И это ещё один след – значит, он хотя бы примерно одного роста и комплекции с убиенным иеромонахом. А вот о возрасте убийцы пока сказать ничего не могу. С одной стороны – сразу не смог убить, с другой – иеромонах хотя и хворал, был человек, не бессильный, мет сопротивляться.
– Ну, что ж, господа. Осмотра, достаточно, – подытожил прокурор. – Прошу приступить к первоначальному допросу.
Благочинный пригласил в свою, более просторную и лучше обставленную мебелями келью. С него, с благочинного и начали.
– Соблаговолите пояснить нам. Ваше преподобие, слыл ли покойный за человека состоятельного?
– Не думаю… Какие наши богатства… Мне в точности не известно, сколько у отца Иллариона было денег в наличии, но предполагаю, что о больших суммах речи нет. Это если о деньгах. А из вещей, кроме рясы летней лиловой, да зимней, черной, было пальто, крепкое еще, длинное, из прочного сукна Прянишниковской фабрики, сапожки кожаные. Сапожки, я заметил, в келье остались, а вот пальто не видать.
– Это важно. Если вор и убийца пальто взял, по нему сыскать злодея легче.
– Это так, это конечно, да и Бог поможет.
– А знал ли кто, что Вы панагию драгоценную дали на ночь отцу Иллариону, как Вы недавно заметили, для лечения?
– Да кроме нас двоих при том никто не присутствовал. А могли видеть, однако ж, те монахи, кто в келью заходил и видели на груди у отца Иллариона панагию.
– Кто ж в келью заходил?
– Не ведаю.
– Надо будет всех монахов опросить.
– Ваша воля.
– А мог ли кто из монахов таить на отца Иллариона злобу, зависть к нему питать?
– Исключено, добрейшей души был человек.
– А ведь не добрый злого ненавидит, наоборот, злой – доброго.
– Это так. Но – исключаю…
– Ни с кем не было у него неприязненных отношений?
– Ни с кем…
– Внутри монастыря…
– Да…
– А за стенами монастыря? У него могли быть враги?
– Враги есть у каждого мирянина. А у монаха – какие враги?
– Ни на кого подозрения Ваши не падают?
– Заподозрить невинного – большой грех.
– А убить, невинного – не грех? Полноте, пока все версии не переберем, не найдем изверга. А как версии перебирать, коли никого не подозревать.
– Это так, и рад бы помочь. Вы хоть, Иван Дмитриевич, какие наводящие вопросы мне бы…
– Не знаю распорядка монастыря… Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходи. А каков он, ваш устав? Бывают ли в монастыре посторонние люди? Кто они?
– Как не бывать? Редко, но бывают.
– Так кто же вызывает у Вас подозрение?
– Никто… Грешен, – никто… Не могу душу свою перебороть и напраслину на невинного человека возвести. Вы уж, любезнейший Иван Дмитриевич, мне наводящие вопросы…
– Так уж я и так… Наводящие… Да все не наведу Вас на нужную мысль.
– Да все потому, что ума не приложу, кто из людей истинно верующих мог пойти на такое страшное злодеяние корысти ради…
– А из неверующих?
– Так что неверующим в православном монастыре делать?
– И то ваша правда.
Делать нечего, стал Иван Дмитриевич искать другие подступы.
Вызвал монастырского служителя Якова.
Прокурор и следователь с, интересом прислушивались к первому допросу, свои вопросы не задавали. То ли не знали, что спросить, то ли им хотелось увидеть в деле, как ведет дознание сыщик Путилин. А может, и то, и другое. И третье – вчера оба были в гостях у помещик Славгородского Ивана Тимофеевича, общего старинного знакомца, – Иван Тимофеевич вместе служил в одном полку с судебным следователем и был свояком прокурора, так что засиделись, заигрались в вист, а это хорошее мужское занятие не обходится без доброй вишневой наливки, да и курили много всю ночь, курили, теперь голова-как чугунная, во рту, словно все лошади полка постояли, до вопросов ли…
Но когда Яков вошел в келью настоятеля, оба, и прокурор, и следователь, слегка оживились.
– А ну-тес, братец, покажи – ка нам свои руки! – бросился к нему следователь.
И прокурор встал с кресла, подошел поближе, уставился сквозь пенсне на вытянутые и слегка дрожащие руки Якова.
– А чего дрожит так? – внес свою лепту в дорос прокурор.
Я, конечно, извинясь, ваше-ство, но перебрал вчерась… Мы в трактире на Хомутовской, у Пал Палыча, с кумом четверть хлебного вина выкушали… – Так грех ведь.
– Как не грех? Грех… Вот я в монахи-то все и не решаюсь, который год. Грешен. А они – люди святые. А я все при них – в услужителях. Мое дело какое – печки растопить, дровишек заготовить, и все такое.
К ним подошел вплотную и доктор.
