– Приезжай, братец, приезжай. Рады будем. Софи, что же ты не приглашаешь к себе на свадьбу? – с лёгким упрёком обратился князь к дочери.
– Приезжайте, – как-то нехотя промолвила княжна.
Этот зов тяжело отозвался на молодом человеке; он побледнел и от сильного волнения закусил себе губы.
Это не ускользнуло от проницательного взгляда княжны; она быстро спросила у Николая:
– Что с вами?
– Извините, раненое плечо часто даёт себя знать, ужасная боль, – немного растерявшись, ответил молодой человек.
– А ты, братец, берегись, весною в Москве плохое житьё, как раз простудишься. То ли дело у нас в Каменках! Скорее приезжай к нам.
– Несказанно благодарен вашему сиятельству.
Прозоров, жених Софьи, не провожал Гариных: его не было в Москве; Леонид Николаевич получил командировку в Тверь недели на две.
По той самой дороге, по которой ехал князь Гарин со своим семейством в свою усадьбу Каменки, по прошествии пяти дней ехала пара сытых лошадей, запряжённая в простой телеге с верхом, сделанным из клеёнки; в телеге сидел Николай Цыганов с какими-то двумя оборванцами подозрительного вида.
Один из оборванцев, с красным, отёкшим от перепоя лицом, с рыжей всклоченной бородой, с зверским взглядом, сидел рядом с Николаем; другой оборванец на козлах правил лошадьми; по смуглому цвету лица и по волосам, чёрным как смоль, он походил на цыгана; рыжего звали Петрухой, а чёрного – Кузьмой.
Николай был задумчив и мало говорил в дороге со своими спутниками.
Наконец рыжему Петрухе надоело ехать молча, и он обратился к молодому человеку:
– Ваше благородие, а ваше благородие!
– Ну, что тебе? – откликнулся недружелюбно Николай.
– Да скоро ли мы приедем?
– А ты, верно, соскучился ехать?
– Знамо, соскучился. И дорога, будь она проклята!
– Чем тебе, Петруха, не нравится?
– Да как же, ваше благородие, кабаков мало по дороге.
– А тебе бы, пьяница, всё вино лопать! – огрызнулся на рыжего Цыганов.
– В дороге, ваше благородие, вино услада. Потому скучища, а вино веселье сердцу придаёт. Напьёшься, ну и долгий путь покажется коротким.
– Ну, на кабаки, рыжая образина, ты не рассчитывай.
– А почему так?
– Потому пьянствовать тебе не дам.
– Ты-то, ваше благородие, мне пьянствовать не дашь? – нахально спросил Петруха у Цыганова.
– Хоть бы я!
– Ну, барин, это ты оставь, на тебя я не посмотрю.
– Силою заставлю! – крикнул на рыжего молодой человек.
– Ну, барин, не ври, я сильнее тебя!
– А вот этого гостинца хочешь? – Николай быстро вынул из дорожной сумки небольшой двуствольный пистолет.
– Ох, барин, не пугай – этой штуки я боюсь! – присмирев, покорным голосом проговорил Петруха.
– Ну, то-то же! Смотри! До тех пор, пока мы не кончим дело, пьянствовать ни ты, ни Кузьма не будете! Сделаете мне дело, за которым я вас везу в княжескую усадьбу, тогда опейтесь, мне всё равно!
– Зачем опиваться! Мы только вдосталь винца на радостях отведаем, а опиваться зачем?
– Там уж вы как хотите, а до тех пор ни-ни!
– Да уж ладно, мол.
– Ты молчи, Петруха, потерпи. Недолго осталось – скоро приедем. Обделаем барину дельце – тогда и гулять станем, – вставил своё слово дотоле не принимавший участия в разговоре черномазый Кузьма.
Не доезжая несколько десятков вёрст до княжеской усадьбы Каменки, Николай Цыганов остановился на ночлег на постоялом дворе; он не хотел ночевать в избе – там было душно и жарко, а лёг спать в телеге. Рыжий Петруха и черномазый Кузьма расположились на сеновале.
