За исключением вечеров, когда дамам разрешалось надеть нарядные туфли, да и то не на шпильке.
Наконец она оделась и обулась в мягкие замшевые туфли со шнуровкой, которые она купила у Бергдорфа во время одной из вылазок в Нью-Йорк. И когда Коркоран постучал, Роупер увел его в гостиную и говорил с ним наедине не меньше десяти минут, а Джед сидела на кровати и думала о том, что так и не нашла никакой лазейки, не узнала волшебного заклинания, которое могло бы спасти Джонатана и ее. Чудо не совершилось.
Тогда в ее воображении замелькали проекты один фантастичнее другого: взорвать боеприпасы, спрятанные в носовом отсеке, и потопить яхту со всеми пассажирами, включая ее и Джонатана; отравить охрану; во всеуслышание заявить о преступлениях Роупера перед собравшимися на обед гостями и всем вместе отправиться на поиски спрятанного узника или просто-напросто взять Роупера в заложники с помощью кухонного ножа. Подобные веши с невероятной легкостью совершаются в кино, но действительность была такова: прислуга и команда неотступно следят за ней, гости успели заметить, в каком возбужденном состоянии она находится, – ходили даже слухи, что она беременна, – ни один из приглашенных на яхту не поверит ей, хоть расшибись, а даже если поверит – пальцем не пошевелит.
Но вот Роупер с Коркораном вышли из гостиной, и Роупер кое-что накинул на себя, не постеснявшись при этом на минутку полностью обнажиться в их присутствии. Это его никогда не смущало. Ему даже нравилось раздеваться при посторонних. И вдруг дикая мысль пришла ей в голову, что он хочет для чего-то оставить ее наедине с Коркораном, явно не для того, чтобы они тут мило любезничали. К ее облегчению, Коркоран тоже направился к двери.
– Сиди здесь и жди, – велел Роупер и, подумав, запер ее на ключ, чего никогда себе раньше не позволял.
Сначала она сидела на кровати, потом прилегла, ощущая себя военнопленным, не понимающим, кто атакует – свои или чужие. Потому что атака явно началась. Даже здесь, взаперти, в каюте, она ощущала напряженность отдаваемых вполголоса распоряжений, торопливость почти бесшумных шагов в коридоре. Двигатели затарахтели, и яхта чуть накренилась. Роупер приказал сменить курс. Джед выглянула в иллюминатор и увидела движущуюся линию горизонта. Она встала и, к удивлению, обнаружила, что на ней голубые джинсы, а не какой-нибудь шикарный, в миллионы долларов, наряд, из тех, которые Роупер требовал брать в круиз, и вспомнила последний волнующий день в монастыре, когда наконец-то можно было сбросить ненавистную серую хламиду и надеть что-нибудь дерзкое и вызывающее, вроде легкомысленного хлопкового платьица, в ожидании того восхитительного момента, когда отцовская машина, подпрыгивая на ухабах владений матери Анджелы, подкатит к дверям, чтобы увезти ее навсегда.
Но пока никто не сообщил ей, что она уезжает. Ей говорил об этом только ее внутренний голос, и оставалось только уповать, что желаемое окажется действительным.
Она решила собрать все необходимое для бегства. Если ей понадобятся «человеческие» туфли, значит, понадобятся и другие «человеческие» пожитки. С верхней полки Джед стащила сумку через плечо, в которую кинула губку, мыло, зубную щетку и немного белья про запас. Открыла ящик стола и – к радости – обнаружила свой паспорт: Коркоран, видимо, отдал его Роуперу. Когда дело дошло до украшений, Джед твердо решила проявить благородство. Роупер любил делать ей дорогие подарки. Ибо они тешили его тщеславие собственника, напоминая, где и как он обладал ею: бриллиантовое ожерелье – после первой ночи в Париже, изумрудный браслет – на ее день рождения в Монако, рубиновый – на Рождество в Вене. «Забудь о них, – сказала она себе, и содрогнулась, – оставь прошлое в ящиках стола». Потом мелькнула мысль: «К черту, это всего лишь ценности», и она прихватила несколько вещиц, чтобы было на что жить вдвоем. Но тут же выудила их из сумки и бросила на туалетный столик Роупера. «Никогда больше не буду твоей куклой, Роупер».
Однако, ни секунды не колеблясь, она взяла пару Роуперовых рубах и шелковые трусы, на случай если у Джонатана не окажется сменных. И обожаемые Роупером сандалии на веревочках, которые ей показались подходящими по размеру.
На этом ее смелость иссякла. Она снова хлопнулась на постель. «Это хитрость. Я никуда не еду. Они его убили».
