– По крайней мере один из братьев должен преуспеть в этом. О, Дрейк был полон решимости, он ни за что не отступил бы. И он своего добился; – сказал старик. – Дрейк добился, чего хотел. Иначе и быть не могло. Он к тому времени научился делать дела. Дрейку было девятнадцать с небольшим, когда он вернулся с войны. Нельсону должно было исполниться семнадцать, и он тоже работал день и ночь – сидел над книжками, конечно. Дрейк тоже трудился не покладая рук, но это была физическая работа.
– Он был мошенник, – сказала Дорис едва слышно. – Он стал членом банды и занимался воровством. Когда не лапал меня.
Возможно, мистер Хибберт все же услышал ее, а может быть, это было продолжение их постоянного спора – как бы то ни было, он рассказывал.
– Дорис, ты должна постараться воспринимать эти Триады в контексте всей обстановки в стране, – поучительно отметил он, – Шанхай был городом-государством. Им управляла горстка крупных коммерсантов, воротил преступного мира, и других, ничуть не лучше. Там не было ни профсоюзов, ни законов, ни порядка; жизнь была трудна, и она немного стоила. Я очень сомневаюсь, что Гонконг сегодня так уж сильно отличается от Шанхая тех дней, если взглянуть не на поверхность, а чуть глубже. По сравнению с некоторыми из этих так называемых английских джентльменов какой-нибудь мукомол из Ланкашира наверняка покажется сияющим образцом христианских благодетелей. – Мягко отчитав таким образом дочь и выполнив свой отцовский долг, он вернулся к Конни и к своему рассказу.
Конни казалась ему старой знакомой: такие дамы всегда сидят на передней скамье в церкви: внушительных габаритов, внимательная, в шляпе, с жадностью впитывающая каждое его слово.
– Они обычно приходили к чаю, в пять часов, оба брата. У меня все уже было готово, еда стояла на столе и лимонад, который они любили, – называли его «содовой». Дрейк приходил из доков, Нельсон – после занятий. Они набрасывались на еду, почти не разговаривая, а потом снова возвращались к работе – правда, Дорис? Откопали где-то какую-то легендарную личность – ученого по имени Чен Ин. Чен Ин был так беден, что ему пришлось учиться читать и писать при свете светлячков. И братья частенько разглагольствовали о том, как Нельсон будет вторым Чен Ином. Я ему обычно говорил: «Ну давай, Чен Ин, возьми еще булочку, чтобы подкрепить свои силы». Они обычно посмеются немного – ну и снова уходят."До свидания, Чен Ин, всего тебе хорошего". Время от времени, когда его рот не был слишком набит едой, Нельсон набрасывался на меня со своей политикой. Господи Боже мой, ну и идеи у него были! Это не то, чему его учили мы, – мы-то и знали не так уж много. Деньги – корень всех зол. Ну что ж, я бы, пожалуй, не стал отрицать этого! Я и сам проповедовал это много лет! Братская любовь, товарищество, религия – это опиум для народа – ну, с этим последним я согласиться не мог, но если взять клерикализм, интриги в высших церковных кругах, католицизм, идолопоклонство – тогда он, пожалуй, был не слишком далек от истины, так как я ее понимал. Он и о нас, англичанах, говорил не слишком приятные вещи, но мы, пожалуй, их заслужили, осмелюсь заметить.
– Это, однако, не мешало ему есть за твоим столом, так ведь? – сказала Дорис, снова очень тихо и словно разговаривая сама с собой. – Или отречься от своей религии. Или разгромить миссию, не оставив камня на камне.
Но старик только снисходительно улыбнулся:
– Дорис, дорогая моя, я тебе уже много раз говорил и еще раз скажу: Господь являет свою волю no-разному. И если стремящиеся к добру готовы искать истину, и справедливость, и братскую любовь – Ему не придется долго ждать у дверей для Него найдется место в их сердце.
Дорис покраснела, и спицы еще быстрее замелькали у нее в руках.
– Конечно же она права. Нельсон разгромил миссию. И от религии отрекся. – Облачко огорчения на мгновение появилось на лице проповедника, но все-таки возобладало другое, и он неожиданно рассмеялся: – А помнишь, какого жару ему задал за это Дрейк? Такую головомойку устроил. Ох, не могу! «Политика, – сказал Дрейк, – ее нельзя есть, ее нельзя продать и, не в присутствии Дорис будь сказано, с ней нельзя спать! Единственное, на что она годится, – это крушить храмы и убивать ни в чем не повинных людей!» Я больше никогда не видел его таким сердитым. И он устроил Нельсону хорошую выволочку, ох и устроил! Дрейк кое-чему научился в своих доках. Это уж я точно могу вам сказать!
