..
Возможно, еще было время: зал кафе был освещен, решетки на дверях не опущены. Я перешел через Дорогу Малого Моста и заглянул в застекленную дверь. Стекло запотело, и я ничего не увидел. Внутри слышались голоса двух или трех человек, и среди них голос дядюшки Сонье. Я обогнул дом и подобрался к окну, выходящему на дорогу: сквозь ставни пробивалась полоска света. Я прильнул глазом к щели. Ничего не видно. Я вновь прислушался. Послышался голос Сонье:
— Ты поела?
- Да.
Ответила, без сомнения, Лидия. Очевидно, она только что вошла. Нельзя терять ни минуты. Я вышел на дорогу и направился к внешней лестнице, которая спускалась к берегу, а точнее, к нижнему этажу «Пти-Лидо». Дядюшка Сонье сказал: «Она сможет пройти через нижнюю дверь». Оставалось выяснить, заперта ли она.
Я знал, что всего дверей три. Попробовал первую: закрыта на ключ. Вторая тоже. Третья дверь вела не в дом, а в сарайчик, где хранились лодки. Но, кажется, из дома можно было попасть в сарай, а значит, и из сарая можно попасть в дом. Дверь сарая была закрыта, но легонько ее подергав, я понял — она держалась изнутри только на крючке, и ее можно приоткрыть. Нужен нож, которого у меня нет. Я сломал несколько небольших веточек и вернулся к сараю. Вновь приоткрыл дверь. В щель мне удалось просунуть небольшую веточку. Я остановился. По берегу кто-то шел.
Я вжался в стену сарая, в тень, и ждал. Очевидно, я ошибся, так как шаги смолкли. Я снова попробовал подцепить крючок и сломал веточку. Просовываю новую. На этот раз крючок приподнялся, и дверь поддается. Я зашел и снова закрыл ее за собой на крючок. Темно, хоть глаз выколи. Я кружу по сараю, выставив вперед руки. Ощупываю борта каноэ, байдарок, чувствую под пальцами пыль. Дохожу до конца ряда лодок, дальше — пустота. Снова стена. О счастье, наконец я отыскал дверь. Она открывается.
Я, очевидно, попал в вестибюль нижнего этажа. Через несколько секунд я различаю свет справа. Свет просачивается из зала кафе, под дверью, ведущей на лестницу к нижнему этажу. Теперь мне понятно, где я. Наверху слышны голоса. Я иду по направлению к двери в комнату Лидии. Безошибочно ее определяю. Захожу. Закрываю ее за собой. Вот я и попал туда, куда стремился. Теперь остается ждать Лидию. Вдруг я чувствую, что совершенно разбит. На мгновенье зажигаю свет, замечаю кресло. Выключаю свет и сажусь. Наверху еще разговаривают.
Я не посмотрел на часы, когда вошел, поэтому не могу сказать, как долго там находился, прежде чем меня осенила идея. Мне казалось, что прошло много времени, но оно никогда не тянется медленнее, чем когда сидишь и ждешь сам в темноте. Ни одного ориентира, чтобы измерить его течение и течение своих мыслей. И как раз тогда, когда я задался вопросом, который может быть час, мне пришло в голову убедиться во всем самому. Быть не может, чтобы в комнате Лидии я не нашел чего-то такого, что дало бы мне ответ или хотя бы намек на ответ, который я безуспешно искал. Я снова зажег свет. Люстра, как мне показалось, светила слишком ярко, поэтому я ее выключил и включил более тусклую лампу в изголовье. Я быстро окинул комнату взглядом, подошел к шкафу и открыл его.
Я не строю никаких иллюзий относительно мнения, которое сложится у читателя о моей нескромности или, скажем, бестактности,
так легко мной совершенной. Я не ищу оправданий, я не защищаюсь, я просто рассказываю. И утверждаю, что при обычных обстоятельствах человек я очень щепетильный. Но это были не обычные обстоятельства. Сейчас мне было не до условностей и правил поведения. Ничто, даже очевидная опасность, не могла мне помешать. Удостовериться значило для меня — жить. Представьте себе это, если можете.
Стены комнаты Лидии были оклеены светло-зелеными обоями без узоров. На диване тоже зеленый, но только в цветочках кретон. Из другой мебели: что-то наподобие письменного стола, стул, кресло, комод с зеркалом на нем и еще шкаф светлого дерева, единственную зеркальную дверцу которого я открыл. С каждой стороны дивана по три полки с книгами. В шкафу, конечно же, лежало белье.
