Осенью Кате предстояло отправиться в школу. Зная это, она считала себя ужасно взрослой. Конечно, она будет учиться лучше всех. Она уже теперь складывает буквы лучше всех приготовишек в садике. Может быть, ее даже примут в октябрята. На белый фартук приколют значок с кудрявым золотоволосым мальчиком, и тогда все вокруг увидят, какая она уже взрослая… И мама тоже увидит. Увидит ли?
И вот настал день, когда папа повел ее записываться в класс.
Учительница, полная женщина в английском синем костюме, голову которой оттягивал огромный шиньон из не подходящих по цвету волос, с любопытством взглянула на девочку, услышав знаменитую фамилию. В ее лице что-то неуловимо изменилось. Она заинтригованно понизила голос:
— А… Что-то я слышала об этом. Кажется, в «Советском экране» писали.
— Лицо ее озарилось нехорошим любопытством. — Значит, ваша жена сейчас в Москве с этим, как его, Тарабриным… А правда, что ее по суду лишили родительских прав? Скажите, она действительно устраивала пьяные дебоши вместе с…
Отец Кати побелел от бешенства.
— Это никого не касается, — перебил он ее. — Семейные дрязги здесь ни при чем.
Учительница оскорбленно сузила глаза.
— Речь, товарищ Сорокин, идет об условиях в семье, где девочка живет.
Наша советская школа, товарищ Сорокин, придает очень большое значение семейному воспитанию, воспитанию подрастающего поколения советских людей, которые… которое… — В запальчивости она забыла слова.
Глаза учительницы с хищным любопытством ощупывали лицо ребенка.
Педагогиня уже представляла себе, как будет рассказывать завучу о новой ученице и с праведным гневом обсуждать моральное разложение в артистической среде.
Катю не удивили эти цепкие взгляды. Она давно воспринимала как должное нездоровый интерес к своей семье. Ей было прекрасно известно, что стоит ненароком упомянуть фамилию матери, как множество любопытных глаз начинали буравить ее, а в голосе людей, доселе не обращавших внимания на ее скромную персону, проявлялось жадное внимание.
В детском садике воспитательницы частенько расспрашивали ее о новой семье матери, с трудом сдерживаясь от слишком интимных вопросов:
— Ну и какой он, Тарабрин?
— Какой? — солидно переспрашивала Катя, умелой паузой подогревая внимание к своей особе. — Такой веселый дяденька… Самогонку очень любит. А как напьется, все песни поет:
А мы с товарищем отправились на Беломорканал! Эх! В кармане, как вернулися, как будто кот наклал! Эх!
Оставил я товарища, отправился в Сибирь. Эх! Теперь меня в Сибири той имеют вдоль и вширь. Эх!
Товарищ мой отправился на речку Колыму. Эх! На речке той впендюрили огромный фиг ему. Эх!
Катя старательно топала ногами, кружилась на месте. Воспитательницы замирали, изумленно приоткрыв рот. Через эту черноглазую смышленую девочку они как будто приобщались к недосягаемому экранному миру и тому, что ему сопутствовало, — красивым нарядам, веселой ресторанной жизни, поездкам за границу…
— Мы жили в Алуште с дядей Тарабриным, — между тем продолжала Катя. — Однажды мама оставила меня с ним на время. Я сначала его немного боялась, потому что он очень громко храпел на кровати, и мне нельзя было шуметь. А потом…
— Что было потом, Катенька? — Воспитательницы замирали, склоняясь к рассказчице.
— Потом он проснулся, стал одеваться, а у него из кармана посыпались деньги. Много денег! Я никогда не видела так много. Они валялись прямо как листья в лесу. А потом он стал танцевать на них. Они прилипали к его подошвам, а он только смеялся и потешно шаркал ногами.
Воспитательницы изумлялись.
— Ну и денег у этих артистов! Куры не клюют! — Они восторженно сглатывали слюну и мечтательно щурили глаза. — Вот бы хоть на минуточку увидеть его… Хоть одним глазком!
— А я тоже петь и танцевать могу! — без всякой видимой связи с предыдущим внезапно сообщала Катя. — Когда вырасту, тоже артисткой стану. Вот смотрите…
И, кося внимательным взглядом на взрослых, она пускалась в пляс, жаждя всеобщего одобрения. Но женщины возбужденно шушукались, не замечая ее стараний…
В те времена, когда таблоидов и светских колонок в газетах не существовало, личная жизнь артистов становилась известна публике преимущественно в виде изустного предания. Сплетни относительно бытия народных любимцев передавались из уст в уста и были невероятно точны.
