Кресло было сделано из металла или дерева, но поверху покрыто серебряными пластинами. Отдирать пластины приказа не было, тащить все кресло, – уж и вовсе глупо. Так что Игуана наказала отвинтить серебряные фигуры пантер, литые, тяжелые, в чем Сигма вскоре убедилась и изрядно почертыхалась, представляя, как потаранит эту тяжеленную сумку до своего «Жигуля».
Все бы так хорошо, однако, и кончилось. Кровь ей была заранее оплачена на случай непредвиденных обстоятельств. Но специально бабку она убивать не собиралась. Спала бы старушка, так и спала бы. До скорой уж теперь смерти. Но то ли – пузырь переполнился оставленным приходящей по утрам прислугой чаем, то ли что-то услышала, или приснилось что, – теперь уж не у кого спросить. Факт остается фактом. Когда Сигма, сгибаясь под тяжелой сумкой с серебром вышла из кабинета в дверях, ведущих в гостиную из старухиной спальни, стояла она, – тучная, простоволосая, седая, с лицом покрытым глубокими морщинами, в прозрачной, ещё из Германии, трофейной ночной рубашкой. Сквозь первоначально тонкую, ставшую с годами и вовсе прозрачной, ткань просвечивало старое тело.
Сигма сразу поняла, что придется убивать, быстро вытащила из-за ремня за спиной маленький «байярд» (тогда она на дело ходила, как правило, с «байярдом»), вскинула его, мгновенно сняла с предохранителя и изготовилась к стрельбе.
Старуха поняла, что грабительница сейчас убьет её, и крикнуть она не успеет, и помолиться, и жизнь прожитую вспомнить.
А поняв, кричать не стала.
Пуля у «байярда» – 6, 35 мм. Магазин на пять патронов.
Старухе хватило и одного. Пуля вошла в лоб, чуть выше бровей, точно между глаз, пробила мягкую старушечью кость и застряла в мозгу.
Сигма боязливо перешагнула через тело старухи, заглянула в спальню. Точно, на тумбочке старухи стояла недостающая для полноты коллекции вещь – серебряный стаканчик, в котором в белесой воде мокла старухина челюсть. Брезгливо взяв двумя пальцами серебряный стаканчик с густой резьбой в виде крупных листьев и цветов, она выплеснула зубы вместе с водой на серый, украшенный голубыми павлинами и цветами ковер, протерла висевшим тут же не фирменным, а скорее больничным вафельным полотенцем, и сунула стаканчик в сумку.
Вот и все, делов-то куча, как говорил её тренер по стрельбе старший прапорщик Никифор Расторгуев, единственный мужик, с которым она ощутила оргазм.
На площадке было тихо…
Взвалив сумку на плечи, она постаралась идти так, чтобы со стороны не было видно, какая сумка тяжелая.
Секьюрити нового соседа партийной старухи вроде бы на неё внимания не обратили.
И те, кто на улице охраняли подъезд своего босса, нового русского иерарха, тоже. Но когда она уже пересекла двор и до машины, припаркованной за углом, оставалось метров десять, один из охранников её все же догнал.
– А ну, стой. Ты в какой квартире была?
Она наугад назвала квартиру, этажом выше старухиной.
– У кого? – явно блефуя, спросил охранник.
– У Марьи Антоновны, двоюродной тетки, часы настенные вот несу в ремонт, – равнодушно ответила Сигма.
– Ты вот что. Ты сюда больше не ходи: тут серьезные люди живут.
– А с теткой как быть?
– А и она скоро отсюда переедет. Режимным будет дом. Наш банк его весь купил. Поняла?
– А пошел бы ты! – не удержалась Сигма.
И получила удар ребром ладони по почкам. Такой силы, что минуты три не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. А парень осклабился и повторил:
– Так поняла? Не ходи сюда больше. А часы тетке на новую квартиру сразу неси. Куда? А на Ваганьковское, – трубно рассмеялся он.
С тех пор она месяца два мочилась кровью, потом кровь перестала сочиться, а боли остались. Так что она каждое утро проверяла, – нет ли крови. Иногда она бывала.
Но сегодня не было. И это показалось ей хорошей приметой.
На сегодня у неё работенка была легкая.
В том смысле, что вещь – одна, хотя и потянет, по предварительной вскидке, килограмм 5-6. Но с той тяжелой сумкой с серебром, когда ей почку отбили, не сравнишь. Тогда разве что не приползла к машине. Взобралась, завела, поехала. Как добралась до блат-хаты, уже и не помнила. Но ничего, оклемалась. Снова стала дело делать. А как иначе – она ж на сдельщине. Сколько потопаешь, столько и полопаешь.
