Или «подставить» его так, чтобы ему неминуемо грозил электрический стул. В любом случае, если им удастся бросить на него тень обвинения в умышленном убийстве, он, при всех его деньгах, проведет остаток своих дней в тюрьме. А «голубочки» будут резвиться в его «Эскориале», наслаждаться его винами, радоваться его картинам, гладить руками его драгоценные камни… никогда… Никогда…
Рука, которой он тянул к себе «Библию», дрогнула от волнения и он чуть было не уронил маленькую, но тяжелую уже для него книгу на скрытый толстым ковром пол.
Но в последний момент удержал, раскрыл наугад…
Прочитал:
В «Евангелии от Иоанна», в главе 8, на странице 112 «Нового завета» под цифрой «34» было написано:
«Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха»…
Как всегда он увидел в случайно выхваченной из «Библии» мысли глубокий смысл. И, впервые захотел узнать, что ему делать дальше. И прочитал следующую запись, под цифрой «35»:
«Но раб не пребывает в доме вечно».
– Бог помогает мне, давая словами Евангелия «От Иоанна» подтверждение принятого решения. Подтверждение его правильности.
Она совершила грех прелюбодеяния. Она – раб своего греха. Но раб не пребывает в доме вечно.
– Раб должен быть изгнан из дома, – решил наконец Локк уже окончательно и нажал кнопку звонка, вызывающего камердинера.
Ему предстояло мучительное в его возрасте утро.
С трудом надо было встать, – хотя и с помощью камердинера, – потом так же, преодолевая боли в суставах, в пояснице, в о во всем позвоночнике доковылять до ванны, уже наполненной теплым парным молоком, привезенным с его же фермы, потом терпеть прикосновения камердинера, обтирающего его сухое, морщинистое тело мягким ворсистым полотенцем, потом терпеть ещё большую муку, – когда тело, чувствительное даже к легкому прикосновению несильных струй, бивших только что в его кожу теплым молоком, будет подвергнуто пусть и мягкому, щадящему, но массажу. Массаж делала девочка – тайка, большая мастерица и кудесница. Но иногда даже её нежнейшие, как порыв теплого техасского летнего ветерка, пальцы приносили боль, но надо было терпеть. Массаж – непременное условие жизни. Это ему лечащий доктор растолковал довольно убедительно. А он понимал в своем деле – выдающийся терапевт-геронтолог не даром получал свои деньги. Локку за 80, а он ещё очень и очень.
Правда, очень и очень он уже днем.
А утром приходится собирать себя по частям…
После массажа – десять минут отдыха. И завтрак. Легкий, нужный, полезный. Как правило, такие завтраки бывают невкусны. Но это у простых смертных все полезное – не вкусно. Для него готовили выдающиеся повара Европы, Америки и Азии. Все было свежайшим, нежнейшим, абсолютно без сахара, холестерина, жира, соли и т. д. Но с точки зрения вкуса – там был и вкус соленого – в черной икре, и сладкого – в мороженом с клубникой, и копченого – в паштете из угря. Вкус был, а самого этого ничего не было. При том, что никакой химии, все – натуральное. Наука.
Потом он опять отдыхал. Перед ним по специальным желобам двигали шиты, на которых висели в расположенном с кабинетом, запасники с картинами. Ему нужно было лишь заказать те работы, которые хотелось видеть именно сегодня.
Сегодня после завтрака он заказал себе Веласкеса.
– Маленьких, – заказал он.
Секретарь понял и привез две дивных по исполнению копии картин Веласкеса.
На одном полотне крохотный карлик с печальным лицом, в черном плаще, в черной широкополой шляпе, перелистывал страницы огромного, – с него ростом, – фолианта.
На другом портрете был изображен сидящий карлик с густой черной бородой и лихо закрученными усами, в красной безрукавке, украшенной тонкой работы кружевным брюссельским воротником.
На первом потрете великого испанца был изображен его современник дон Диэго де Асеро, прозванный «Эль Примо». На втором дон Себастья, де Морра.
Портреты были созданы с разницей в четыре года, в Мадриде – в 1644 и 1648гг.
Рассматривая в то утро портреты, Локк впервые наконец понял, почему он вот уже месяц приказывает демонстрировать ему именно эти работы, при том, что в его домашнем музее были работы может быть, не сильнее по исполнению, но любопытнее по сюжету. Все дело как раз в сюжете.
Он понял, что хочет создать для сына-карлика галерею портретов карликов кисти великих живописцев. И это должны быть подлинники…
Счастье и горе реставратора Веры Ивановой. Ограбление в «Пушкинском»
Машину поставили на Волхонке так, чтобы Виктор Егоров – ясно видел оба выезда – со стороны собственно «Пушкинского» и из-за Музея частотных коллекций, из двора НИИ.
