— Но я же говорю вам! Я знаю точно! Нет, господин Бову не понимал.
Упрямый русский просто набивает себе цену. Как же, ведь он лично читал в парижском эмигрантском журнале отрывки из «Дневника» Тарабрина!
Черта с два этому русскому удастся выбить из него больше двухсот тысяч!
— Если вы все же надумаете, — произнес он, — позвоните мне в отель. Я остановился в «Редиссон-Славянской». Буду ждать вашего звонка.
И он вышел упругой, подпрыгивающей, совсем не старческой походкой.
Вечером Руденко позвонил в номер.
Бову ждал его звонка. От таких денег, конечно, не отказываются.
— Я могу достать рукописный вариант «Белой березы» с авторской правкой.
Хотите? — предложил Макс. — Возьму недорого. — Сто семьдесят — это очень хорошая цена, — произнес в ответ господин Бову.
— Но…
— Это последнее предложение, молодой человек! Молодой человек, которому было уже за пятьдесят, в ответ раздраженно бросил трубку.
Господин Бову только улыбнулся. Пусть этот неприятный тип еще подумает, пусть… Но не слишком долго. Иначе он, Бову, найдет другого продавца. И уж с ним-то он найдет способ договориться.
Нина Николаевна была немного удивлена и раздосадована. Она не могла понять, что же нужно этому настырному французу, который, шамкая, лопотал ей в трубку виртуозные комплименты. И каким образом он раздобыл ее телефон?
Пришлось согласиться на встречу. Все же иностранец, предприниматель…
— Прелестно! — сладко выдохнул старичок, прижимаясь старческими мясного цвета губами к руке Тарабриной. — Вы прекрасно выглядите. Максимум — сорок лет!
"Беру обратно свои слова насчет того, что русские не умеют стареть.
Умеют. Но очень немногие из них", — подумал француз.
Нине Николаевне было уже за шестьдесят. Она, конечно, любила комплименты, но не до такой степени, чтобы поверить в подобную лесть.
— Вы хотели меня видеть по делу? Или…
— По делу, по делу, — прошамкал старичок. — У меня к вам деловое предложение. Оно касается рукописей вашего мужа…
— Но я не торгую рукописями мужа, — резко заметила Нина Николаевна.
— Меня интересует его дневник…
— Дневник, — грустно усмехнулась вдова. — Дневника не существует и никогда не существовало. Об этом известно всем. Но если бы даже он у меня был, то я не продала бы его вам и за сто тысяч долларов.
«Знает!» — сладко екнуло сердце коллекционера. Значит, сто тысяч — это мало для нее.
— А за двести тысяч? — спросил он.
— И за триста, и за четыреста, и за пятьсот… И вообще бы ни за что не продала. Я не торгую памятью мужа! И его рукописями!
— Очень странно слышать от вас такие слова, — пожевал губами старичок.
— Ведь мы с вами сотрудничаем уже больше четверти века, и за это время вы выудили из меня кругленькую сумму.
— От вас? Сумму? Как это?
— Напомню… Через вашего верного друга Макса Руденко! Или он оставил в тайне мое имя, имя вашего партнера? У меня уже набралось более сотни рассказов вашего мужа, по нынешним временам это целое состояние. И стоимость его растет не по дням, а по часам… Так что же насчет дневника?
Лицо Нинц Николаевны неуловимо изменилось. Неверие, сомнение, ужас отразились на нем.
— Подите прочь, — произнесла она, опускаясь на стул. — Подите прочь…
Это… это невозможно, нет! .
Господин Бову еще что-то щебетал своим фарфоровым ртом, пытался приложиться мясными губами к ее руке…
Неужели то, что сказал он, чистая правда?
Она чувствовала, это действительно так.
Забрав в канцелярии справку об условно-досрочном освобождении. Катя сдала белье в каптерку, получила в кассе заработанную за время заключения сумму. Негусто! Едва хватит добраться до Киева.
Нелка, разбитная шустрая бабенка, отбывавшая срок за мошенничество и тоже освобожденная условно-досрочно, любопытно заглянула ей через плечо.
— Сколько у тебя накапало? О, много! У меня меньше.
— Надо было реже в ларек бегать, — съехидничала Катя, пряча деньги поглубже, во внутренний карман. — Мне, можно сказать, в другую страну нужно добираться. Вот и копила.
Когда позади остались железные «шлюзы» (ворота зоны) и охранники, вооруженные автоматами, Нелка радостно вскрикнула, широко раскинув руки:
— Ура, свобода!
Глухо каркнули в ответ вороны, слетая с заснеженных елей.
Женщины быстро зашагали по направлению к станции, ежась от пронизывающего ветра.
— Ты сейчас куда? — поинтересовалась Нелка. Она была молода и вышагивала легко и радостно, полной грудью вдыхая пьянящий воздух свободы.
Катя ступала тяжело и неуверенно. Она давно отвыкла от быстрой ходьбы и чувствовала, что задыхается. Противно ныла спина.
— Сначала в Москву, — ответила она, сдувая со лба выбившуюся из-под платка седоватую прядь. — Там возьму билет — и домой, к отцу, в Киев.
— Почему к отцу? А мать твоя, что ли, померла? — равнодушно спросила Нелка.
— Ага, — ответила Катя безразлично. — Давно уже. Они прошли снежное поле, проехали несколько остановок на дребезжащем престарелом «ЛиАЗе», потом долго пили чай в станционном буфете с шоколадом и сухими пирожными. Вскоре прибыл проходящий поезд до Москвы.
Билеты у них были в общем вагоне. Женщины устроились рядом друг с другом.
В вагоне было жарко, и Катя не заметила, как ее сморил сон.
Когда она проснулась, Нелки рядом не было.
— А где она? — спросила Катя у попутчиков, поправляя платок.
— Еще в Твери сошла.
Катя очень удивилась. Она твердо помнила пылкое желание Нелки ехать до Москвы вместе.
Инстинктивно она сунула руку за пазуху и обмерла.
— Что случилось? — заметили ее побледневшее лицо попутчики — старичок с сумками и женщина с мальчиком, укутанным в платок по самые глаза.
Женщина сочувственно вздохнула:
— В поезде моргать нельзя, сразу сопрут. А мы еще думали, какая у тебя хорошая подруга, заботливая… Укрывала платком, шарфик поправляла. А она вон как…
— Подруга… — горестно выдохнула Катя. — Какая она мне подруга. Так… вместе сидели.
В кармане вяло погромыхивала мелочь, оставшаяся после покупки чая и пирожных в буфете.
К вечеру поезд дотащился до Ленинградского вокзала.
Катя вышла из жаркого вагона на перрон и остановилась. Мягко падал снег, укутывая плечи сверкающей бриллиантовой пеленой.
— Где здесь можно позвонить? — подошла она к женщине-милиционеру.
— Там, — махнула она рукой.
Катя купила жетон и скрюченным пальцем набрала заветный номер, который застрял в ее памяти еще с давних времен.
— Алло, — сказала она, — алло…
Выпроводив французского визитера, Нина Николаевна тяжело засеменила к дверям кабинета.
Кряхтя, она взгромоздилась на стул, достала с полки коробку с рукописями мужа. Сверху лежали мелкие листы, исписанные характерным косым почерком Вани.
Где же очки? Она ничего без них не видит…
Этот старик лжет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116