала, чтобы все казалось ей обычным и естественным.
– А что происходило? – спросила я.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
– Он не был создан для отцовства. Ему хотелось превратить свой дом... в монастырь.
– И ее мать, Онорина...
Нуну отвернулась.
– Она была инвалидом.
– Нет, – сказала я, – детство Франсуазы совсем нельзя назвать счастливым... Отец – фанатик, мать – тяжело больной человек.
– Но я знаю, что девочка была счастлива.
– Да, если судить об этом по урокам игры на фортепьяно и любви к вышиванию, можно сказать, что она была счастливой. Франсуаза пишет обо всем этом так, будто получала от занятий большое удовольствие. Когда ее мать умерла... она очень переживала?
Нуну поднялась с места и вытащила из ящика одну из маленьких записных книжечек.
– Почитайте, – сказала она.
Я открыла книжечку. Она ходила на прогулку. У нее был урок музыки. Она вышивала покрывало для алтаря, занималась уроками с гувернанткой. Обычная жизнь обыкновенной маленькой девочки.
А потом шла такая запись:
«Сегодня утром, когда мы занимались историей, в классную комнату пришел папа. Он был очень грустным и сказал: «Франсуаза, у тебя больше нет мамы! « Я понимала, что должна была бы заплакать, но у меня ничего не получалось. А папа смотрел на меня так печально и так строго. «Твоя мама была больна в течение очень долгого времени и не могла уже поправиться. И Бог внял нашим молитвам». Но я не молила Бога, чтобы она умерла, сказала я. А папа ответил, что пути Господни неисповедимы. Мы просто молились за нашу маму, и Бог даровал ей облегчение. «Она теперь больше не страдает», – сказал он и потом ушел...
Папа просидел в комнате мамы два дня и две ночи. Он не выходил оттуда, и я тоже ходила в ту комнату, чтобы отдать долг умершей. Я долго стояла на коленях перед ее кроватью и горько плакала. Я думала, что плакала потому, что умерла мама, но скорее всего потому, что было очень больно коленкам и я не хотела больше оставаться в этой комнате. Папа все время молился и просил прощения за свои грехи. Мне стало очень страшно, ибо если он считал себя грешным, то что же тогда говорить тем, кто не проводит в молитвах даже и половины того времени, которое проводит он!..
Мама лежала в гробу в вечернем платье. Папа сказал, что теперь она умиротворена. Все слуги пришли сказать ей последнее «прости» и засвидетельствовать свое почтение. А папа все стоял и просил прощения за свои грехи...
Сегодня состоялись похороны. Торжественная и великолепная церемония. Лошади были украшены султанами и красивыми попонами. Я шла вместе с папой во главе процессии под черной вуалью и в новом черном платье, которое Нуну старательно шила всю ночь. Когда мы вышли из церкви и остановились около катафалка, я расплакалась. Какой-то человек говорил всем, что мама была святая. Это просто ужасно, когда умирает такой хороший человек...
В доме тихо и спокойно. Папа в своей келье. Я знаю, что он молится. Если остановиться около его двери, то слышны слова. Он просит о прощении, о том, чтобы его великий грех умер бы вместе с ним, чтобы страдания пали только на его голову. Мне кажется, что он просит Бога не быть слишком суровым с мамой, когда она вознесется на небеса, и что, каким бы ни был великий грех, совершил его он, папа, а не она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92