Дождь лил и днем и ночью. На третий день за завтраком Джонатан услышал по местному радио свое имя и основные приметы: в последний раз видели в Западном Корнуолле, правая рука повреждена, звоните по такому-то номеру. Он заметил, что хозяева-ирландцы тоже внимательно слушают, многозначительно глядя друг на друга. Расплатившись по счету, Джонатан автобусом снова вернулся в Бристоль.
Мерзкие тучи висели над развороченным индустриальным пейзажем. Засунув руки в карманы, марлевую повязку он заменил пластырем, Джонатан шатался по неприветливым улицам. В парикмахерской в чьей-то газете он увидел свою фотографию, ту самую, которую сделали с него люди Берра в Лондоне: сняли так, чтобы было немножко непохоже, но все же узнаваемо. Джонатан почувствовал себя призраком в не менее призрачном городе. В кафе и биллиардных он выделялся чистым лицом и обособленностью. В богатых кварталах его выдавала несвежая одежда. Церкви, где он пытался уединиться, оказывались закрытыми. Всюду, где ему попадалось зеркало, на него неприязненно и даже враждебно глядел двойник. Мнимое убийство Джамбо держало мнимого убийцу в постоянном напряжении. Дух его якобы жертвы, живехонькой и никем не разыскиваемой, пьянствующей в свое удовольствие в каком-нибудь тихом месте, то и дело являлся ему и говорил всякие колкости. Но вместе с тем, вжившись в образ выдуманного Берром человека, он чувствовал себя виноватым в как бы совершенном убийстве. Он купил кожаные перчатки и отделался от пластыря. Потом потратил целое утро на то, чтобы выбрать наиболее многолюдное из транспортных агентств. Покупая билет, расплатился наличными и заказал место на рейс через два дня под именем «Файн». Затем сел в автобус до аэропорта. Там он перезаказал билет на тот же вечер. На его счастье, одно место нашлось. Перед выходом на посадку девушка в бордовой форме служащей аэропорта попросила его паспорт. Он стянул перчатку с левой руки и протянул документ.
– Так вы Файн или все-таки Пайн? – спросила дежурная.
– Как вам больше нравится, – уверил он, одарив ее добротной улыбкой служащего отеля, и она с неохотой пропустила его. Рук что, их всех подкупил?
Когда они долетели до Парижа, он не рискнул покинуть аэропорт Орли и провел всю ночь в зале ожидания для транзитных пассажиров. Утром он взял билет до Лиссабона, но теперь уже под именем «Дайн». Так советовал Рук, чтобы ввести в заблуждение компьютеры. В Лиссабоне он снова подался в порт и снова «лег на дно».
«Она называется „Звезда Вифлеема“ и грязна, как свинья, – напутствовал его еще в Лондоне Рук. – Но капитан продажен, а это то, что вам нужно».
Он видел заросшего щетиной человека, бродящего под дождем из одного портового бюро по найму в другое, и узнавал в нем себя. Этот же человек заплатил за ночь девке и улегся спать у нее на полу, в то время как она скулила на постели, напуганная до смерти. Была бы она меньше напугана, если бы он переспал с ней? Он не стал задерживаться на этой мысли и, покинув ее лачугу до рассвета, снова отправился в порт. «Звезда Вифлеема» стояла на внешнем рейде, грязная бочкообразная посудина водоизмещением двенадцать тысяч тонн, приписанная к порту Пагуош в Новой Шотландии, Канада. Но когда он справился в бюро по найму, ему ответили, что команда укомплектована и судно отправляется в рейс с началом ночного отлива. Джонатан поднялся на борт. Ждал ли его капитан? Джонатану показалось, что да.
– Что ты умеешь, сынок? – спросил капитан. Вкрадчивый голос был у этого внушительных размеров шотландца лет сорока. Позади него стояла босоногая филиппинка лет семнадцати.
– Готовить, – сказал Джонатан, на что капитан расхохотался ему в лицо, но взял-таки внештатным коком с условием, что он отработает место пассажира. Однако сначала пересчитал денежки.
Так Джонатан стал галерным рабом, которому отвели место на самой дрянной банке и над которым издевалась вся команда. Официального кока звали Ласкаром. От пристрастия к героину кок был еле жив, и вскоре Джонатану пришлось отдуваться за двоих. В те редкие часы, когда ему удавалось прикорнуть, он видел витиеватые, путаные сны, какие снятся арестантам, и Джед в гостинице Майстера, уже принявшая ванну, но без всякого халата, играла в них главную роль. В одно прекрасное солнечное утро команда похлопала его по плечу, и все в один голос признались, что никогда в море их не кормили лучше. Но Джонатан не сошел вместе с ними на берег. Запасшись едой, он спрятался в кладовке и просидел там безвылазно два дня, прежде чем решился прошмыгнуть мимо портовой полиции.
