Исключительно ему одному обязана Пруссия своею независимостью, хоть условия мира и тяжелы были; но всё-таки прусское королевство оставлено, Наполеону не пришлось окончательно его уничтожить.
ГЛАВА VII
Мир объявлен, и наше войско стало быстро готовиться к выступлению на родину.
Пётр Петрович, произведённый в полковники, тоже готовился ехать в Петербург. За несколько дней до выступления он был чем-то взволнован. Быстрыми шагами расхаживал он по своей комнате, останавливался, поправлял мундир и опять принимался маршировать.
– Эй, Щетина! – громко крикнул Пётр Петрович.
– Тут, ваше высокородие! – откликнулся денщик, входя в комнату.
Но Зарницкий забыл, зачем звал денщика, и не обратил на него внимания.
– Ты что здесь торчишь? – крикнул он на Щетину.
– Вы звали, ваше высокородие!
– Врёшь, старый чурбан!
– Звать изволили, ваше высокородие!
– Врёшь, говорят тебе! Зачем ты мне? Зачем? – наступал на денщика Пётр Петрович.
– Не могу знать, ваше высокородие! – тараща глаза на полковника, робко ответил Щетина.
– Ну, вон пошёл!
– Слушаю, ваше высокородие!
«Надо объясниться, думать нечего! Была не была, объяснюсь… Ведь какой характер: смерти не боюсь – на носу висла – и не боялся; а с женщиной объясниться робею. Фу, глупо! Жаль, Гарина нет; с ним бы посоветовался!..»
Едва мир был объявлен, как князь Сергий Владимирович Гарин поспешил взять продолжительный отпуск и поехал в Австрию на ферму Карла Гофмана.
– Ваше высокородие! Их благородие пришли, – поспешно доложить полковнику денщик.
– Надежда Андреевна? – обрадовался тот.
– Она самая, дожидается.
– Проси, скорей проси! – засуетился Пётр Петрович.
– Слушаю!
– Можно войти, господин полковник? – проговорила Дурова, останавливаясь в дверях.
– Что это за официальный тон? Входите, рад, душевно рад.
– Я пришла с вами проститься, Пётр Петрович: я завтра еду.
– Слышал-с… Едете? Куда?
– Поеду к отцу погостить, а потом в Мариупольский полк.
– Вы окончательно решили ехать?
– Еду. Как же иначе, Пётр Петрович? По воле государя я получила назначение в другой полк.
– Знаю-с.
– Я упросила главнокомандующего дать мне разрешение остаться в вашем полку, Пётр Петрович, до окончания войны. Война окончена, и я принуждена ехать.
– Положим, вы… вы можете остаться…
– Как это? – с удивлением спросила Дурова.
– Остаться вы можете…
– Не могу, Пётр Петрович!
– А я говорю, можете. Не спорьте!
– Не понимаю.
– Скажу – поймёте.
– Сделайте одолжение!
– Извольте-с… Выходите за меня замуж, – как-то вдруг проговорил Пётр Петрович, красный как рак; он сам испугался своих слов и быстро отошёл в сторону от Дуровой.
Надежду Андреевну эти слова поразили. Она никак не ожидала их и первое время сама так растерялась, что не знала, что отвечать.
– Вы молчите-с? Не отвечаете? – искоса посматривая на Дурову, тихо сказал полковник.
– Позвольте, дайте оправиться, я так удивлена!
– Удивлены-с?
– Не только удивлена, поражена…
– Стало быть, я вам не пара, стар…
– Не то, совсем не то! Вы забыли, мой дорогой, у меня есть муж.
– Ах, чёрт возьми, про это я и забыл!
– Положим, с мужем я не живу и жить с ним никогда не буду!.. По приезде домой я стану хлопотать о разводе.
– Ну, вот и отлично-с! – обрадовался полковник.
