Юноша достал из кармана курточки фонарь, направил луч за картины. Встал у стены, всмотрелся. Точка, ракурс показались ему недостаточными для принятия решения. Он подтащил к стене кресло с львиными головами, встал на него, ещё раз всмотрелся в узкое пространство за картинами.
– Вот она, сучка! – удовлетворенно заметил он сам себе.
С темной бечевкой, на которой держались оба портрета, контрастировала серебряная (стальная, конечно же, но смотревшаяся в темноте как серебряная паутинка) струна, которая вела от портретов вниз, к пульту, вмонтированному в плинтус.
– Чуть дернешь неосторожно картинку, контакт сработает, и пошел сигнал в местную ментярню! – хохотнул юноша. – Нашли дурака.
Не слезая с кресла, он достал из кармана джинсовой курточки кусачки, аккуратно ухватил первый проводок, и, чертыхнувшись на дорожку (в силу того, что был безбожником, молиться было бессмысленно), перекусил проводок.
Потом, – стоит ли рисковать, когда конец операции так близок, он перетащил кресло на другую сторону от секретера соответственно, от часов, встал, направил луч фонаря, увидел оставшуюся, ведшую от портрета мужика-уродца стальную проволочку вниз, к пульту, и, вновь чертыхнувшись, перекусил и её.
– Кажись, все, – удовлетворенно выдохнул он гнилостный запах изо рта.
Давно болели два коренных зуба справа, десна опухла, и он сам, кажется, чувствовал, какой гнилью несет от разъеденных кариесом зубов, но работа была такая, что никак не отложишь, много заказов. Некогда лечиться. И он все откладывал, откладывал поход к зубному врачу.
Но если честно, тут причиной была не только занятость.
Он панически боялся стоматологов и бормашины. И, хотя все говорили, что в хорошей клинике нынче лечат совсем без боли все же не верил и обходил стоматологии стороной.
Картины положил на черное тело стола, пассатижами отогнул гвоздики, поддел подрамник, вынул подрамники с натянутой на них холстиной сначала на одном портрете, потом на другом, наконец, снял полотно с подрамника, скатал обе картины в трубку, вложил её в футляр от зонта-трости и закрепил в специальных петлях на спине, под курткой.
Оставались сущие пустяки.
Он открыл окно. Прислушался, огляделся, до рези в глазах всматриваясь в слабо освещенную уличным фонарем черноту ночи.
Дальний пригород Москвы спал, было тихо, лишь изредка где-то справа, в стороне железной дороги, слышалась брехня собак. Ну, да собаки всю ночь брешут…
Он высунулся из окна, ухватил заброшенный на ветку, качавшуюся перед окном, грузик, подтянул вначале тонкую бечевку, потом и привязанную к ней толстую веревку. Вдел в ручку рамы крючок со шкивом, и налегая всем телом, стал подтягивать убитого им юноши в белой рубашке и черных слаксах к окну. Благо что второй этаж, хоть и тяжело, конечно.
Подтянув тело к подоконнику, он закрепил веревку, ухватившись за рубашку, втащил тело в комнату. Снял шкив, смотал веревки, плотно закрыл створки окна, опустил шпингалеты. Протер подоконник. Посадил вялое тело так, чтобы лицо юноши с закрытыми глазами было обращено в сторону трупа старика. После чего вложил в вялую ладонь, не успевшую в теплой тишине вечера застыть до мраморного холода и задеревенеть рукоятку «Рэйвена», так, чтобы пальцы, ещё сохранившие тонкий слой пота, оставили на блестящих щечках слоновой кости и хромированном курке свои следки. Но передумал: относительно пистолета у него появился другой план.
Подошел к телу старика. Одна рука, как раз правая, неловко подогнувшись, была раскрыта ладонью вверх. Он вложил струну, предварительно вытянутую из «командирских» часов и откушенную немецкими сильными кусачками, в ладонь старика. И ещё подивился, какая ладонь теплая…
Но особо задумываться и задерживаться в этой квартире ему резону не было. Время шло, и шло оно как бы против него. И хату надо поскорее покидать, бережёного бог бережет, как сказала монахиня, натягивая презерватив на свечку, и ближайший поезд на Москву будет через сорок минут. Хотя до станции недалеко, но лучше поспешить. В шесть утра от него ждет телефонного звонка Игуана.

Марфа-посадница, Сонька-подлиза и Федя-банкир
Интересно людям их прозвища и кликухи достаются.
Кто-то зарабатывает свою кличку в раннем детстве – Рыжий, – например. Или Колян – по имени.
Кто-то получает её в зрелые годы, в связи с неким событием в его жизни, – Резаный, например, или Митька-качок: ну, тут все понятно, комментарии излишни.
Марфа стала Марфой-посадницей уже в зрелые годы. И не потому, что вот посадили Марфу, и стала она, оттянув срока два на зоне, посадницей.
И не потому, что вызвала у кого-то ассоциации с боярыней новгородской из ХVI века. В окружении Марфы бывали люди образованные, эксперты, искусствоведы, музейщики, но им и в голову не приходило дать кличку Марфе, женщине, как известно в узком кругу, властной и мстительной.
Кликуху ей дали воры, которые были связаны с ней криминальным бизнесом, из тех бригад, что выполняли её строгие и разнообразные задания по Москве, стране и миру не без пользы для себя.
А прозвище то с простым происхождением. Уж если грузная Марфа садилась в кресло, на тахту или диван, то встать, для неё было целой проблемой. Уже лет пять как сама она этого сделать не могла. Из кресла или из ванны её поднимали две бабенки – прислужницы. Конечно с трудом. Но остатки стыдливости мешали 80-летней старухе приглашать для столь интимных дел мужиков, тем более, что ведь к со стульчака её надо было снимать тоже в четыре руки. При том, что и туалет, и ванна были сделаны по спецзаказу и вчетверо превышали традиционные размеры. Впрочем, Марфа могла себе и не такое позволить.
Потому что Марфа-посадница была чудовищно богата.
А вот кличка «Федя-банкир» прилипла к Федору Ивановичу Егорову с детских лет. Хотите верьте, хотите – нет.
Сколько он себя помнил, был Федя мальчиком сообразительным и ироничным. Все детские премудрости, школьные, вузовские и иные науки давались ему исключительно легко. И сколько он себя помнил, ему всегда хотелось быть богатым. Не просто обеспеченным. Семья была не из бедных – отец работал главным специалистом в Министерстве среднего машиностроения, все время что-то изобретал, прятал ордена и медали в сейф, а премии на изобретения и открытия отдавал жене, так что семья жила хорошо. Нет, Федя хотел стать очень, очень богатым, так сказать, индивидуально, а не в качестве члена семьи. И, подчеркиваю, – очень богатым.
Поскольку описание его яркой жизни не входит в нашу задачу по причине, которую вы, уважаемый читатель, поймете к концу главы, то и очертим эту яркую биографию лишь пунктирно. Золотая медаль в школе и по ценам начала 50-х годов пятьсот рублей в кубышке, заработанных тем, что давал однокашникам в долг с процентами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123