Сквозь смеженные ресницы было видно, как разметавшаяся от жары Зинка томно закрыла глаза, стараясь не глядеть на сладострастно оскаленное лицо Свири. А та уже задрала ей футболку и щербатым отвратительным ртом приникла к высокой груди.
Катя с омерзением отвернулась к стене. Стонущие томительные звуки не давали покоя, будоражили, будили в ней что-то странное, запретное, животное…
Она закрыла глаза и твердо решила спать. Уже засыпая, она услышала сладострастный стон, который звучал как торжественный гимн любви, как песня победы над тюремной разрушительной безнадегой…
Это случилось уже под утро, когда возившиеся всю ночь Зинка и Свиря затихли на шконке, крепко обнявшись. Кате приснился странный, непонятный сон.
Будто она идет по пляжу, горячее солнце обливает ее тело жаром. Но вскоре солнце тускнеет и превращается в лицо Свири. Щербатый рот «многократки» жадно тянется к ней, плотоядно скалятся сизые, мясного цвета губы, сальные волосы падают на лицо. Затем Свиря постепенно отступает в тень, пронзительно хохоча. И вот уже угрожающе щерится Фиса, сжимая в руке холодно блестящий нож.
Этот нож надвигается на Катю, растет в размерах, становится все больше и больше. А Катя не может даже пошевелиться, скованная по рукам и ногам странным оцепенением.
Катя не видела, как по камере, освещенной негаснущей тусклой лампой в проволочном плафоне, скользнула зыбкая тень. Не видела, как тень прокралась к ее шконке и плеснула на матрас и простыни чем-то вонючим, химическим.
Сон дальше мучает и гнетет ее. Разморенное жаркое тело точно облили раскаленной лавой, жгут его, терзают плетью. Катя не может бежать и только покорно корчится на постели, сжигаемая адским пламенем.
— А-а-а! — стонет она, корчась спросонья, и все камера испуганно вздрагивает от ее крика.
Едкий черный дым стелется между коек, неохотно улетучиваясь в «решку».
Спросонья никто ничего не понимает. Почему ранним утром светло как днем? Почему второй ярус весь охвачен золотистым солнечным свечением? Пылает трухлявый матрас, пылают простыни, пылают черные волосы Кати, скручиваясь от жара в задорные колечки.
— А-а-а! — Тишину разрывает протяжный звериный крик.
Катя мечется в огненном кольце простыней, падает с койки, охваченная пламенем.
Кто-то догадывается накинуть на нее одеяло и прижать извивающееся тело к полу.
Темнеет «волчок», лязгает кормушка — это вертухайка пытается разглядеть, что происходит в камере.
Огонь погашен. Мерзко воняет горелым. В дверь влетают дежурные, ставят заключенных лицом к стене.
Сцепив зубы от палящей боли, Катя пытается подняться с пола.
— Сорокина, в чем дело? — кричит надзирательница, как будто она в чем-то виновата.
Адски ноет обожженная шея, клочья опаленных волос летят по камере, тихо кружась в спертом воздухе. Звучит команда: «По одному из камеры, руки за голову!»
Заключенные притихли, они напуганы случившимся. Только Муха насмешливо произносит, словно ничего особенного не произошло, выразительно глядя в сторону Фисы:
— Ну и навоняла ты, Анфиска! Паленой шерстью пахнет, дохнуть нечем.
— Это не я! — кричит Фиса. — Это Артистка курила ночью на шконке, я видела. Она нас всех чуть не спалила!
Только тогда Катя понимает, в чем дело. Превозмогая саднящую боль, она выхватывает из-под матраса свое заветное оружие. Ложка входит в жирный обвисший живот курухи, точно в масло.
Фиса тихонько ойкает и плавно, как в кино, оседает на пол. Вертухайки оттаскивают Катю, отбирают заточку, но поздно… Черные густые капли крови выползают из живота Фисы, как тараканы, и тяжело шлепаются на землю, расплываясь рваными пятнами.
Очертания камеры постепенно истончаются, точно гнилая ткань, и рассветный луч в окне медленно, медленно гаснет…
Глава 9
Ноздри раздирает резкий навязчивый запах. Он заползает в мозг, выталкивает сознание из теплой баюкающей тьмы, заставляя очнуться…
Сквозь смеженные ресницы Катя увидела кафельные стены, стеклянный шкаф, с лекарствами, белую фигуру врача, склонившегося в изголовье, и наконец поняла, что она попала в санчасть.
Звякнула ампула, игла мягко вошла под кожу. И сразу в голове прояснело, стало как-то равнодушно, весело, легко…
— Ожог второй степени, — распрямляясь, констатировал симпатичный черноусый врач и по-доброму оглядел ее. — Кто это тебя так?
Катя свесила ноги с кушетки и проговорила нарочито бодро:
— Куруху нам в камеру подсадили. Она чего-то вызверилась на меня, кровать подожгла.
— И ты за это ее зарезала? — усмехнулся врач.
— Зарезала? — испугалась Катя. Неужели она убила человека? Она никого не хотела убивать!
— Не волнуйся, только немного вспорола кожу. Я ей два шва наложил, через день будет бегать. А вот тебе могут еще один срок припаять, знаешь об этом?
— Но я не хотела! — Катя обидчиво вскинула большие темные глаза, один из которых заплыл багровой синевой. — Я ни в чем не виновата! Она сама…
Врач брякнул дверцей шкафа, загремел инструментами, собираясь обрабатывать рану;
— Тебе сколько лет? — спросил он дружески.
— Двадцать, — ответила Катя.
— А я думал, меньше.
Умелые пальцы осторожно прикоснулись к ране. Катя зашипела от боли.
Пока доктор обрабатывал рану, она исподтишка разглядывала его. У него были изящные усики, продолговатые библейские глаза, коренастая фигура в небрежно расстегнутом халате, из-под которого выглядывала яркая самопальная футболка с надписью «The love is life».
Кате он сразу понравился. Он был такой внимательный и чуткий…
Внезапно она почувствовала доверие к нему.
После обработки раны доктор насмешливо указал на кровоподтек под глазом:
— Ну и красавица!.. Ты хоть себя-то видела? Катя испуганно покосилась на стекло шкафа с лекарствами и увидела там свое отражение. Дикое помятое лицо, обгоревшие волосы на голове… Одежда вся в саже, местами тоже прогоревшая. И в довершение всего — огромный синяк под глазом. Эта мерзкая Фиса знает, куда бить!
— Тебя в больничку отправить или обратно в камеру пойдешь? — спросил врач. — Ничего такого страшного у тебя нет, надо только каждый день рану обрабатывать.
В больничку не советую — там сейчас твоя подруга-поджигательница отдыхает.
— Тогда в камеру, — решила Катя и добавила смущенно:
— Спасибо вам!
Но в камеру она не попала. Точнее, попала не сразу. Несколько дней ее продержали в карцере. Начальство решило перевести арестантку в другую камеру, но оказалось, что свободных мест нигде нет, и девушку вернули обратно, в родную двести восьмую.
В камеру она вошла точно в родной дом. Товарки встретили ее дружеским гулом. Только Свиря разобиженно ворчала:
— Ложку мою зачем взяла?.. Теперь опять новую точить. А вдруг заметят, отберут, мне же и попадет.
— Молодец, Артистка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116