Мне бы стало совестно, если бы мое желание докопаться до правды не было так велико. Оно было просто непреодолимо, я как-будто раздвоился; будь на моем месте вор-профессионал, и тот не двигался бы так четко и быстро. В этом шкафу ничего, кроме белья. А в комоде? Снова белье, ткани, нитки, мыло, шерстяная пряжа, одеколон, журналы мод. То, что Лидия оказалась «такой, как все», не привело меня в умиление. Я двигался к цели. Лишь на минутку остановился, чтобы удостовериться, что наверху еще разговаривают. Если кто-то ступит на лестницу, я услышу и успею выключить свет. Стол. В ящиках ничего, я хочу сказать, ничего такого, что бы меня заинтересовало: несколько писем от незнакомых мне людей, от родственников, насколько я мог судить из первых строчек, которые прочел; свидетельство о смерти Леонтины Сонье, которая умерла у себя дома, приняв святое причастие в 1935 году: это мать Лидии; кулинарные рецепты, переписанные рукой Лидии. Снова почерк Лидии, на этот раз стихи: стихи Рембо; откуда она взяла Рембо? На оторванном листке названия сочинений Поля Клоделя. Несколько секунд я с удивлением смотрел на листок, который легонько дрожал у меня в руке. Я положил его на место и продолжил поиски. Больше ничего интересного. Чисто по наитию я перешел к книжным полкам.
Теперь мною руководило не столько желание убедиться, узнать, сколько уверенность, что я не просто узнаю, а найду; я волновался, как охотничий пес, который все быстрее распутывает следы, будто добыча, вместо того, чтобы бежать, притягивает его невидимыми нитями. Вместе с тем надо понять, что возбуждение это было возбуждением Норрея действующего, который пылко увлекся делом; но в то же время я чувствовал в себе присутствие другого Норрея, который с ужасом ждал развязки. Пускай Лидия читает непривычные для простой трактирщицы книги, я об этом знал. Я пытался не делать никаких выводов, так как часто женщины выбирают себе для чтения книги, которые отвечают более высокому социальному положению; они могут даже сами для себя открывать вершины литературы, про которые не
подозревают их мужья или любовники. Но в таком случае я должен был бы найти на полках в комнате Лидии самые обычные книги, самые посредственные романы, сентиментальщину, с которой начинают женщины не очень высокой культуры. Ничего подобного. Трудно было сказать, были ли книги на этих полках почищены безжалостной рукой или подобраны сразу. Однако подбор был такой, как у опытного мужчины для поездки на дачу или на безлюдный остров. Между страницами в некоторых книгах были заложены фотографии. Лидия под деревом на какой-то поляне, в местности, не похожей на Тополиный остров; Лидия с группой парней и девушек более сельского, чем у нее вида, вероятно, где-то на каникулах у родственников;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Возможно, еще было время: зал кафе был освещен, решетки на дверях не опущены. Я перешел через Дорогу Малого Моста и заглянул в застекленную дверь. Стекло запотело, и я ничего не увидел. Внутри слышались голоса двух или трех человек, и среди них голос дядюшки Сонье. Я обогнул дом и подобрался к окну, выходящему на дорогу: сквозь ставни пробивалась полоска света. Я прильнул глазом к щели. Ничего не видно. Я вновь прислушался. Послышался голос Сонье:
— Ты поела?
- Да.
Ответила, без сомнения, Лидия. Очевидно, она только что вошла. Нельзя терять ни минуты. Я вышел на дорогу и направился к внешней лестнице, которая спускалась к берегу, а точнее, к нижнему этажу «Пти-Лидо». Дядюшка Сонье сказал: «Она сможет пройти через нижнюю дверь». Оставалось выяснить, заперта ли она.
Я знал, что всего дверей три. Попробовал первую: закрыта на ключ. Вторая тоже. Третья дверь вела не в дом, а в сарайчик, где хранились лодки. Но, кажется, из дома можно было попасть в сарай, а значит, и из сарая можно попасть в дом. Дверь сарая была закрыта, но легонько ее подергав, я понял — она держалась изнутри только на крючке, и ее можно приоткрыть. Нужен нож, которого у меня нет. Я сломал несколько небольших веточек и вернулся к сараю. Вновь приоткрыл дверь. В щель мне удалось просунуть небольшую веточку. Я остановился. По берегу кто-то шел.
Я вжался в стену сарая, в тень, и ждал. Очевидно, я ошибся, так как шаги смолкли. Я снова попробовал подцепить крючок и сломал веточку. Просовываю новую. На этот раз крючок приподнялся, и дверь поддается. Я зашел и снова закрыл ее за собой на крючок. Темно, хоть глаз выколи. Я кружу по сараю, выставив вперед руки. Ощупываю борта каноэ, байдарок, чувствую под пальцами пыль. Дохожу до конца ряда лодок, дальше — пустота. Снова стена. О счастье, наконец я отыскал дверь. Она открывается.