С детства обделенная вниманием. Катя сияла отраженным светом своей матери. При знакомстве с новыми людьми она первым делом выдавала заготовленный набор сведений из ее жизни и только потом, подстегнув любопытство взрослых, сообщала, что она тоже непременно будет играть в кино и выйдет замуж за известного артиста.
Однажды отец вернулся в Калиновку с посеревшим мрачным лицом. Они с бабушкой заперлись на кухне и стали о чем-то шептаться. Катя сразу же поняла, что речь пойдет о ней, и стала настойчиво царапаться в дверь, капризно утверждая, что ей хочется есть. Но потом она благоразумно затихла, села на порожек и стала подслушивать.
— Звонила несколько раз… — звучал тревожный бас отца. — Требует, чтобы я ее привез…
— Зачем она ей нужна? — Властный голос бабушки. — Ведь она же на сносях.
— Не знаю. Судом угрожает.
— Ну и пусть угрожает. Судов никаких не боюсь. По закону суд будет по месту жительства ребенка. А нас тут хорошо знают, Катька уже три года на глазах у всего села живет. И сколько раз за три года Нина свою дочь видела? Два раза.
Кто ее воспитывает? Ты да я… Как ты думаешь, кому суд ее оставит? Только не артистке-вертихвостке, у которой сегодня один муж, завтра другой, а послезавтра вообще ни одного нет!
Катя затаила дыхание. Сердце ее болезненно сжалось. Она не все понимала во взрослом разговоре, но чувствовала, что сейчас решается ее судьба, решается таинственным образом, неотвратимо и безоговорочно, решается без ее участия, и ей никак не удастся повлиять на это решение.
— А может, — с сомнением в голосе заметил отец, — может, все же отвезти к ней Катьку? Ты же понимаешь, мама, мы с Татьяной решили пожениться и… Я не знаю, как ребенок примет мачеху. Катя такая избалованная, капризная. Она привыкла постоянно быть в центре внимания.
Тревожная пауза повисла в воздухе. Какая еще Татьяна? Неужели это та кудрявая тетенька с густо намазанными ресницами, с которой папа приезжал две недели назад? Неужели папа решил пожениться на ней?
Катя обидчиво надула губы. Отец принадлежал только ей одной, и было бы ужасной несправедливостью отдавать его какой-то чужой тетеньке. Это же не мама, в конце концов, которая вольна поступать как ей заблагорассудится, это ее, личный, Катин отец!
— Никак в толк не возьму, — задумчиво проговорила бабушка, — зачем Катя понадобилась ей именно сейчас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
И вот настал день, когда папа повел ее записываться в класс.
Учительница, полная женщина в английском синем костюме, голову которой оттягивал огромный шиньон из не подходящих по цвету волос, с любопытством взглянула на девочку, услышав знаменитую фамилию. В ее лице что-то неуловимо изменилось. Она заинтригованно понизила голос:
— А… Что-то я слышала об этом. Кажется, в «Советском экране» писали.
— Лицо ее озарилось нехорошим любопытством. — Значит, ваша жена сейчас в Москве с этим, как его, Тарабриным… А правда, что ее по суду лишили родительских прав? Скажите, она действительно устраивала пьяные дебоши вместе с…
Отец Кати побелел от бешенства.
— Это никого не касается, — перебил он ее. — Семейные дрязги здесь ни при чем.
Учительница оскорбленно сузила глаза.
— Речь, товарищ Сорокин, идет об условиях в семье, где девочка живет.
Наша советская школа, товарищ Сорокин, придает очень большое значение семейному воспитанию, воспитанию подрастающего поколения советских людей, которые… которое… — В запальчивости она забыла слова.
Глаза учительницы с хищным любопытством ощупывали лицо ребенка.
Педагогиня уже представляла себе, как будет рассказывать завучу о новой ученице и с праведным гневом обсуждать моральное разложение в артистической среде.
Катю не удивили эти цепкие взгляды. Она давно воспринимала как должное нездоровый интерес к своей семье. Ей было прекрасно известно, что стоит ненароком упомянуть фамилию матери, как множество любопытных глаз начинали буравить ее, а в голосе людей, доселе не обращавших внимания на ее скромную персону, проявлялось жадное внимание.
В детском садике воспитательницы частенько расспрашивали ее о новой семье матери, с трудом сдерживаясь от слишком интимных вопросов:
— Ну и какой он, Тарабрин?
— Какой? — солидно переспрашивала Катя, умелой паузой подогревая внимание к своей особе. — Такой веселый дяденька… Самогонку очень любит. А как напьется, все песни поет:
А мы с товарищем отправились на Беломорканал! Эх! В кармане, как вернулися, как будто кот наклал! Эх!