Егорыч остался в машине. Вася, Пал Палыч, Дима и Федор как старший группы разошлись по «точкам» так, чтобы контролировать ситуацию и засечь потенциальных грабителей до начала преследования: надо было их вычислить и запомнить, отследить до машин, и «сопроводить» до места передачи коллекции.
Когда Федор заглянул во двор, чтобы проверить, насколько там закамуфлировались Василий Андреевич и Дмитрий Сергеевич, то даже беглого обзора местности ему хватило, чтобы не только убедиться: оба его сотрудника не привлекут внимания ни профессионалов, ни тем более дилетантов, но и заметить кое-что более важное.
Дима сидел на крыльце НИИ и курил, просматривая какую-то монографию с таким интересом, что заподозрить его в фальши не смог бы сам Константин Сергеевич Станиславский, вечно, по уверениям современников, истошно вскрикивающий «Не верю», если улавливал неестественность в игре. У них тоже был реалистический театр, так что играть надо было естественно. Неплохо выглядел и Вася, – оказывается он успел согласовать свою «роль» с Николаем Терентьевым, начальником охраны музея, и теперь, вооружившись стамеской и молотком пробивал некую, лишь ему видную и понятную ложбинку между цоколем здания и асфальтом. Смысла в этом занятии не было никакого, но впечатление он производил абсолютно убедительное. Таким образом, оба отсматривали два возможных канала передачи гравюр из музея во двор и могли не только запомнить, но и заснять на миниатюрные видеокамеры, закамуфлированные в одном случае в корешке книги, в другом – в торце стамески (конечно же, Вася «бил» по ней чисто символически, так, скоблил) – по крайней мере двоих подозреваемых в совершении кражи.
Но Федор увидел и другое.
Машин у злоумышленников, скорее всего, будет две.
Потому что именно две машины привлекли внимание Федора.
И не потому, что ярким цветом отличались от других, стоявших во дворе. А тем, что только у них, были почему-то раскрыты багажники. Словно машины были сообщницами и уже заранее хищно раскрыли рты, чтобы заглотнуть добычу.
– Точно. И два пижона, один сидел за рулем красной машины, второй прогуливался рядом с другой машиной, нервно покуривая коричневые дорогие сигареты с золотым мундштуком и разбрасывая вокруг себя окурки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Рука, которой он тянул к себе «Библию», дрогнула от волнения и он чуть было не уронил маленькую, но тяжелую уже для него книгу на скрытый толстым ковром пол.
Но в последний момент удержал, раскрыл наугад…
Прочитал:
В «Евангелии от Иоанна», в главе 8, на странице 112 «Нового завета» под цифрой «34» было написано:
«Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха»…
Как всегда он увидел в случайно выхваченной из «Библии» мысли глубокий смысл. И, впервые захотел узнать, что ему делать дальше. И прочитал следующую запись, под цифрой «35»:
«Но раб не пребывает в доме вечно».
– Бог помогает мне, давая словами Евангелия «От Иоанна» подтверждение принятого решения. Подтверждение его правильности.
Она совершила грех прелюбодеяния. Она – раб своего греха. Но раб не пребывает в доме вечно.
– Раб должен быть изгнан из дома, – решил наконец Локк уже окончательно и нажал кнопку звонка, вызывающего камердинера.
Ему предстояло мучительное в его возрасте утро.
С трудом надо было встать, – хотя и с помощью камердинера, – потом так же, преодолевая боли в суставах, в пояснице, в о во всем позвоночнике доковылять до ванны, уже наполненной теплым парным молоком, привезенным с его же фермы, потом терпеть прикосновения камердинера, обтирающего его сухое, морщинистое тело мягким ворсистым полотенцем, потом терпеть ещё большую муку, – когда тело, чувствительное даже к легкому прикосновению несильных струй, бивших только что в его кожу теплым молоком, будет подвергнуто пусть и мягкому, щадящему, но массажу. Массаж делала девочка – тайка, большая мастерица и кудесница. Но иногда даже её нежнейшие, как порыв теплого техасского летнего ветерка, пальцы приносили боль, но надо было терпеть. Массаж – непременное условие жизни. Это ему лечащий доктор растолковал довольно убедительно. А он понимал в своем деле – выдающийся терапевт-геронтолог не даром получал свои деньги. Локку за 80, а он ещё очень и очень.
Правда, очень и очень он уже днем.