А реликварий этот, если на бабки перевести, стоить должен сумасшедшие деньги. И, хотя Игуана никогда не платила своим исполнителям процент со стоимости похищаемых ими вещей, все же учитывала навар.
Если реликварий потянет, как был «цинк», на 5 миллионов баксов, то к обычным 7 штукам «за кровь» и пяти за изъятие вещицы вполне может добавиться премия.
Она припарковалась, проверила оружие, обошла дом, в котором жил объект, прикинула возможные пути отхода по ситуации «атас», ещё раз обвела неказистый двор черными холодными глазами.
– Ну и живут наши миллионеры-коллекционеры: чем богаче, тем дерьмовей, – удивилась она, и, сплюнув на цветущий палисадник, вошла в темный, пахнущий мочой подъезд.
– Ни тебе кодов, ни стальных дверей, – удивилась она.
Впрочем, стальная дверь была. И как раз в квартире объекта. Об этом наводчик её не предупредил, но набор ключей и отмычек должен был снять и эту проблему. Главное, что среди соседей нет «новых русских».
Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»
Хуан Роберт Локк был карликом…
Часто перебирая толстыми кривоватыми ножками по густому ворсу персидского ковра, он подковылял к отцу и, снизу вверх, шаловливо улыбаясь, взглянул на него.
– Вот единственный человек в мире, который любил меня, любит и будет любить до смерти, – умиленно подумал Роберт, нежно гладя подагрическими пальцами густые и жесткие локоны сына.
У Хуана Роберта Локка ручки были такие же коротенькие, как и ножки, короткий мощный торс с прекрасно развитыми (плавание, работа на тренажерах) мышцами. Голова была крупной, с более широкими, чем у отца скулами и, как у всех карликов, выпуклым лбом. Из-под густых каштановых бровей смотрели на отца совершенно голубые глаза.
– Глаза у него – от матери, – подумал старый Локк. – И слава Богу, это единственное, что он унаследовал от матери.
Мать Локка-младшего была той ещё мерзавкой – так считал Локк старший.
И, пожалуй, у него были кое-какие основания относиться к покойной матушке его любимого сына несколько, можно сказать, критически.
…Это произошло, когда Хуану Роберту Локку было года полтора.
Локк старший вернулся из Бахрейна раньше намеченного срока. У него и в мыслях не было проверять молодую красавицу жену. После того, как она на протяжении почти трех лет убеждала его (и не только словами, вот именно, не только словами) что, несмотря на порядочную разницу в возрасте она его обожает, оснований не доверять милой доверчивой девочке, для которой он столько сделал, у Локка не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Все бы так хорошо, однако, и кончилось. Кровь ей была заранее оплачена на случай непредвиденных обстоятельств. Но специально бабку она убивать не собиралась. Спала бы старушка, так и спала бы. До скорой уж теперь смерти. Но то ли – пузырь переполнился оставленным приходящей по утрам прислугой чаем, то ли что-то услышала, или приснилось что, – теперь уж не у кого спросить. Факт остается фактом. Когда Сигма, сгибаясь под тяжелой сумкой с серебром вышла из кабинета в дверях, ведущих в гостиную из старухиной спальни, стояла она, – тучная, простоволосая, седая, с лицом покрытым глубокими морщинами, в прозрачной, ещё из Германии, трофейной ночной рубашкой. Сквозь первоначально тонкую, ставшую с годами и вовсе прозрачной, ткань просвечивало старое тело.
Сигма сразу поняла, что придется убивать, быстро вытащила из-за ремня за спиной маленький «байярд» (тогда она на дело ходила, как правило, с «байярдом»), вскинула его, мгновенно сняла с предохранителя и изготовилась к стрельбе.
Старуха поняла, что грабительница сейчас убьет её, и крикнуть она не успеет, и помолиться, и жизнь прожитую вспомнить.
А поняв, кричать не стала.
Пуля у «байярда» – 6, 35 мм. Магазин на пять патронов.
Старухе хватило и одного. Пуля вошла в лоб, чуть выше бровей, точно между глаз, пробила мягкую старушечью кость и застряла в мозгу.
Сигма боязливо перешагнула через тело старухи, заглянула в спальню. Точно, на тумбочке старухи стояла недостающая для полноты коллекции вещь – серебряный стаканчик, в котором в белесой воде мокла старухина челюсть. Брезгливо взяв двумя пальцами серебряный стаканчик с густой резьбой в виде крупных листьев и цветов, она выплеснула зубы вместе с водой на серый, украшенный голубыми павлинами и цветами ковер, протерла висевшим тут же не фирменным, а скорее больничным вафельным полотенцем, и сунула стаканчик в сумку.