Оставил я товарища, отправился в Сибирь. Эх! Теперь меня в Сибири той имеют вдоль и вширь. Эх!
Товарищ мой отправился на речку Колыму. Эх! На речке той впендюрили огромный фиг ему. Эх!
Катя старательно топала ногами, кружилась на месте. Воспитательницы замирали, изумленно приоткрыв рот. Через эту черноглазую смышленую девочку они как будто приобщались к недосягаемому экранному миру и тому, что ему сопутствовало, — красивым нарядам, веселой ресторанной жизни, поездкам за границу…
— Мы жили в Алуште с дядей Тарабриным, — между тем продолжала Катя. — Однажды мама оставила меня с ним на время. Я сначала его немного боялась, потому что он очень громко храпел на кровати, и мне нельзя было шуметь. А потом…
— Что было потом, Катенька? — Воспитательницы замирали, склоняясь к рассказчице.
— Потом он проснулся, стал одеваться, а у него из кармана посыпались деньги. Много денег! Я никогда не видела так много. Они валялись прямо как листья в лесу. А потом он стал танцевать на них. Они прилипали к его подошвам, а он только смеялся и потешно шаркал ногами.
Воспитательницы изумлялись.
— Ну и денег у этих артистов! Куры не клюют! — Они восторженно сглатывали слюну и мечтательно щурили глаза. — Вот бы хоть на минуточку увидеть его… Хоть одним глазком!
— А я тоже петь и танцевать могу! — без всякой видимой связи с предыдущим внезапно сообщала Катя. — Когда вырасту, тоже артисткой стану. Вот смотрите…
И, кося внимательным взглядом на взрослых, она пускалась в пляс, жаждя всеобщего одобрения. Но женщины возбужденно шушукались, не замечая ее стараний…
В те времена, когда таблоидов и светских колонок в газетах не существовало, личная жизнь артистов становилась известна публике преимущественно в виде изустного предания. Сплетни относительно бытия народных любимцев передавались из уст в уста и были невероятно точны.
С детства обделенная вниманием. Катя сияла отраженным светом своей матери. При знакомстве с новыми людьми она первым делом выдавала заготовленный набор сведений из ее жизни и только потом, подстегнув любопытство взрослых, сообщала, что она тоже непременно будет играть в кино и выйдет замуж за известного артиста.
Однажды отец вернулся в Калиновку с посеревшим мрачным лицом. Они с бабушкой заперлись на кухне и стали о чем-то шептаться. Катя сразу же поняла, что речь пойдет о ней, и стала настойчиво царапаться в дверь, капризно утверждая, что ей хочется есть. Но потом она благоразумно затихла, села на порожек и стала подслушивать.
— Звонила несколько раз… — звучал тревожный бас отца. — Требует, чтобы я ее привез…
— Зачем она ей нужна? — Властный голос бабушки. — Ведь она же на сносях.
— Не знаю. Судом угрожает.
— Ну и пусть угрожает. Судов никаких не боюсь. По закону суд будет по месту жительства ребенка. А нас тут хорошо знают, Катька уже три года на глазах у всего села живет. И сколько раз за три года Нина свою дочь видела? Два раза.
Кто ее воспитывает? Ты да я… Как ты думаешь, кому суд ее оставит? Только не артистке-вертихвостке, у которой сегодня один муж, завтра другой, а послезавтра вообще ни одного нет!
Катя затаила дыхание. Сердце ее болезненно сжалось. Она не все понимала во взрослом разговоре, но чувствовала, что сейчас решается ее судьба, решается таинственным образом, неотвратимо и безоговорочно, решается без ее участия, и ей никак не удастся повлиять на это решение.
— А может, — с сомнением в голосе заметил отец, — может, все же отвезти к ней Катьку? Ты же понимаешь, мама, мы с Татьяной решили пожениться и… Я не знаю, как ребенок примет мачеху. Катя такая избалованная, капризная. Она привыкла постоянно быть в центре внимания.
Тревожная пауза повисла в воздухе. Какая еще Татьяна? Неужели это та кудрявая тетенька с густо намазанными ресницами, с которой папа приезжал две недели назад? Неужели папа решил пожениться на ней?
Катя обидчиво надула губы. Отец принадлежал только ей одной, и было бы ужасной несправедливостью отдавать его какой-то чужой тетеньке. Это же не мама, в конце концов, которая вольна поступать как ей заблагорассудится, это ее, личный, Катин отец!
— Никак в толк не возьму, — задумчиво проговорила бабушка, — зачем Катя понадобилась ей именно сейчас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116