Джонатан всегда догадывался, что, когда придет конец – что бы они там ни придумали, – они придут к нему вдвоем. И не без основания полагал, что этими двумя будут Фриски и Тэбби, потому что у палачей все расписано по протоколу: это моя работа, это – твоя, а самая главная – у самых главных. Гус всегда был только на подхвате. Вдвоем они таскали его в уборную и вдвоем же обмывали, делая это из брезгливости, а не ради его комфорта; они не забыли того эпизода в Колоне, когда он грозил наложить себе в штаны, и, злясь на него, обзывали грязной скотиной – ведь надо же додуматься до такого похабства.
И когда Фриски и Тэбби вломились в дверь и включили голубоватый верхний свет и Фриски-левша подскочил к нему справа, оставив на всякий случай левую руку свободной, а Тэбби присел слева у изголовья Джонатана, возясь, как обычно, с ключами, которые он никогда не готовил заранее, все было именно так, как профессиональный наблюдатель и представлял себе, за исключением одного: он не ожидал, что его мучители даже не постараются скрыть истинной цели своего визита.
– Боюсь, Томми, мы все тобой сыты по горло. Особенно шеф, – начал Тэбби. – Поэтому тебе придется немножко проветриться. Извини, Томми. У тебя был шанс, но упрямство до добра не доводит.
После этого вступления Тэбби нанес Джонатану вялый удар в живот в качестве успокоительного.
Но Джонатан, как они могли убедиться, уже в таковом не нуждался. Фриски и Тэбби сначала даже испугались, не успокоился ли он навсегда. Когда они увидели Джонатана распластанным на полу со свернутой набок головой и открывшимся ртом, Фриски тотчас же встал на колени и приподнял ему веко.
– Томми! Эй! Ты что, не собираешься на свои похороны?
Но потом они повели себя странно. Оставили лежать на полу. Сняли наручники и вынули кляп изо рта. Правда вместо кляпа тут же залепили рот пластырем. Фриски обтер ему лицо губкой, а Тэбби стащил через голову то, что раньше было рубашкой, и напялил на него свежую, продев сначала одну, потом другую руку в рукава.
Но хотя Джонатан прикидывался беспомощным, как тряпичная кукла, накопленная им энергия разливалась по всем клеткам. Измочаленные, одеревеневшие мышцы требовали разрядки в действии. Разбитые руки и ноги горели, затуманенное зрение прояснилось.
Он выжидал, зная, как много дает такая оттяжка.
«Обмануть», – думал он, когда они пытались поставить его на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Наконец она оделась и обулась в мягкие замшевые туфли со шнуровкой, которые она купила у Бергдорфа во время одной из вылазок в Нью-Йорк. И когда Коркоран постучал, Роупер увел его в гостиную и говорил с ним наедине не меньше десяти минут, а Джед сидела на кровати и думала о том, что так и не нашла никакой лазейки, не узнала волшебного заклинания, которое могло бы спасти Джонатана и ее. Чудо не совершилось.
Тогда в ее воображении замелькали проекты один фантастичнее другого: взорвать боеприпасы, спрятанные в носовом отсеке, и потопить яхту со всеми пассажирами, включая ее и Джонатана; отравить охрану; во всеуслышание заявить о преступлениях Роупера перед собравшимися на обед гостями и всем вместе отправиться на поиски спрятанного узника или просто-напросто взять Роупера в заложники с помощью кухонного ножа. Подобные веши с невероятной легкостью совершаются в кино, но действительность была такова: прислуга и команда неотступно следят за ней, гости успели заметить, в каком возбужденном состоянии она находится, – ходили даже слухи, что она беременна, – ни один из приглашенных на яхту не поверит ей, хоть расшибись, а даже если поверит – пальцем не пошевелит.
Но вот Роупер с Коркораном вышли из гостиной, и Роупер кое-что накинул на себя, не постеснявшись при этом на минутку полностью обнажиться в их присутствии. Это его никогда не смущало. Ему даже нравилось раздеваться при посторонних. И вдруг дикая мысль пришла ей в голову, что он хочет для чего-то оставить ее наедине с Коркораном, явно не для того, чтобы они тут мило любезничали. К ее облегчению, Коркоран тоже направился к двери.
– Сиди здесь и жди, – велел Роупер и, подумав, запер ее на ключ, чего никогда себе раньше не позволял.