Очутившись совершенно один на незнакомой земле, он пережил еще одну потерю. Его решимость вдруг растворилась в бриллиантовой дымке пейзажа. «Роупер – абстракция. Да и Джед. Да и я сам. Я уже умер и нахожусь в загробном мире». Идя по краю автострады, ночуя в водительских клоповниках и сараях, выклянчивая дневную плату за двухдневный труд, Джонатан молился, чтобы к нему вернулось чувство долга.
«Лучшее для вас пристанище – „Шато Бабетта“, – наставлял его Рук. – Большой засиженный курятник в Эсперансе. Им владеет одна старая карга, у которой люди не задерживаются. Там и осядете».
«Это идеальное место для того, чтобы начать искать собственную тень», – добавил Берр.
Тень предполагает наличие чего-то материального индивидуального в мире, где Джонатан стал только призраком.
* * *
«Шато Бабетта» действительно старой, общипанной курицей взгромоздилась на насест посреди пошлой авеню де Артизан. В Эсперансе она была на ролях «Майстера». Джонатан узнал ее сразу, вспомнив описание Рука, и перешел на противоположную сторону мостовой, чтобы получше разглядеть. Это было высокое деревянное и, надо сказать, уже ветхое сооружение. Впрочем, достаточно строгое для публичного дома, который там когда-то помещался. По обе стороны уродливого крыльца стояли облупившиеся каменные урны, расписанные скачущими среди деревьев обнаженными девицами, а благословенное название гостиницы было вырезано по вертикали на гниющей деревянной доске, и, когда Джонатан стал переходить дорогу, доска стучала от ветра, как поезд стучит по рельсам. Тот же порыв ветра сыпанул в глаза Джонатана песком и защекотал ноздри жареным мясом и лаком для волос.
Поднявшись по ступенькам, он уверенно толкнул ногой скрипучую дверь и очутился во мраке, похожем на мрак склепа. Откуда-то издалека, как ему сначала почудилось, донесся грубый мужской смех и пахнуло ночной запоздалой трапезой. Постепенно он различил во тьме медный почтовый ящик с чеканкой, старинные часы с цветами на стекле, напомнившие ему о таких же в Ланионе, и стойку регистрации, заваленную бумагами и заставленную пивными кружками. Стойка освещалась гирляндой китайских фонариков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Мерзкие тучи висели над развороченным индустриальным пейзажем. Засунув руки в карманы, марлевую повязку он заменил пластырем, Джонатан шатался по неприветливым улицам. В парикмахерской в чьей-то газете он увидел свою фотографию, ту самую, которую сделали с него люди Берра в Лондоне: сняли так, чтобы было немножко непохоже, но все же узнаваемо. Джонатан почувствовал себя призраком в не менее призрачном городе. В кафе и биллиардных он выделялся чистым лицом и обособленностью. В богатых кварталах его выдавала несвежая одежда. Церкви, где он пытался уединиться, оказывались закрытыми. Всюду, где ему попадалось зеркало, на него неприязненно и даже враждебно глядел двойник. Мнимое убийство Джамбо держало мнимого убийцу в постоянном напряжении. Дух его якобы жертвы, живехонькой и никем не разыскиваемой, пьянствующей в свое удовольствие в каком-нибудь тихом месте, то и дело являлся ему и говорил всякие колкости. Но вместе с тем, вжившись в образ выдуманного Берром человека, он чувствовал себя виноватым в как бы совершенном убийстве. Он купил кожаные перчатки и отделался от пластыря. Потом потратил целое утро на то, чтобы выбрать наиболее многолюдное из транспортных агентств. Покупая билет, расплатился наличными и заказал место на рейс через два дня под именем «Файн». Затем сел в автобус до аэропорта. Там он перезаказал билет на тот же вечер. На его счастье, одно место нашлось. Перед выходом на посадку девушка в бордовой форме служащей аэропорта попросила его паспорт. Он стянул перчатку с левой руки и протянул документ.
– Так вы Файн или все-таки Пайн? – спросила дежурная.
– Как вам больше нравится, – уверил он, одарив ее добротной улыбкой служащего отеля, и она с неохотой пропустила его. Рук что, их всех подкупил?
Когда они долетели до Парижа, он не рискнул покинуть аэропорт Орли и провел всю ночь в зале ожидания для транзитных пассажиров. Утром он взял билет до Лиссабона, но теперь уже под именем «Дайн». Так советовал Рук, чтобы ввести в заблуждение компьютеры. В Лиссабоне он снова подался в порт и снова «лег на дно».