Я, очевидно, попал в вестибюль нижнего этажа. Через несколько секунд я различаю свет справа. Свет просачивается из зала кафе, под дверью, ведущей на лестницу к нижнему этажу. Теперь мне понятно, где я. Наверху слышны голоса. Я иду по направлению к двери в комнату Лидии. Безошибочно ее определяю. Захожу. Закрываю ее за собой. Вот я и попал туда, куда стремился. Теперь остается ждать Лидию. Вдруг я чувствую, что совершенно разбит. На мгновенье зажигаю свет, замечаю кресло. Выключаю свет и сажусь. Наверху еще разговаривают.
Я не посмотрел на часы, когда вошел, поэтому не могу сказать, как долго там находился, прежде чем меня осенила идея. Мне казалось, что прошло много времени, но оно никогда не тянется медленнее, чем когда сидишь и ждешь сам в темноте. Ни одного ориентира, чтобы измерить его течение и течение своих мыслей. И как раз тогда, когда я задался вопросом, который может быть час, мне пришло в голову убедиться во всем самому. Быть не может, чтобы в комнате Лидии я не нашел чего-то такого, что дало бы мне ответ или хотя бы намек на ответ, который я безуспешно искал. Я снова зажег свет. Люстра, как мне показалось, светила слишком ярко, поэтому я ее выключил и включил более тусклую лампу в изголовье. Я быстро окинул комнату взглядом, подошел к шкафу и открыл его.
Я не строю никаких иллюзий относительно мнения, которое сложится у читателя о моей нескромности или, скажем, бестактности,
так легко мной совершенной. Я не ищу оправданий, я не защищаюсь, я просто рассказываю. И утверждаю, что при обычных обстоятельствах человек я очень щепетильный. Но это были не обычные обстоятельства. Сейчас мне было не до условностей и правил поведения. Ничто, даже очевидная опасность, не могла мне помешать. Удостовериться значило для меня — жить. Представьте себе это, если можете.
Стены комнаты Лидии были оклеены светло-зелеными обоями без узоров. На диване тоже зеленый, но только в цветочках кретон. Из другой мебели: что-то наподобие письменного стола, стул, кресло, комод с зеркалом на нем и еще шкаф светлого дерева, единственную зеркальную дверцу которого я открыл. С каждой стороны дивана по три полки с книгами. В шкафу, конечно же, лежало белье.
Мне бы стало совестно, если бы мое желание докопаться до правды не было так велико. Оно было просто непреодолимо, я как-будто раздвоился; будь на моем месте вор-профессионал, и тот не двигался бы так четко и быстро. В этом шкафу ничего, кроме белья. А в комоде? Снова белье, ткани, нитки, мыло, шерстяная пряжа, одеколон, журналы мод. То, что Лидия оказалась «такой, как все», не привело меня в умиление. Я двигался к цели. Лишь на минутку остановился, чтобы удостовериться, что наверху еще разговаривают. Если кто-то ступит на лестницу, я услышу и успею выключить свет. Стол. В ящиках ничего, я хочу сказать, ничего такого, что бы меня заинтересовало: несколько писем от незнакомых мне людей, от родственников, насколько я мог судить из первых строчек, которые прочел; свидетельство о смерти Леонтины Сонье, которая умерла у себя дома, приняв святое причастие в 1935 году: это мать Лидии; кулинарные рецепты, переписанные рукой Лидии. Снова почерк Лидии, на этот раз стихи: стихи Рембо; откуда она взяла Рембо? На оторванном листке названия сочинений Поля Клоделя. Несколько секунд я с удивлением смотрел на листок, который легонько дрожал у меня в руке. Я положил его на место и продолжил поиски. Больше ничего интересного. Чисто по наитию я перешел к книжным полкам.
Теперь мною руководило не столько желание убедиться, узнать, сколько уверенность, что я не просто узнаю, а найду; я волновался, как охотничий пес, который все быстрее распутывает следы, будто добыча, вместо того, чтобы бежать, притягивает его невидимыми нитями. Вместе с тем надо понять, что возбуждение это было возбуждением Норрея действующего, который пылко увлекся делом; но в то же время я чувствовал в себе присутствие другого Норрея, который с ужасом ждал развязки. Пускай Лидия читает непривычные для простой трактирщицы книги, я об этом знал. Я пытался не делать никаких выводов, так как часто женщины выбирают себе для чтения книги, которые отвечают более высокому социальному положению; они могут даже сами для себя открывать вершины литературы, про которые не
подозревают их мужья или любовники. Но в таком случае я должен был бы найти на полках в комнате Лидии самые обычные книги, самые посредственные романы, сентиментальщину, с которой начинают женщины не очень высокой культуры. Ничего подобного. Трудно было сказать, были ли книги на этих полках почищены безжалостной рукой или подобраны сразу. Однако подбор был такой, как у опытного мужчины для поездки на дачу или на безлюдный остров. Между страницами в некоторых книгах были заложены фотографии. Лидия под деревом на какой-то поляне, в местности, не похожей на Тополиный остров; Лидия с группой парней и девушек более сельского, чем у нее вида, вероятно, где-то на каникулах у родственников;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51