Все трое впились глазами в руки Якова.
Только Иван Путилин, как сидел, так и сидел.
– А что у тебя с руками? – спросил доктор.
– А что с руками? – удивился Яков.
Руки его были абсолютно чистые. В том смысле, что не было на них никаких порезов.
– А то, что мыть надо руки, ишь, под ногтями какой чернозем развел. Так неровен час и бактериями разживешься.
– Э, ваш-бродь, нас никакая бактерия не берет. Намедни в погреб за солониной ходил, так одна бактерия высунула рожу свою усатую, ошерилась, глаза красные в темноте горят, чуть за руку не цапнула.
– И что же? – смеясь спросил доктор.
– Увернулся, – признался Яков. – А то вот ещё был случай…
– Хватит, хватит, любезнейший, ты на вопросы отвечай – прервал его воспоминаний Иван Дмитриевич.
– А какие вопросы? Нет никаких вопросов.
– Вот тебе мой вопрос, – не знаешь ли, кто до тебя служил в прислужниках при монахах?
– Никак нет, не могу знать, потому, – как я могу про то знать, ежели это было до меня? – резонно возразил Яков.
– Убедил, – усмехнулся Путилин.
Пригласили в келью казначея монастыря.
– Скажите, отец казначей, Вы – старожил монастыря. Кто у вас до Якова служил в прислужниках при монахах.
– Помню всех, Иван Дмитриевич, как не помнить, – всех на работу брал, всем жалованье определял, всех увольнял и денежку в дорогу давал.
– Назовете ли имена, фамилии?
– Назову, почему не назвать Аккурат перед Яковом был Иван Михайлов – в сентябре уволился.
– А не скажете ли, когда сей Иван Михайлов был последний раз в монастыре? Давно ль?
Тут от двери кельи раздался голос – низкий густой, – одного из молодых монахов, из тех, что стояли там, прислушиваясь к разговору, их Путилин намеревался чуть позднее вызвать:
– Ежели Вы по Ваньку Михайлова, так он третьего дни был тут.
– То есть накануне убийства, – подытожил Иван Дмитриевич. – А чего заходил?
– Да вроде как бы и без надобности. Целый день проваландался по монастырю без дела, ночь переночевал, и наутро уехал к себе в село.
– А я его видел и в день убийства. В утро того дня, – добавил второй монах, с тонким бледным лицом.
– У кого ночевал Иван Михайлов? – спросил Путилин. – Никто не знает?
Позвали всех сторожей. Один и признался:
– У меня и ночевал Ваньша. Собирался в 9 вечера уехать к себе на станцию Окуловка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
– Ну, что ж, господа. Осмотра, достаточно, – подытожил прокурор. – Прошу приступить к первоначальному допросу.
Благочинный пригласил в свою, более просторную и лучше обставленную мебелями келью. С него, с благочинного и начали.
– Соблаговолите пояснить нам. Ваше преподобие, слыл ли покойный за человека состоятельного?
– Не думаю… Какие наши богатства… Мне в точности не известно, сколько у отца Иллариона было денег в наличии, но предполагаю, что о больших суммах речи нет. Это если о деньгах. А из вещей, кроме рясы летней лиловой, да зимней, черной, было пальто, крепкое еще, длинное, из прочного сукна Прянишниковской фабрики, сапожки кожаные. Сапожки, я заметил, в келье остались, а вот пальто не видать.
– Это важно. Если вор и убийца пальто взял, по нему сыскать злодея легче.
– Это так, это конечно, да и Бог поможет.
– А знал ли кто, что Вы панагию драгоценную дали на ночь отцу Иллариону, как Вы недавно заметили, для лечения?
– Да кроме нас двоих при том никто не присутствовал. А могли видеть, однако ж, те монахи, кто в келью заходил и видели на груди у отца Иллариона панагию.
– Кто ж в келью заходил?
– Не ведаю.
– Надо будет всех монахов опросить.
– Ваша воля.
– А мог ли кто из монахов таить на отца Иллариона злобу, зависть к нему питать?
– Исключено, добрейшей души был человек.
– А ведь не добрый злого ненавидит, наоборот, злой – доброго.
– Это так. Но – исключаю…
– Ни с кем не было у него неприязненных отношений?
– Ни с кем…
– Внутри монастыря…
– Да…
– А за стенами монастыря? У него могли быть враги?
– Враги есть у каждого мирянина. А у монаха – какие враги?
– Ни на кого подозрения Ваши не падают?
– Заподозрить невинного – большой грех.
– А убить, невинного – не грех? Полноте, пока все версии не переберем, не найдем изверга. А как версии перебирать, коли никого не подозревать.
– Это так, и рад бы помочь. Вы хоть, Иван Дмитриевич, какие наводящие вопросы мне бы…
– Не знаю распорядка монастыря… Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходи. А каков он, ваш устав? Бывают ли в монастыре посторонние люди? Кто они?