«Она называется „Звезда Вифлеема“ и грязна, как свинья, – напутствовал его еще в Лондоне Рук. – Но капитан продажен, а это то, что вам нужно».
Он видел заросшего щетиной человека, бродящего под дождем из одного портового бюро по найму в другое, и узнавал в нем себя. Этот же человек заплатил за ночь девке и улегся спать у нее на полу, в то время как она скулила на постели, напуганная до смерти. Была бы она меньше напугана, если бы он переспал с ней? Он не стал задерживаться на этой мысли и, покинув ее лачугу до рассвета, снова отправился в порт. «Звезда Вифлеема» стояла на внешнем рейде, грязная бочкообразная посудина водоизмещением двенадцать тысяч тонн, приписанная к порту Пагуош в Новой Шотландии, Канада. Но когда он справился в бюро по найму, ему ответили, что команда укомплектована и судно отправляется в рейс с началом ночного отлива. Джонатан поднялся на борт. Ждал ли его капитан? Джонатану показалось, что да.
– Что ты умеешь, сынок? – спросил капитан. Вкрадчивый голос был у этого внушительных размеров шотландца лет сорока. Позади него стояла босоногая филиппинка лет семнадцати.
– Готовить, – сказал Джонатан, на что капитан расхохотался ему в лицо, но взял-таки внештатным коком с условием, что он отработает место пассажира. Однако сначала пересчитал денежки.
Так Джонатан стал галерным рабом, которому отвели место на самой дрянной банке и над которым издевалась вся команда. Официального кока звали Ласкаром. От пристрастия к героину кок был еле жив, и вскоре Джонатану пришлось отдуваться за двоих. В те редкие часы, когда ему удавалось прикорнуть, он видел витиеватые, путаные сны, какие снятся арестантам, и Джед в гостинице Майстера, уже принявшая ванну, но без всякого халата, играла в них главную роль. В одно прекрасное солнечное утро команда похлопала его по плечу, и все в один голос признались, что никогда в море их не кормили лучше. Но Джонатан не сошел вместе с ними на берег. Запасшись едой, он спрятался в кладовке и просидел там безвылазно два дня, прежде чем решился прошмыгнуть мимо портовой полиции.
Очутившись совершенно один на незнакомой земле, он пережил еще одну потерю. Его решимость вдруг растворилась в бриллиантовой дымке пейзажа. «Роупер – абстракция. Да и Джед. Да и я сам. Я уже умер и нахожусь в загробном мире». Идя по краю автострады, ночуя в водительских клоповниках и сараях, выклянчивая дневную плату за двухдневный труд, Джонатан молился, чтобы к нему вернулось чувство долга.
«Лучшее для вас пристанище – „Шато Бабетта“, – наставлял его Рук. – Большой засиженный курятник в Эсперансе. Им владеет одна старая карга, у которой люди не задерживаются. Там и осядете».
«Это идеальное место для того, чтобы начать искать собственную тень», – добавил Берр.
Тень предполагает наличие чего-то материального индивидуального в мире, где Джонатан стал только призраком.
* * *
«Шато Бабетта» действительно старой, общипанной курицей взгромоздилась на насест посреди пошлой авеню де Артизан. В Эсперансе она была на ролях «Майстера». Джонатан узнал ее сразу, вспомнив описание Рука, и перешел на противоположную сторону мостовой, чтобы получше разглядеть. Это было высокое деревянное и, надо сказать, уже ветхое сооружение. Впрочем, достаточно строгое для публичного дома, который там когда-то помещался. По обе стороны уродливого крыльца стояли облупившиеся каменные урны, расписанные скачущими среди деревьев обнаженными девицами, а благословенное название гостиницы было вырезано по вертикали на гниющей деревянной доске, и, когда Джонатан стал переходить дорогу, доска стучала от ветра, как поезд стучит по рельсам. Тот же порыв ветра сыпанул в глаза Джонатана песком и защекотал ноздри жареным мясом и лаком для волос.
Поднявшись по ступенькам, он уверенно толкнул ногой скрипучую дверь и очутился во мраке, похожем на мрак склепа. Откуда-то издалека, как ему сначала почудилось, донесся грубый мужской смех и пахнуло ночной запоздалой трапезой. Постепенно он различил во тьме медный почтовый ящик с чеканкой, старинные часы с цветами на стекле, напомнившие ему о таких же в Ланионе, и стойку регистрации, заваленную бумагами и заставленную пивными кружками. Стойка освещалась гирляндой китайских фонариков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141