Ночь была апрельская, светлая. Голубое, безоблачное небо усеяно было миллионами звёзд. На дворе светло, как днём. Не спалось что-то Николаю; ему наскучило лежать в телеге – он встал и пошёл к сеновалу; ему захотелось узнать, спят ли Петруха и Кузьма.
Кругом было тихо. Вот он у сеновала. Николай ясно слышит разговор двух оборванцев.
– Право бы, его ухлопать. Давай, Кузьма, чего зевать? – тихо говорит Петруха.
– А почём знаешь, есть ли у него деньги?
– Вона! Разве в дорогу едут без денег? Это не мы с тобой, – чай, сам знаешь, по сто целковых нам обещал, если устроим дела. Стало быть, деньги с ним.
Цыганов стал слушать внимательнее; он понял, что дело касается его.
– А как его ухлопаешь? А пистолет забыл? – возразил Петрухе черномазый Кузьма.
– Эх, Кузька, какой ты дурень, право! Чай, он спит. С дороги-то его пушкой не разбудишь.
– Гляди, Петруха, боязно!
– Ишь, чёрт! Ровно девка красная! Или отвык? – смеётся рыжебородый.
– От тебя, Петруха, не отстану.
– Вот и давно бы так! Чай, деньги-то станем поровну делить. Ну, думать нечего, пойдём прихлопнем его, оберём, коней отвяжем да верхом опять в Москву.
– А ну поймают!
– Вона! Ведь мы не пешком, не скоро изловишь, – лови ветра в поле!
Петруха заворочался, приготовляясь встать с сена. Но каково было их удивление и испуг, когда около них, как «по щучьему веленью», очутился Николай с двуствольным пистолетом в руках; лицо его было искажено гневом и злобою.
– Ни с места, дьявол, не то уложу! – крикнул он не своим голосом, прицеливаясь в Петруху.
– Помилуй, барин, за что ты убить нас хочешь? – испуганно отозвался рыжебородый.
– За то, разбойник, что убить меня собирался!
– Так ты слышал? Что же, мы только собирались.
– И убили бы, если бы я не услыхал ваш разговор!
– Это, барин, всё он, Петруха, – он меня уговаривал, – откровенно сознался черномазый Кузька.
– Убить я не убью, а созову сейчас народ, прикажу вас в цепи заковать и в город представить.
– Помилосердствуй, барин!
– Не погуби!
– Отпусти!
– Дай покаяться! – почти в один голос, чуть не плача, говорили оборванцы, стоя на коленях перед молодым человеком.
– Как вас помиловать! Прости вас – вы опять задумаете убить!
– Волоса с головы твоей не тронем!
– Волос-то, пожалуй, вы не тронете, а голову снесёте! – Николай не мог не улыбнуться, смотря на плаксивые рожи оборванцев.
– Возьми с нас клятву! – предложил Кузька.
– Что для вас, разбойников, клятва?
– Разве мы разбойники? – обиделся было Петруха.
– А кто же? Честные люди? На сонного с ножом идёте! Ну да чёрт с вами! На этот раз я вас прощаю, потому что вы мне нужны.
– По гроб твои слуги верные!
– Это вы-то, вы? – Цыганов расхохотался.
– Ну и барин ты! – проговорил Петруха.
– А что? – самодовольно спросил молодой человек.
– Орёл!
– А вы коршуны! Глядите, молодцы, пистолет всегда при мне! Я во всякое время успею размозжить вам головы! Ну, рассветает, спать теперь не время. Пора в путь. Пошли запрягать коней! – распорядился Цыганов, и не прошло часа, как из ворот постоялого двора выехала телега с нашими путниками.
Петруха и Кузьма были хмуры и мрачны; оба они молча сидели на телеге; зато весел был Николай Цыганов; он во всю дорогу острил и насмехался над оборванцами.
ГЛАВА XXIII
– Ваше сиятельство, несчастие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230