– Как не бывать? Редко, но бывают.
– Так кто же вызывает у Вас подозрение?
– Никто… Грешен, – никто… Не могу душу свою перебороть и напраслину на невинного человека возвести. Вы уж, любезнейший Иван Дмитриевич, мне наводящие вопросы…
– Так уж я и так… Наводящие… Да все не наведу Вас на нужную мысль.
– Да все потому, что ума не приложу, кто из людей истинно верующих мог пойти на такое страшное злодеяние корысти ради…
– А из неверующих?
– Так что неверующим в православном монастыре делать?
– И то ваша правда.
Делать нечего, стал Иван Дмитриевич искать другие подступы.
Вызвал монастырского служителя Якова.
Прокурор и следователь с, интересом прислушивались к первому допросу, свои вопросы не задавали. То ли не знали, что спросить, то ли им хотелось увидеть в деле, как ведет дознание сыщик Путилин. А может, и то, и другое. И третье – вчера оба были в гостях у помещик Славгородского Ивана Тимофеевича, общего старинного знакомца, – Иван Тимофеевич вместе служил в одном полку с судебным следователем и был свояком прокурора, так что засиделись, заигрались в вист, а это хорошее мужское занятие не обходится без доброй вишневой наливки, да и курили много всю ночь, курили, теперь голова-как чугунная, во рту, словно все лошади полка постояли, до вопросов ли…
Но когда Яков вошел в келью настоятеля, оба, и прокурор, и следователь, слегка оживились.
– А ну-тес, братец, покажи – ка нам свои руки! – бросился к нему следователь.
И прокурор встал с кресла, подошел поближе, уставился сквозь пенсне на вытянутые и слегка дрожащие руки Якова.
– А чего дрожит так? – внес свою лепту в дорос прокурор.
Я, конечно, извинясь, ваше-ство, но перебрал вчерась… Мы в трактире на Хомутовской, у Пал Палыча, с кумом четверть хлебного вина выкушали… – Так грех ведь.
– Как не грех? Грех… Вот я в монахи-то все и не решаюсь, который год. Грешен. А они – люди святые. А я все при них – в услужителях. Мое дело какое – печки растопить, дровишек заготовить, и все такое.
К ним подошел вплотную и доктор.
Все трое впились глазами в руки Якова.
Только Иван Путилин, как сидел, так и сидел.
– А что у тебя с руками? – спросил доктор.
– А что с руками? – удивился Яков.
Руки его были абсолютно чистые. В том смысле, что не было на них никаких порезов.
– А то, что мыть надо руки, ишь, под ногтями какой чернозем развел. Так неровен час и бактериями разживешься.
– Э, ваш-бродь, нас никакая бактерия не берет. Намедни в погреб за солониной ходил, так одна бактерия высунула рожу свою усатую, ошерилась, глаза красные в темноте горят, чуть за руку не цапнула.
– И что же? – смеясь спросил доктор.
– Увернулся, – признался Яков. – А то вот ещё был случай…
– Хватит, хватит, любезнейший, ты на вопросы отвечай – прервал его воспоминаний Иван Дмитриевич.
– А какие вопросы? Нет никаких вопросов.
– Вот тебе мой вопрос, – не знаешь ли, кто до тебя служил в прислужниках при монахах?
– Никак нет, не могу знать, потому, – как я могу про то знать, ежели это было до меня? – резонно возразил Яков.
– Убедил, – усмехнулся Путилин.
Пригласили в келью казначея монастыря.
– Скажите, отец казначей, Вы – старожил монастыря. Кто у вас до Якова служил в прислужниках при монахах.
– Помню всех, Иван Дмитриевич, как не помнить, – всех на работу брал, всем жалованье определял, всех увольнял и денежку в дорогу давал.
– Назовете ли имена, фамилии?
– Назову, почему не назвать Аккурат перед Яковом был Иван Михайлов – в сентябре уволился.
– А не скажете ли, когда сей Иван Михайлов был последний раз в монастыре? Давно ль?
Тут от двери кельи раздался голос – низкий густой, – одного из молодых монахов, из тех, что стояли там, прислушиваясь к разговору, их Путилин намеревался чуть позднее вызвать:
– Ежели Вы по Ваньку Михайлова, так он третьего дни был тут.
– То есть накануне убийства, – подытожил Иван Дмитриевич. – А чего заходил?
– Да вроде как бы и без надобности. Целый день проваландался по монастырю без дела, ночь переночевал, и наутро уехал к себе в село.
– А я его видел и в день убийства. В утро того дня, – добавил второй монах, с тонким бледным лицом.
– У кого ночевал Иван Михайлов? – спросил Путилин. – Никто не знает?
Позвали всех сторожей. Один и признался:
– У меня и ночевал Ваньша. Собирался в 9 вечера уехать к себе на станцию Окуловка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123