– Фил! Нас вообще-то за водкой отправили. Какие еще на хрен пелемешки? Денег-то откуда взять? Мне штаны свои продать? На месте будем определяться, что к чему.
Спорить было бесполезно, оглоблю хуем не перешибешь.
– О’кей. Ты – босс, – согласился я с досадой.
Вот стоим мы с ним перед прилавком, аккуратно пересчитываем наличные капиталы, и сообща соображаем, как бы их половчее истратить. Собственно, выбор оказался совсем небогат. Лавировать предстояло между китайской тушенкой с красивым, хотя навряд ли уместным названием «Дружба» и балтийскими кильками в томате, которые так и назывались, без всяких маркетинговых затей: «Кильки в томате». Правда, второй вариант предполагал известный компромисс с совестью: вместо проверенного бренда «Завалинка» пришлось бы брать никому не известное пойло «Мордовская». А там одна бутылка чего стоила… Кривая-косая, еще доперестроечного бледно-зеленого мутноватого стекла. Этикетка почти в точности копировала дизайн «Московской», только напечатана она была на рыхлой оберточной бумаге, а приклеена чуть ли не поперек бутылки. Словом, товарный вид изделие имело неважный. Иллюзии по поводу налитой вовнутрь него жидкости мог питать только человек очень наивный, или иностранец.
Консультации в подкомитете получились бурными. Валерьян как представитель старой школы, отдавал предпочтение синице в руке, то есть «Завалинке» и тушенке. Меня лично гораздо больше волновало именно съестное, и я горячо настаивал на кильках (прошлое знакомство со свининкой не доставило мне ни малейшего удовольствия). Я еще, помню, напирал на то, что нынче четверг, исконный рыбный день. Мол, не стоит гневить Нептуна, отказываясь по святым четвергам от его даров. Валерьян в ответ упрямо бубнил про непревзойденное качество «Завалинки». Еще Валерьян сообщил, что он, оказывается, принес сегодня из дома (можно сказать, от семьи оторвал) репчатого лука. И что если размешать тот лук с тушенкой, то получится очень даже ничего. Мне хотелось его самого убить, расфасовать по банкам и скормить драмкружковцам.
В бесплодных препирательствах прошло несколько минут. Переругиваясь хриплым шепотом, мы что-то доказывали друг другу, дважды в особо напряженные моменты обсуждения выходили на улицу и с радостным гамом возвращались назад, окрыленные свежими идеями… Тут же выяснялось, что на их воплощение денег все равно не хватает.
В конце концов решили рискнуть и взять килек – китайская тушенка как-то совсем не вдохновляла. На ее яркой этикетке была изображена веселая свинья в розовой шляпе, но содержимое банки по вкусу больше напоминало говно пополам с паровозным пушсалом.
Все то время пока мы совещались, продавщица – дородная, крашенная в ярко-рыжий цвет тетка, – с нескрываемым интересом следила за этим интеллектуальным тяни-толкаем. Она не вмешивалась, не лезла с советами и не проявляла никакого нетерпения – происходящее ее действительно забавляло. Думаю, тетку в первую очередь удивляла очевидная дисгармония между респектабельным внешним видом покупателей и планируемыми приобретениями.
Выглядели-то мы действительно весьма прилично и далеко не бомжово. Во всяком случае, к моему шелковому галстуку и актуальному пальтишку Lonsdale гораздо больше подошли бы бутылочка «Пешехода» и крепкий батончик брауншвейгской колбаски. Валерьян в своей консервативной серой тройке тоже походил скорее на бухгалтера или государственного служащего, чем на человека, который всерьез собирается пить «Мордовскую».
Когда я вывалил на кассу горсть мелочи и небрежным тоном озвучил заказ («Кильки в томате и ноль-пять „Мордовской“, пожалуйста»), продавщица участливо осведомилась:
– Ребятки, вам килечки здесь открыть?
Проглотив горькую слюну обиды, я со сдержанным достоинством ответил:
– Не надо, тетя. Это мы в подарок.
Философ в душе, Валерьян любил повторять: «Дело, Фил совсем не в том, что мы не ебем. Дело в том, что нам не дают». Я всякий раз удивлялся тому, как тонко и точно у него получалось вплетать эту мудрость в контекст практически любой жизненной ситуации. Вот и в данном случае валерьянова поговорка пришлась как нельзя кстати.
Вообще-то я, если честно, водку не очень люблю. Тем более всяких подозрительных марок, главное и единственное достоинство которых – неестественная, баснословная дешевизна. «Мордовская», «Отличная», «Комбриг», «Дядя Ваня», «Семеныч», «Батька Атаман»… Такие названия меня скорее настораживают, нежели обещают приятный, содержательный досуг. Возможные радости алкогольного опьянения слишком несоразмерны риску отравиться насмерть. Употребляя их, ты всякий раз как бы играл в разновидность русской рулетки: повезет – не повезет. Судя по сообщениям прессы того времени, в Нечерноземье подобные напитки косили россиян целыми деревнями.
И, тем не менее, весь этот голимый скипидар я добросовестно пил, потому что просто подойти к общему столу и сожрать бутерброд с олеговским салом считал неэтичным.
Михаил Борисович, будучи типичным мифистом, водку тоже не любил. И не пил ее родимую вовсе. А вот покушать – это же совсем другое дело, это мы завсегда! Приходя после закрытия Главного входа, то есть в аккурат к началу фуршета, он сразу же деловой походкой направлялся к столу, и с шутками-прибаутками запускал свою пушистую лапку в самую гущу съестного.
Каждый раз при этом кто-нибудь непроизвольно ойкал.
Вскоре это всем надоело.
К появлению Михаила Борисовича уже готовились заранее. Как только он с широкой улыбкой человека, предвкушающего приятное входил в дежурку, на него со всех сторон сыпались остроты и колкости. Со времен все более острые и колкие, а потом и попросту грубые, так как Михаил Борисович, не обращая на них особого внимания, продолжал регулярно угощаться артельной закусью. Не выпивая ни капли!
Кто-то скажет: «Дурачье! Вам что, было бы легче, если бы он еще и пил?». Как ни странно, да. Так бы у нас была компания, коллектив единомышленников, а не отдельно пьющие и отдельно закусывающие. Михаил Борисович талантливо делал вид, будто он абсолютно не понимает наших двусмысленных намеков. Это у него здорово получалось, так как на самом деле намеки были отнюдь не двусмысленными, и надо было иметь поистине железную волю, чтобы интерпретировать их таковыми.
Михаил Борисович на моей памяти только один раз вложился в общее дело. Ему пришла в голову оригинальная мысль поднять в тамбуре Главного входа напольные решетки. Под ними, в пыли и окурках обнаружилось около четырех рублей мелкими монетками. Эта скромная сумма и была целевым траншем Михаила Борисовича на организацию дружеского фуршета. Причем потом он потребовал от фуражиров подробного финансового отчета о том, как именно были потрачены его кровные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104