Вот и все, делов-то куча, как говорил её тренер по стрельбе старший прапорщик Никифор Расторгуев, единственный мужик, с которым она ощутила оргазм.
На площадке было тихо…
Взвалив сумку на плечи, она постаралась идти так, чтобы со стороны не было видно, какая сумка тяжелая.
Секьюрити нового соседа партийной старухи вроде бы на неё внимания не обратили.
И те, кто на улице охраняли подъезд своего босса, нового русского иерарха, тоже. Но когда она уже пересекла двор и до машины, припаркованной за углом, оставалось метров десять, один из охранников её все же догнал.
– А ну, стой. Ты в какой квартире была?
Она наугад назвала квартиру, этажом выше старухиной.
– У кого? – явно блефуя, спросил охранник.
– У Марьи Антоновны, двоюродной тетки, часы настенные вот несу в ремонт, – равнодушно ответила Сигма.
– Ты вот что. Ты сюда больше не ходи: тут серьезные люди живут.
– А с теткой как быть?
– А и она скоро отсюда переедет. Режимным будет дом. Наш банк его весь купил. Поняла?
– А пошел бы ты! – не удержалась Сигма.
И получила удар ребром ладони по почкам. Такой силы, что минуты три не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. А парень осклабился и повторил:
– Так поняла? Не ходи сюда больше. А часы тетке на новую квартиру сразу неси. Куда? А на Ваганьковское, – трубно рассмеялся он.
С тех пор она месяца два мочилась кровью, потом кровь перестала сочиться, а боли остались. Так что она каждое утро проверяла, – нет ли крови. Иногда она бывала.
Но сегодня не было. И это показалось ей хорошей приметой.
На сегодня у неё работенка была легкая.
В том смысле, что вещь – одна, хотя и потянет, по предварительной вскидке, килограмм 5-6. Но с той тяжелой сумкой с серебром, когда ей почку отбили, не сравнишь. Тогда разве что не приползла к машине. Взобралась, завела, поехала. Как добралась до блат-хаты, уже и не помнила. Но ничего, оклемалась. Снова стала дело делать. А как иначе – она ж на сдельщине. Сколько потопаешь, столько и полопаешь.
А реликварий этот, если на бабки перевести, стоить должен сумасшедшие деньги. И, хотя Игуана никогда не платила своим исполнителям процент со стоимости похищаемых ими вещей, все же учитывала навар.
Если реликварий потянет, как был «цинк», на 5 миллионов баксов, то к обычным 7 штукам «за кровь» и пяти за изъятие вещицы вполне может добавиться премия.
Она припарковалась, проверила оружие, обошла дом, в котором жил объект, прикинула возможные пути отхода по ситуации «атас», ещё раз обвела неказистый двор черными холодными глазами.
– Ну и живут наши миллионеры-коллекционеры: чем богаче, тем дерьмовей, – удивилась она, и, сплюнув на цветущий палисадник, вошла в темный, пахнущий мочой подъезд.
– Ни тебе кодов, ни стальных дверей, – удивилась она.
Впрочем, стальная дверь была. И как раз в квартире объекта. Об этом наводчик её не предупредил, но набор ключей и отмычек должен был снять и эту проблему. Главное, что среди соседей нет «новых русских».
Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»
Хуан Роберт Локк был карликом…
Часто перебирая толстыми кривоватыми ножками по густому ворсу персидского ковра, он подковылял к отцу и, снизу вверх, шаловливо улыбаясь, взглянул на него.
– Вот единственный человек в мире, который любил меня, любит и будет любить до смерти, – умиленно подумал Роберт, нежно гладя подагрическими пальцами густые и жесткие локоны сына.
У Хуана Роберта Локка ручки были такие же коротенькие, как и ножки, короткий мощный торс с прекрасно развитыми (плавание, работа на тренажерах) мышцами. Голова была крупной, с более широкими, чем у отца скулами и, как у всех карликов, выпуклым лбом. Из-под густых каштановых бровей смотрели на отца совершенно голубые глаза.
– Глаза у него – от матери, – подумал старый Локк. – И слава Богу, это единственное, что он унаследовал от матери.
Мать Локка-младшего была той ещё мерзавкой – так считал Локк старший.
И, пожалуй, у него были кое-какие основания относиться к покойной матушке его любимого сына несколько, можно сказать, критически.
…Это произошло, когда Хуану Роберту Локку было года полтора.
Локк старший вернулся из Бахрейна раньше намеченного срока. У него и в мыслях не было проверять молодую красавицу жену. После того, как она на протяжении почти трех лет убеждала его (и не только словами, вот именно, не только словами) что, несмотря на порядочную разницу в возрасте она его обожает, оснований не доверять милой доверчивой девочке, для которой он столько сделал, у Локка не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123