Сначала она сидела на кровати, потом прилегла, ощущая себя военнопленным, не понимающим, кто атакует – свои или чужие. Потому что атака явно началась. Даже здесь, взаперти, в каюте, она ощущала напряженность отдаваемых вполголоса распоряжений, торопливость почти бесшумных шагов в коридоре. Двигатели затарахтели, и яхта чуть накренилась. Роупер приказал сменить курс. Джед выглянула в иллюминатор и увидела движущуюся линию горизонта. Она встала и, к удивлению, обнаружила, что на ней голубые джинсы, а не какой-нибудь шикарный, в миллионы долларов, наряд, из тех, которые Роупер требовал брать в круиз, и вспомнила последний волнующий день в монастыре, когда наконец-то можно было сбросить ненавистную серую хламиду и надеть что-нибудь дерзкое и вызывающее, вроде легкомысленного хлопкового платьица, в ожидании того восхитительного момента, когда отцовская машина, подпрыгивая на ухабах владений матери Анджелы, подкатит к дверям, чтобы увезти ее навсегда.
Но пока никто не сообщил ей, что она уезжает. Ей говорил об этом только ее внутренний голос, и оставалось только уповать, что желаемое окажется действительным.
Она решила собрать все необходимое для бегства. Если ей понадобятся «человеческие» туфли, значит, понадобятся и другие «человеческие» пожитки. С верхней полки Джед стащила сумку через плечо, в которую кинула губку, мыло, зубную щетку и немного белья про запас. Открыла ящик стола и – к радости – обнаружила свой паспорт: Коркоран, видимо, отдал его Роуперу. Когда дело дошло до украшений, Джед твердо решила проявить благородство. Роупер любил делать ей дорогие подарки. Ибо они тешили его тщеславие собственника, напоминая, где и как он обладал ею: бриллиантовое ожерелье – после первой ночи в Париже, изумрудный браслет – на ее день рождения в Монако, рубиновый – на Рождество в Вене. «Забудь о них, – сказала она себе, и содрогнулась, – оставь прошлое в ящиках стола». Потом мелькнула мысль: «К черту, это всего лишь ценности», и она прихватила несколько вещиц, чтобы было на что жить вдвоем. Но тут же выудила их из сумки и бросила на туалетный столик Роупера. «Никогда больше не буду твоей куклой, Роупер».
Однако, ни секунды не колеблясь, она взяла пару Роуперовых рубах и шелковые трусы, на случай если у Джонатана не окажется сменных. И обожаемые Роупером сандалии на веревочках, которые ей показались подходящими по размеру.
На этом ее смелость иссякла. Она снова хлопнулась на постель. «Это хитрость. Я никуда не еду. Они его убили».
Джонатан всегда догадывался, что, когда придет конец – что бы они там ни придумали, – они придут к нему вдвоем. И не без основания полагал, что этими двумя будут Фриски и Тэбби, потому что у палачей все расписано по протоколу: это моя работа, это – твоя, а самая главная – у самых главных. Гус всегда был только на подхвате. Вдвоем они таскали его в уборную и вдвоем же обмывали, делая это из брезгливости, а не ради его комфорта; они не забыли того эпизода в Колоне, когда он грозил наложить себе в штаны, и, злясь на него, обзывали грязной скотиной – ведь надо же додуматься до такого похабства.
И когда Фриски и Тэбби вломились в дверь и включили голубоватый верхний свет и Фриски-левша подскочил к нему справа, оставив на всякий случай левую руку свободной, а Тэбби присел слева у изголовья Джонатана, возясь, как обычно, с ключами, которые он никогда не готовил заранее, все было именно так, как профессиональный наблюдатель и представлял себе, за исключением одного: он не ожидал, что его мучители даже не постараются скрыть истинной цели своего визита.
– Боюсь, Томми, мы все тобой сыты по горло. Особенно шеф, – начал Тэбби. – Поэтому тебе придется немножко проветриться. Извини, Томми. У тебя был шанс, но упрямство до добра не доводит.
После этого вступления Тэбби нанес Джонатану вялый удар в живот в качестве успокоительного.
Но Джонатан, как они могли убедиться, уже в таковом не нуждался. Фриски и Тэбби сначала даже испугались, не успокоился ли он навсегда. Когда они увидели Джонатана распластанным на полу со свернутой набок головой и открывшимся ртом, Фриски тотчас же встал на колени и приподнял ему веко.
– Томми! Эй! Ты что, не собираешься на свои похороны?
Но потом они повели себя странно. Оставили лежать на полу. Сняли наручники и вынули кляп изо рта. Правда вместо кляпа тут же залепили рот пластырем. Фриски обтер ему лицо губкой, а Тэбби стащил через голову то, что раньше было рубашкой, и напялил на него свежую, продев сначала одну, потом другую руку в рукава.
Но хотя Джонатан прикидывался беспомощным, как тряпичная кукла, накопленная им энергия разливалась по всем клеткам. Измочаленные, одеревеневшие мышцы требовали разрядки в действии. Разбитые руки и ноги горели, затуманенное зрение прояснилось.
Он выжидал, зная, как много дает такая оттяжка.
«Обмануть», – думал он, когда они пытались поставить его на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141