– Вот и скажите, это ваш д о л г, – по-змеиному прошипел в темноте ди Салис. – Вы должны рассказать нам в с е. Это в а ш д о л г.
– Студенты устроили шествие, – возобновил рассказ мистер Хибберт. – Факелы, ночь (это было после комендантского часа), коммунисты вышли на улицы, чтобы хорошенько пошуметь. Это было в начале сорок девятого – думаю, весной, тогда еще все только разгоралось. – Стала заметна разительная перемена в том, как мистер Хибберт рассказывал: если раньше его повествование было разбросанным и хаотичным, сейчас он стал неожиданно точным и немногословным. – Мы сидели у огня – помнишь, Дорис? Дорис тогда было четырнадцать или пятнадцать? Мы любили разводить огонь в камине, даже когда в этом не было большой необходимости, – это напоминало нам дом и Маклсфилде. И тут мы услышали на улице топот и лозунги, которые они декламировали нараспев. Шум был оглушительный: свистки, гонги, колокольчики, барабаны, тарелки, как у музыкантов, – просто ужас. Я подозревал, что дело идет к этому. Маленький Нельсон, он все время предупреждал меня во время наших уроков английского. «Уезжайте домой, мистер Хибберт. Вы хороший человек» – говорил он мне, благослови его, Господи. – Вы хороший человек, но когда прорвет плотину, вода хлынет и затопит, не разбирая, и хороших, и плохих". Он иногда использовал такие интересные образы, Нельсон, когда хотел. Это у него шло or его веры. Это не придумывалось специально. Он ч у в с т в о в а л это. «Дейзи, – сказал я Дейзи Фонг – она сидела с нами у огня, та самая, что звонила в колокольчик. – Дейзи, идите с Дорис в задний дворик: я думаю, к нам сейчас нагрянут гости». И в следующий момент – дзинь – кто-то бросил камень в окно. Мы услышали голоса – кричали очень громко, я сразу узнал молодого Нельсона, просто по голосу. Он вообще-то, разумеется, говорил и на чиу-чау, и на шанхайском, но на этот раз он, естественно, говорил с этими парнями на шанхайском. Он кричал: «Смерть цепным псам империализма! Долой злобных религиозных гиен!» Ох уж эти мне лозунги, которые они выдумывают! По-китайски они еще как-то звучат, а переведите их на английский – получается какая-то галиматья. Потом не выдержала дверь – и ввалились они.
– Они разбили крест, – сказала Дорис, оторвавшись на минуту от вязания, чтобы взглянуть на образец рисунка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
– Он был мошенник, – сказала Дорис едва слышно. – Он стал членом банды и занимался воровством. Когда не лапал меня.
Возможно, мистер Хибберт все же услышал ее, а может быть, это было продолжение их постоянного спора – как бы то ни было, он рассказывал.
– Дорис, ты должна постараться воспринимать эти Триады в контексте всей обстановки в стране, – поучительно отметил он, – Шанхай был городом-государством. Им управляла горстка крупных коммерсантов, воротил преступного мира, и других, ничуть не лучше. Там не было ни профсоюзов, ни законов, ни порядка; жизнь была трудна, и она немного стоила. Я очень сомневаюсь, что Гонконг сегодня так уж сильно отличается от Шанхая тех дней, если взглянуть не на поверхность, а чуть глубже. По сравнению с некоторыми из этих так называемых английских джентльменов какой-нибудь мукомол из Ланкашира наверняка покажется сияющим образцом христианских благодетелей. – Мягко отчитав таким образом дочь и выполнив свой отцовский долг, он вернулся к Конни и к своему рассказу.
Конни казалась ему старой знакомой: такие дамы всегда сидят на передней скамье в церкви: внушительных габаритов, внимательная, в шляпе, с жадностью впитывающая каждое его слово.
– Они обычно приходили к чаю, в пять часов, оба брата. У меня все уже было готово, еда стояла на столе и лимонад, который они любили, – называли его «содовой». Дрейк приходил из доков, Нельсон – после занятий. Они набрасывались на еду, почти не разговаривая, а потом снова возвращались к работе – правда, Дорис? Откопали где-то какую-то легендарную личность – ученого по имени Чен Ин. Чен Ин был так беден, что ему пришлось учиться читать и писать при свете светлячков. И братья частенько разглагольствовали о том, как Нельсон будет вторым Чен Ином. Я ему обычно говорил: «Ну давай, Чен Ин, возьми еще булочку, чтобы подкрепить свои силы». Они обычно посмеются немного – ну и снова уходят."До свидания, Чен Ин, всего тебе хорошего". Время от времени, когда его рот не был слишком набит едой, Нельсон набрасывался на меня со своей политикой. Господи Боже мой, ну и идеи у него были! Это не то, чему его учили мы, – мы-то и знали не так уж много. Деньги – корень всех зол. Ну что ж, я бы, пожалуй, не стал отрицать этого! Я и сам проповедовал это много лет! Братская любовь, товарищество, религия – это опиум для народа – ну, с этим последним я согласиться не мог, но если взять клерикализм, интриги в высших церковных кругах, католицизм, идолопоклонство – тогда он, пожалуй, был не слишком далек от истины, так как я ее понимал. Он и о нас, англичанах, говорил не слишком приятные вещи, но мы, пожалуй, их заслужили, осмелюсь заметить.
