– Что тебе надо? – ласково спросил у Марьи князь.
– Князь, ваше сиятельство, спаси мне сына, – захлёбываясь слезами, сказала бедная женщина, опускаясь на колени перед князем.
– Встань, я не люблю поклонов.
– Не встану, ваше сиятельство, до тех пор, пока ты не скажешь мне милостивого слова.
– Встань и расскажи, какого сына спасти?..
– Моего, князь, сына – Николая.
– Какого Николая? – не догадываясь, спросил у Марьи князь.
– Того, что жил в твоей княжеской усадьбе.
– Как, Цыганов твой сын? – с удивлением воскликнул князь.
– Сын, единая моя отрада – спаси его, ваше сиятельство!
– А знаешь ли ты, что он сделал?
– Знаю, князь, всё знаю, вот и пришла я просить у тебя милости!
– Напрасно просишь, я не потатчик негодяям: он примет должное ему наказание.
– Смилуйся, ваше сиятельство!
– И не проси! Да я и не могу, он в руках у властей. Иди в суд и проси. А я ничего не могу для тебя сделать.
– Не можешь, ваше сиятельство, не можешь! – не сказала, а простонала бедная Марья.
– Да, не могу.
– Не хотела я говорить, а придётся. Вышли, князь, старика из горницы, – твёрдым голосом проговорила Марья.
– Это зачем?
– Так надо, ваше сиятельство, слово у меня к тебе есть, такое, что при других его сказать нельзя, зазорно будет.
– Ступай, Федотыч, нужен будешь – позову.
Старик камердинер тихо вышел.
– Ну, говори же, что у тебя за слово до меня?
– Сейчас, ваше сиятельство, сейчас. Господи, подкрепи, помилуй… – Марья усердно перекрестилась. Князь с удивлением на неё посмотрел и сказал:
– Мне недосуг, если есть что говорить, говори!
– Николай-приёмыш – твой сын, князь, – чуть слышно сказала Марья.
– Что, что такое? Повтори! – не веря своим ушам, спросил князь.
– Говорю, Николай – твой сын.
– Ты или полоумная, или злая обманщица, пройдоха! Кто ты? Говори! – выходя из себя, крикнул Владимир Иванович.
– Не узнал, князь?
– Я совсем тебя не знаю.
– Видно, за двадцать годов много переменилась. Эх, ваше сиятельство, постарела я, не признал ты Марью…
– Марью… Тебя звать Марьей? Неужели!.. – князь не договорил, он задыхался от волнения.
– Марья, князь, та, что была женой твоего садовника Никиты, припомни.
– Теперь вспомнил; ты Марья, а Николай?..
– Наш сын, ваше сиятельство.
– Постой, постой, я помню, ты писала, что наш сын умер и похоронен; я это хорошо помню.
– Схоронен не он, а другой, ваше сиятельство, а Николая подкинули к твоим княжеским воротам.
– Боже, Боже! Я думал, ты и наш сын давно померли. Я просто не могу прийти в себя! Николай, приёмыш – мой сын, тот самый Николай, который хотел силою жениться на Софье, на своей сестре. Что же это? Я просто с ума сойду. Ты – Марья. Да, я теперь тебя узнал. Что же ты в двадцать лет не дала ни одной о себе весточки?..
– Зачем, князь?
– Как зачем? Я… я любил тебя. Я верю тебе, твои глаза не могут лгать. Я освобожу Николая… нашего сына. Сейчас же иди… поезжай в Кострому Я тоже поеду. Я хочу видеть Николая, – прерывистым голосом говорил князь.
– Спасибо, ваше сиятельство, Господь тебе воздаст.
Марья вышла из кабинета князя с радостию на сердце. Князь обещал возвратить ей сына: что может быть больше радости для её материнского сердца? Она в Каменках подрядила подводу до Костромы. А князь Владимир Иванович, между тем, сильно волновался и быстро расхаживал по кабинету. Да и было с чего ему волноваться! Сын, которого он считал умершим, нашёлся. Двадцать лет Николай жил в Каменках, и князь не знал, что это его сын. В продолжение этого долгого времени он не многим отличал Николая от прочих дворовых, а в его жилах тоже течёт кровь князей Гариных.
– В продолжение долгих лет я чуть не всякий день видел Николая и не знал, что он мой сын; хоть многим он отличался от других моих дворовых, но я не мог его отличить. Николай одарён природным умом, пылким сердцем, он герой – за храбрость получил чин и крест. А его поступок с Софьей надо приписать увлечению, пылкому сердцу. Он весь в меня, и я, в былое время, не прочь был поухаживать… Я постараюсь исправить несправедливость и свою ошибку, я окружу довольством и Николая, и его мать. А как переменилась Марья… Я бы её не узнал, если бы она не сказала; хорошая она, добрая, покорная… – говорил старый князь.
Вошёл камердинер Федотыч.
– Федотыч, чтобы сейчас была готова тройка. Я еду в Кострому.
– Слушаю, князинька.
– Знаешь ли, старый, кто сейчас у меня был? – спросил у старика князь.
– Знаю, ваше сиятельство: Марья была, – не моргнув глазом, ответил старик.
– Узнал, старый, узнал! Мы с тобой думали – она померла, а она живёхонька.
– Только уж больно она переменилась, не скоро признаешь. Куда подевалась её краса писаная? С первого раза и я не признал её, ваше сиятельство, а как заговорила она, тут только и догадался, что за гостья.
– А красавица в своё время была Марья!
– Что говорить, баба красы писаной.
– Пожил с ней я всласть… Есть чем былое вспомянуть!..
– Как сейчас помню наши поездки на мельницу к Федоту. Вы, князинька, бывало, в горницу к мельнику, а там давно голубка ждёт, а я дремлю на козлах.
– Хорошее было житьё, старина! Теперь не то, постарели мы с тобой, Федотыч!
– Постарели, князинька, – с вздохом отвечает князю его верный слуга.
– Умирать, старина, надо.
– Смерть придёт – умрём, ваше сиятельство.
– И похоронят нас, словом добрым помянут; а может, и слезой горячей.
– Помянут, князинька: всяк человек, зная вашу доброту беспримерную, помянет вас молитвою к Господу и добрым словом!
Спустя несколько времени после того князь Владимир Иванович выехал на тройке лихих коней в Кострому. Его сопровождал старик Федотыч.
Chapter
ГЛАВА XV
Император Александр Павлович возвратился из Тильзита в Петербург десятого июля. Встреча императору была восторженная; все улицы были запружены народом, глубоко любившим добрейшего из людей – Александра; экипаж государя едва мог проехать в толпе, лошади ехали тихо. Государь, стоя в коляске, ласково кланялся, махая шляпой с перьями.
На другой день государь принимал во дворце всех высокопоставленных лиц, приехавших поздравить государя с благополучным возвращением.
В кругу своих приближённых император Александр говорил следующее про войну с Наполеоном:
«Руководствовался я постоянно неизменными правилами справедливости, бескорыстия, непреложною заботливостью о моих союзниках. Я не пренебрёг ничем для поддержания и защиты их. Независимо от ведённых, по моему повелению, дипломатических сношений я два раза вступал в борьбу с Наполеоном, и, конечно, не будут меня упрекать в каких-либо личных видах. Усматривая постепенное разрушение начал, составлявших в продолжение нескольких веков основание спокойствия и благоденствия Европы, я чувствовал, что обязанность и сан российского императора предписывали мне не оставаться праздным зрителем такого разрушения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230