А утром приходится собирать себя по частям…
После массажа – десять минут отдыха. И завтрак. Легкий, нужный, полезный. Как правило, такие завтраки бывают невкусны. Но это у простых смертных все полезное – не вкусно. Для него готовили выдающиеся повара Европы, Америки и Азии. Все было свежайшим, нежнейшим, абсолютно без сахара, холестерина, жира, соли и т. д. Но с точки зрения вкуса – там был и вкус соленого – в черной икре, и сладкого – в мороженом с клубникой, и копченого – в паштете из угря. Вкус был, а самого этого ничего не было. При том, что никакой химии, все – натуральное. Наука.
Потом он опять отдыхал. Перед ним по специальным желобам двигали шиты, на которых висели в расположенном с кабинетом, запасники с картинами. Ему нужно было лишь заказать те работы, которые хотелось видеть именно сегодня.
Сегодня после завтрака он заказал себе Веласкеса.
– Маленьких, – заказал он.
Секретарь понял и привез две дивных по исполнению копии картин Веласкеса.
На одном полотне крохотный карлик с печальным лицом, в черном плаще, в черной широкополой шляпе, перелистывал страницы огромного, – с него ростом, – фолианта.
На другом портрете был изображен сидящий карлик с густой черной бородой и лихо закрученными усами, в красной безрукавке, украшенной тонкой работы кружевным брюссельским воротником.
На первом потрете великого испанца был изображен его современник дон Диэго де Асеро, прозванный «Эль Примо». На втором дон Себастья, де Морра.
Портреты были созданы с разницей в четыре года, в Мадриде – в 1644 и 1648гг.
Рассматривая в то утро портреты, Локк впервые наконец понял, почему он вот уже месяц приказывает демонстрировать ему именно эти работы, при том, что в его домашнем музее были работы может быть, не сильнее по исполнению, но любопытнее по сюжету. Все дело как раз в сюжете.
Он понял, что хочет создать для сына-карлика галерею портретов карликов кисти великих живописцев. И это должны быть подлинники…
Счастье и горе реставратора Веры Ивановой. Ограбление в «Пушкинском»
Машину поставили на Волхонке так, чтобы Виктор Егоров – ясно видел оба выезда – со стороны собственно «Пушкинского» и из-за Музея частотных коллекций, из двора НИИ.
Егорыч остался в машине. Вася, Пал Палыч, Дима и Федор как старший группы разошлись по «точкам» так, чтобы контролировать ситуацию и засечь потенциальных грабителей до начала преследования: надо было их вычислить и запомнить, отследить до машин, и «сопроводить» до места передачи коллекции.
Когда Федор заглянул во двор, чтобы проверить, насколько там закамуфлировались Василий Андреевич и Дмитрий Сергеевич, то даже беглого обзора местности ему хватило, чтобы не только убедиться: оба его сотрудника не привлекут внимания ни профессионалов, ни тем более дилетантов, но и заметить кое-что более важное.
Дима сидел на крыльце НИИ и курил, просматривая какую-то монографию с таким интересом, что заподозрить его в фальши не смог бы сам Константин Сергеевич Станиславский, вечно, по уверениям современников, истошно вскрикивающий «Не верю», если улавливал неестественность в игре. У них тоже был реалистический театр, так что играть надо было естественно. Неплохо выглядел и Вася, – оказывается он успел согласовать свою «роль» с Николаем Терентьевым, начальником охраны музея, и теперь, вооружившись стамеской и молотком пробивал некую, лишь ему видную и понятную ложбинку между цоколем здания и асфальтом. Смысла в этом занятии не было никакого, но впечатление он производил абсолютно убедительное. Таким образом, оба отсматривали два возможных канала передачи гравюр из музея во двор и могли не только запомнить, но и заснять на миниатюрные видеокамеры, закамуфлированные в одном случае в корешке книги, в другом – в торце стамески (конечно же, Вася «бил» по ней чисто символически, так, скоблил) – по крайней мере двоих подозреваемых в совершении кражи.
Но Федор увидел и другое.
Машин у злоумышленников, скорее всего, будет две.
Потому что именно две машины привлекли внимание Федора.
И не потому, что ярким цветом отличались от других, стоявших во дворе. А тем, что только у них, были почему-то раскрыты багажники. Словно машины были сообщницами и уже заранее хищно раскрыли рты, чтобы заглотнуть добычу.
– Точно. И два пижона, один сидел за рулем красной машины, второй прогуливался рядом с другой машиной, нервно покуривая коричневые дорогие сигареты с золотым мундштуком и разбрасывая вокруг себя окурки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123