– Это, однако, не мешало ему есть за твоим столом, так ведь? – сказала Дорис, снова очень тихо и словно разговаривая сама с собой. – Или отречься от своей религии. Или разгромить миссию, не оставив камня на камне.
Но старик только снисходительно улыбнулся:
– Дорис, дорогая моя, я тебе уже много раз говорил и еще раз скажу: Господь являет свою волю no-разному. И если стремящиеся к добру готовы искать истину, и справедливость, и братскую любовь – Ему не придется долго ждать у дверей для Него найдется место в их сердце.
Дорис покраснела, и спицы еще быстрее замелькали у нее в руках.
– Конечно же она права. Нельсон разгромил миссию. И от религии отрекся. – Облачко огорчения на мгновение появилось на лице проповедника, но все-таки возобладало другое, и он неожиданно рассмеялся: – А помнишь, какого жару ему задал за это Дрейк? Такую головомойку устроил. Ох, не могу! «Политика, – сказал Дрейк, – ее нельзя есть, ее нельзя продать и, не в присутствии Дорис будь сказано, с ней нельзя спать! Единственное, на что она годится, – это крушить храмы и убивать ни в чем не повинных людей!» Я больше никогда не видел его таким сердитым. И он устроил Нельсону хорошую выволочку, ох и устроил! Дрейк кое-чему научился в своих доках. Это уж я точно могу вам сказать!
– Вот и скажите, это ваш д о л г, – по-змеиному прошипел в темноте ди Салис. – Вы должны рассказать нам в с е. Это в а ш д о л г.
– Студенты устроили шествие, – возобновил рассказ мистер Хибберт. – Факелы, ночь (это было после комендантского часа), коммунисты вышли на улицы, чтобы хорошенько пошуметь. Это было в начале сорок девятого – думаю, весной, тогда еще все только разгоралось. – Стала заметна разительная перемена в том, как мистер Хибберт рассказывал: если раньше его повествование было разбросанным и хаотичным, сейчас он стал неожиданно точным и немногословным. – Мы сидели у огня – помнишь, Дорис? Дорис тогда было четырнадцать или пятнадцать? Мы любили разводить огонь в камине, даже когда в этом не было большой необходимости, – это напоминало нам дом и Маклсфилде. И тут мы услышали на улице топот и лозунги, которые они декламировали нараспев. Шум был оглушительный: свистки, гонги, колокольчики, барабаны, тарелки, как у музыкантов, – просто ужас. Я подозревал, что дело идет к этому. Маленький Нельсон, он все время предупреждал меня во время наших уроков английского. «Уезжайте домой, мистер Хибберт. Вы хороший человек» – говорил он мне, благослови его, Господи. – Вы хороший человек, но когда прорвет плотину, вода хлынет и затопит, не разбирая, и хороших, и плохих". Он иногда использовал такие интересные образы, Нельсон, когда хотел. Это у него шло or его веры. Это не придумывалось специально. Он ч у в с т в о в а л это. «Дейзи, – сказал я Дейзи Фонг – она сидела с нами у огня, та самая, что звонила в колокольчик. – Дейзи, идите с Дорис в задний дворик: я думаю, к нам сейчас нагрянут гости». И в следующий момент – дзинь – кто-то бросил камень в окно. Мы услышали голоса – кричали очень громко, я сразу узнал молодого Нельсона, просто по голосу. Он вообще-то, разумеется, говорил и на чиу-чау, и на шанхайском, но на этот раз он, естественно, говорил с этими парнями на шанхайском. Он кричал: «Смерть цепным псам империализма! Долой злобных религиозных гиен!» Ох уж эти мне лозунги, которые они выдумывают! По-китайски они еще как-то звучат, а переведите их на английский – получается какая-то галиматья. Потом не выдержала дверь – и ввалились они.
– Они разбили крест, – сказала Дорис, оторвавшись на минуту от вязания, чтобы взглянуть на образец рисунка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202