– Не спишь, княжна?
– Нет! До сна ли? Я жду тебя.
– Опасно нам бежать-то: твой недруг здесь.
– Ведь он спит?
– Крепко спит, а всё же боязно. Ну проснётся? беда!
– Как же нам быть?
– Боюсь, начну замок сшибать, услышит Ах, постой, может, я достану ключ. Ключ-то у него на кушаке привязан, срежу – он крепко спит, не услышит.
Сычиха осторожно подкралась к спавшему Цыганову; на нём надет был суконный казакин, подпоясанный красным кушаком; на кушаке висел ключ.
В руках у старухи был острый ножик. Она очень ловко срезала ключ и поспешила с ним к двери; замок был отперт, и княжна очутилась на свободе.
– Скорей к оврагу, там стоят кони.
– Так темно, я ничего не вижу.
– Давай, сударка, руку, я поведу.
Они скоро добрались до оврага. Сычиха привычною рукою впрягла одну лошадь, а другую привязала позади телеги.
– Ты садись, а я выведу лошадей.
Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была глинистая, плохая.
Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.
– Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! – весело сказала Сычиха.
– Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! – проговорила книжна.
– А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки – тогда и отблагодаришь.
– А как звать тебя?
– Зови Сычихой.
– Таких имён я не слыхала.
– Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.
– Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе…
– Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.
– Далеко до Каменков? – спросила княжна.
– Десятка два вёрст будет, – ответила старуха, погоняя лошадей.
– Господи, как далеко!
– А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.
– Страшно ночью в лесу!
– Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.
Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа – его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.
– Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку – вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..
Цыганов побежал к оврагу за лошадьми – ни лошадей, ни кибитки не было.
– Всё, всё пропало! Обманули, провели! И я, дурак, церемонился с этой куклой! А ты, проклятая хрычовка, за всё ответишь мне. Попадись, я задушу тебя, гадину! – кричал Цыганов, посылая проклятия и княжне, и Сычихе.
Он поджёг хибарку старухи и любовался, как огонь пожирал ветхое жилище и убогое добришко старухи; через час и следа не осталось от избы; только печной остов одиноко стоял на поляне.
– Куда теперь идти? Надо подальше скрыться из здешних мест: теперь искать меня будут. Не везёт мне в жизни… Пойду куда-нибудь. Деньги у меня водятся. Э, как ни жить, лишь бы жить…
И, успокоившись от душившего гнева и злобы, Цыганов быстро замаршировал по дороге к Москве.
ГЛАВА III
– Что это, Пётр Петрович: я замечаю большую перемену в твоём обращении с Дуровым, что это значит? – как-то раз спросил князь Сергей у своего приятеля.
Тот как-то поморщился и тихо ответил:
– Тебе так кажется: никакой перемены. Я с Дуровым хорош по-прежнему.
– Не говори! Ты даже, как я заметил, нередко говоришь с ним на «вы», называешь его не Дуровым, а господином офицером. Скажи, Пётр Петрович, ты чем-нибудь им недоволен?
– С чего, князь, взял? Я очень, очень доволен молодым офицером! Он исправен по службе, храбр, старателен – единственный пример для всех.
– Уж и единственный! Ты преувеличиваешь, друг сердечный!
– Я преувеличиваю? Нисколько. Она, то есть он, удивительный человек!
– Опять-таки преувеличиваешь!
– Молодая женщина оставляет всё дорогое, любящее и решается сражаться в рядах нашей армии! Своим геройством и отвагою служит примером всем нам… – с жаром говорил Пётр Петрович. Он в своём увлечении забыл данное слово Дуровой никому не открывать, что она женщина. – Это идеальная, беспримерная женщина! В сражении кругом ад кромешный, кровь рекою льётся, от стонов и криков голова кружится, а она и бровью не моргнёт
– Постой, постой! Про кого это, приятель, ты с таким увлечением рассказываешь? Кто эта идеальная женщина? Я не понимаю. Ведь я с тобою говорю про Дурова! – с удивлением посматривая на Зарницкого, сказал Гарин.
– И я говорю… то есть нет, – я сам не знаю, что болтаю, чёрт возьми!
Пётр Петрович растерялся и не знал, как вывернуться.
– Я говорю про Дурова.
– Ну, и я про неё.
– Про неё? Кто это «она»?
– Тьфу, чёрт! Опять спутал. Князь, чего ты меня сбиваешь? – рассердился Зарницкий.
– Помилуй, я и не думаю.
– Ну чего ты лезешь ко мне с этим Дуровым!
– Послушай, Пётр Петрович, этот Дуров – не Дуров, а Дурова?.. не мужчина, а женщина?
– Что ты ещё выдумал? – Зарницкий покраснел и опустил голову.
– Ты сам себя выдал, приятель!
– Я, я? – переспросил бедный Пётр Петрович.
– Да, ты. Проговорился, голубчик!
– Ну, ну, проговорился, что же из этого?
– Ничего особенного. Я и сам подозревал в этом молодом человеке женщину.
– Подозревал – и только? По нежному сложению он точно напоминал женщину, но по своему мужеству и геройству – твёрдого, закалённого в битвах воина. Да что! – и не одни мы с тобою, а вся армия, все приняли её за мужчину!
– Ну, были исключения. Твой денщик Щетина первый не хотел признать Дурову за Дурова.
– Да, братец, он оказался дальновиднее нас.
– Расскажи, пожалуйста, Пётр Петрович, как ты проник в эту тайну? Ведь Дурова так хорошо себя замаскировала.
И едва только полковник Зарницкий окончил свой рассказ, как ему удалось открыть, что храбрый молодой офицер не мужчина, – дверь в барак отворилась, и вошла Надежда Андреевна Дурова.
– Я не помешал? – спросила она, посматривая на растерявшихся друзей.
– Нисколько, нисколько, очень рады! – вставая и кланяясь, проговорил князь Гарин.
– Вы легки на помине: мы только что с князем про вас говорили. Прошу садиться.
Водворилось молчание; Зарницкий и Гарин не знали, о чём заговорить с Дуровой; она тоже молчала. Наконец Пётр Петрович откашлянулся и заговорил:
– Видите ли, милая барынька, я… я проговорился и открыл князю, кто вы. Вы на меня не сердитесь. Сделал это я, право, без всякого умысла, но это ничего: князь – мой, как вы знаете, искренний друг. Он вас не выдаст, ведь так?
– Разумеется, разумеется, – поспешил ответить Гарин.
– Благодарю вас, князь! – вся вспыхнув, тихо сказала Надежда Андреевна.
– Да, да, вы можете на меня рассчитывать, на мою скромность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230