— Но,— спросил я у комиссара,— что это — условное название общества, или же человек с таким именем существует на самом деле?
— Да, существует. И даже очень приятный человек. Вам интересно было бы его увидеть?
— Не знаю.
Мой репортаж был окончен и, честное слово, я с некоторым облегчением вернулся к спортивной тематике. Отныне я мог интересоваться расследованием лишь как житель Тополиного острова, как свидетель, случись мне снова давать показания. У меня не оставалось никаких причин и дальше заниматься этим делом. Однако на вопрос комиссара я ответил: «Не знаю». Чувство, заставлявшее меня колебаться, было непростым, оно состояло не столько из любопытства к преступлениям как таковым, сколько из тревоги, которая время от времени больно сжимала мне сердце, и я не мог ее разрушить, победить, растворить. Чтобы суть этой тревоги стала понятной, мне достаточно произнести одно имя: Лидия. Удивительно, но тайна Тополиного острова называ-
лась для меня не Пьер Маргла, а Лидия Сонье. Впрочем, не о Лидии говорил я с Пьером Бертриксом в тот день, когда он впервые принял меня в своем кабинете. Идя на встречу, я представлял себе очень занятого — или, как это чаще всего бывает, желающего показаться занятым — человека, который с трудом выкроил для разговора несколько минут. Вместо этого я встретился с самой учтивостью и чистосердечностью. Чистосердечность, да, именно это поразило меня с самого начала в этом человеке, другом которого мне суждено было стать и от которого я узнал впоследствии о множестве захватывающих человеческих судеб. Что до его учтивости, то она не была, как в иных случаях, барьером, а, наоборот, служила средством преодоления многочисленных преград, которые разница в возрасте, среде, воспитании или просто скованность, застенчивость или заносчивость воздвигают между людьми.
— Я читал ваши статьи,— сразу же сказал мне Пьер Бертрикс, зная, что эта простая фраза всегда приятна для тех, кто пишет, даже самых скромных — а может, для них в особенности,— тружеников пера.
— Но... они были подписаны псевдонимом,— удивился я.
— Я имею в виду ваши спортивные статьи. В молодости я занимался боксом. А сейчас вот борюсь только с лишним весом.
— Вы хорошо от него защищаетесь!
Мой комплимент был искренним. Физическая живость Пьера Бертрикса прекрасно сочеталась с непринужденностью его поведения. Чувствовалось, что он сохранил способность к адаптации, присущую молодости. Комиссар назвал мне и свой возраст: пятьдесят лет. Поговорив о спорте, мы перешли, однако, к делу, ради которого я, собственно, и пришел. Я объяснил, почему был вынужден внимательно следить за расследованием.
— Я намереваюсь вскоре заняться этим,— сказал детектив.— Расскажите мне все, что знаете. Вы, конечно, не курите?
Сам он закурил трубку. Я начал рассказывать. Шум бульвара Бон-Нувель под окнами сопровождал мой рассказ. Пьер Бертрикс слушал, не проронив ни слова. Когда я закончил, он спросил:
— Не знаете ли вы, случайно, что было украдено у третьей жертвы? У этого Бореля?
— Нет. Ящики его стола были обшарены с явной поспешностью, но что взял убийца, никто так и не знает.
Я рассказал все. Все, кроме признания Лидии. Пьер Бертрикс отодвинул свое кресло и скрестил ноги:
— Представляю, как должна быть подавлена семья Маргла. Думаю, он был женат?
— Он разведен, детей нет. Его жена живет в Лионе со своими родителями. Сам он сирота. Я получил эти сведения от комиссара полиции Кретея.
— Вы не знаете, велось ли расследование относительно мадам Маргла?
— Да. Ей ничего не известно. Она не видела своего мужа и не переписывалась с ним в течение нескольких лет. Однако Пьер Маргла отнюдь не таинственная особа. Все солидные торговцы почтовыми марками знали его и дали о нем самые благоприятные отзывы.
— Мне это известно,— сказал Бертрикс,— я просмотрел соответствующую часть дела. Представьте себе, что Маргла даже писал книги. Это имя поразило меня, когда я его увидел, и я разыскал некоторые его работы. О! Это скорее научные труды...
Пьер Бертрикс поднялся на ноги, достал два тома, положенные просто на ряд книг на полке, и протянул их мне. Один назывался «Вклад в изучение личности Шекспира», а другой «Пушкин и критика».
— Как видите, обе книги написаны лет десять назад. Во всяком случае они доказывают, что наш убийца не простая штучка.
— Не говорят они только о том, в каком направлении Маргла скрылся.
Пьер Бертрикс не ответил. Я вернул ему книги, которые он снова положил на полку.
— Давно вы живете на Тополином острове? — спросил он меня, снова садясь.
— Нет. Я был демобилизован в июле, но нашел жилье только в конце октября.
— Тем не менее, вы, возможно, сумеете разыскать для меня некоторые сведения...
(Я приготовился к вопросу об обитателях моих джунглей).
— ...Так вот, мне нужно узнать, в каком учебном заведении Пьер Маргла получил образование.
Бертрикс заметил мое удивление.
— Не думайте, что я пытаюсь вас поразить,— сказал он.— Вы сами только что говорили о направлении, в котором скрылся Маргла. А каким более надежным способом, чем расчет места пуска и угла выстрела, можно определить направление, в котором летит снаряд? Проще говоря, я верю во влияние воспитания. Итак, договорились? Вы этим займетесь? Позвоните мне, как только получите какие-то сведения.
Я шагал по улице уже с полчаса, но еще не был уверен, не разыгрывал ли меня этот спец из частного сыска. Однако открытость его взгляда и крепкое рукопожатие казались мне вполне искренними, и я решил убедиться, что методы Пьера Бертрикса (какими бы необычными и несвоевременными они не казались) имели свой смысл, приступив к поиску требуемых сведений. Мне очень помог комиссар Кретея, который взялся позвонить бывшей жене Маргла и узнал, что
наш беглец учился у иезуитов, в коллеже Сент-Игнас-де-Манд. Я до сих пор слышу довольное «Браво!» Пьера Бертрикса, когда, я, в свою очередь, передал ему по телефону эту информацию. Именно в это мгновение он запросто сказал мне: «Поедем к этим иезуитам». Мой директор, чье доброе отношение ко мне оставалось неизменным, даже не подумал отказать мне в отпуске на двое суток, который я у него попросил. С Пьером Бертриксом мы встретились на Аустерлицком вокзале.
— Любая возможность попутешествовать для меня — удовольствие,— сказал он.— Вообще-то, больше всего я люблю ездить к морю. Но на худой конец...
Какой очаровательный спутник! Неудобный поезд, плохо отапливаемые вагоны были лишь деталями, почти забавными деталями в безостановочном течении жизни. Зимний пейзаж, открывшийся перед нами с восходом солнца за стеклами вагона-ресторана, выглядел как декорация настоящего приключения, и даже лица пассажиров приобрели особую выразительность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51