– Но я должна вам откровенно сказать, замуж я ни за кого не пойду… Вы знаете, дорогой мой, как я вас глубоко и искренно уважаю. Быть вашей женой составит большое счастие всякой. Вы честный, благородный. Вы герой! Вам преданным вечным другом я с радостью буду, но не женой! – проговорила девица-кавалерист, крепко пожимая руку Петра Петровича.
– Благородный отказ! Дружбу предлагает…
– И надеюсь ей пользоваться, Пётр Петрович!
– Так-с!
– Мы расстанемся друзьями?
– Конечно-с, конечно.
– Я поеду завтра и приду ещё с вами проститься.
«Нарвался! Видите ли, что задумал, – жениться! Да на ком ещё? На идеальнейшей из женщин… На женщине, которая в храбрости нас заткнёт за пояс! Фу! Ну и блажь же пришла мне в голову! А ведь это от безделья: который месяц сидим без дела. Жениться? Хорош, нечего сказать! Голову надо мне облить холодной водой. Лучше пойду проветрюсь».
И Пётр Петрович поспешил выйти из своей комнаты и пошёл бродить по берегу Немана.
В день отъезда Надежды Андреевны Дуровой Пётр Петрович был сам не свой, мрачнее чёрной тучи. Нелегко было ему расставаться с кавалерист-девицей. Встал Пётр Петрович ранее обыкновенного, долго ходил по своей комнате, заложив руки за спину и низко опустив голову.
Его старик денщик несколько раз заглядывал в дверь, но, видя мрачное настроение полковника, не смел с ним заговорить.
Заметив Щетину, Пётр Петрович крикнул:
– Что тебе? Что ты мне кажешь свою глупую образину!..
– Кипит, ваше скородие, – скороговоркой проговорил денщик.
– Кто кипит? Что?..
– А чайник.
– Ну и чёрт с ним, пусть кипит.
– Чай я давно заварил.
– Ну и пей.
– Я для вас, ваше скородие.
– Что для меня? Что?
– Приготовил чай.
– Убирайся к чёрту с своим чаем!..
– Слушаю, – хмуро ответил Щетина.
Он быстро скрылся за дверью, но спустя немного опять приотворил дверь и так же просунул в дверь свою седую голову.
– Ты опять! – крикнул на него Пётр Петрович.
– Да я всё насчёт чаю, какое ваше будет приказание?
– Слушай, старый кикимора, уйдёшь ты?..
– Что же, уйду, а всё-таки жалко чай выливать, уж оченно крепок…
– Вон! – выходя из себя, крикнул полковник.
Щетина исчез.
Пётр Петрович всё продолжал маршировать по своей комнате; наконец он накинул на плечи плащ и отправился к бараку, где жила Дурова; он застал её совсем готовой в дорогу; у барака уже дожидался небольшой тарантасик, запряжённый парою лошадей, а лихой конь кавалерист-девицы был крепко привязан позади тарантаса. Алкиду, видно, было это неприятно: он бил копытами землю и сильно ржал.
– Едете? – упавшим голосом спросил Зарницкий у Дуровой.
– Еду, Пётр Петрович, – так же грустно ответила она.
– Час добрый!
– Спасибо, мой дорогой.
– Вы вот что, барынька, забудьте мои слова, которые я вчера вам говорил, – глупы они и необдуманны.
– Не говорите так, Пётр Петрович.
– Не поминайте меня лихом, барынька.
– И не грех вам это говорить! Не лихом буду я вас вспоминать, а добром; вы многое для меня сделали, и скажу вам, полковник, я, кроме глубокого к вам уважения, люблю вас, как отца, как брата. И то время, которое мы с вами провели здесь на кровавом пиршестве, стану помнить до могилы, – с чувством проговорила молодая женщина, крепко пожимая руку Петра Петровича.
– Вы поедете к отцу? – спросил у ней Зарницкий.
– Да, я обещала ему приехать погостить – надо же потешить старика, он так меня любит. Погощу немного в родимом гнёздышке, а там опять скажу прости и отцу, и родимому дому, и всем родным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230