И размышлял. «Ох, этот культ! Сталин и Ракоши! Это хорошо, что вскрыли нарывы. Да! С такими болячками на ногах далеко не уплывешь, на дно потянут. Правильно вскрыли. Но почему не торопились исправлять промахи? Почему запоздали? Здорово запоздали! И теперь вот расплачиваемся».
Осторожный стук в дверь прервал его мысли.
– Не заперто, – откликнулся Шандор.
Стук повторился.
– Кто там? Входи!
Поднялся, закутался в шаль, открыл дверь. И не обрадовался. Вошел мастер Пал Ваш. Он чуть навеселе. На лбу и щеках засохшие струпья.
– Это я, Шандор бачи… твоя совесть. Не ожидал?
– Ну и морда у тебя!.. Если у совести такая бесстыжая рожа, то пусть она убирается ко всем чертям.
– Какая ни есть, а все-таки своя. Собственная! А ты вот на бабу смахиваешь. Ладно, Шандор, не ругаться пришел с тобой. Значит, дома? Не пошел на демонстрацию? Очень хорошо. Я так и думал. Молодец!
– Чего ты ко мне лезешь? Чего ищешь?
– Не кричи на меня, Хорват! Тридцать лет мы с тобой в тишине прожили, а теперь… Страшно оставаться со своими мыслями, оттого вот и вполз сюда, локтя твоего ищу. А ты брыкаешься! Эх, лобастый! Не только соседи мы с тобой, а еще и рабочие люди, главные ответчики за судьбу Венгрии. Ум хорошо, а два лучше. Давай подумаем, посоветуемся, как нам сегодняшний день прожить и что делать завтра.
– Какой ты советчик? Хлебнул?
– Ну, выпил. А какое это имеет значение? Я с тобой разговариваю, я, мастер Пал Ваш, а не горькая.
– Ну так вот, уважаемый Ваш, сначала проспись, а тогда и посоветуемся, что и как. – Он тихонько подтолкнул соседа к двери, – Иди, Пал, иди!
– Пойду, но совесть все-таки оставляю рядом с твоей. Она не позволит тебе…
Выпроводив соседа, Шандор подошел к буфету, достал литровую бутыль крепчайшего рома, поднял ее над головой.
– Можно или нельзя? Бей друга добром, жалей разумом, гневайся правдой, люби верой, подслащивай солью… Можно, пей, кто пьет – до смерти проживет.
В «Колизей» мимоходом заглянула Каталин. Пришла проведать больного, а он…
– Что делаешь, Шани? Брось!
Ее испуганный крик образумил Шандора бачи. Бережно поставил бутыль на место.
– Зачем же бросать такое добро? Пусть дожидается своего часа. На цвет я его испытывал, ром этот ямайский.
– Бесстыдник, хоть не ври!
– Все врут, а мне уж и нельзя.
– Ложись!
Кряхтя и охая, он завалился на диван. Каталин села рядом с ним.
Засыпаны цветами Бем-отец и Шандор Петефи. Молодежью заполнены площади имени Бема и Петефи. Чуть ли не все юноши и девушки Будапешта пришли на поклон к революционной доблести и славе своих революционных предков. Шумят. Смеются. Поют песни. Декламируют стихи. Размахивают трехцветными флажками, алыми звездами, водруженными на древках, украшенных лентами. Ни одного хмурого, злого, мстительного лица не видно в рядах демонстрантов. Нет еще ни гербов столетней давности, ни враждебных лозунгов. Они появятся позже. Злобные и мстительные примкнут к демонстрантам в другом месте: на площадях Яса и Мари, Пятнадцатого марта, на улицах Кошута и Ракоци.
Пока Дьюла Хорват, взобравшись на зеленый квадратный холмик, читал стихи и ораторствовал, Ласло Киш облюбовал в толпе студентов прилично одетого, с вполне интеллигентным лицом парня и решил взять у него интервью, чем Карой Рожа намеревался воспользоваться в одной из своих радиопередач для Соединенных Штатов Америки.
Ласло Киш с микрофоном в руках, с самой приветливой, на какую был способен, улыбкой на лице подошел к избранному студенту, назвался корреспондентом «Последних известий», невнятно пробормотал какую-то фамилию и сразу перешел к делу:
– Скажите, молодой человек, что вас привело сюда?
– Куда? – засмеялся студент и покраснел.
– К подножию великого польского генерала и рядового солдата венгерской революции Йожефа Бема.
– Так здесь же все мои сокурсники, весь политехнический.
– Вижу, мой дорогой, всех ваших сокурсников, и сердце мое наполняется радостью! Что же именно привело сюда весь политехнический институт? Солидарность с польскими демонстрантами, да? Гнев против антинародной политики ракошистского правительства, да? Желание видеть Венгрию свободной, независимой, да?
Студент не подхватил подсказку. Пожал плечами, оглянулся на товарищей, сказал:
– В нашем институте вчера было собрание, мы постановили выйти на демонстрацию…
– Да, да, знаю! Я был на этом собрании, слышал страстное выступление одного из руководителей клуба Петефи – Йожефа Силади, слышал ваши бурные аплодисменты, читал вашу прекрасную, полную революционного огня резолюцию. Скажите, молодой человек, если желаете, как вас зовут?
– Ференц Шомош, – ответил студент и опять покраснел.
– Вы коммунист? Бывший, разумеется. Скажите, давно вы перестали верить в партию?
– Почему вы так говорите? – вдруг обиделся Шомош. – Откуда вы взяли, что я бывший коммунист, перестал верить в партию? Верил, верю и буду верить!
Ласло Киш не растерялся, немедленно дал сдачу этому демонстранту, так не оправдавшему его надежд.
– Позвольте, товарищ верующий коммунист, – насмешливо сказал он, – а как же надо понимать ваше участие в этой грандиозной демонстрации протеста против режима Герэ?
– Герэ не вся партия, а только ее функционер, секретарь…
– …которого вы лишаете своего доверия. Так?
– Так, – охотно подтвердил Шомош, чем приободрил Киша.
– И еще кого вы лишаете своего доверия?
– Всех, кто зазнался, кто забыл, что он венгр и друг народа.
– Прекрасно! Скажите, а что вы будете делать, если правительство не выполнит ваших ультимативных четырнадцать пунктов?
– Это не ультиматум.
– Понимаю! Совет доброго сердца. Слово мудрости. Братское внушение. Скажите, почему вам не нравится теперешний режим?
– Мне Герэ не нравится, а не режим. И ваши вопросы тоже.
– Сейчас, сейчас оставлю вас в покое. Еще один вопрос. Скажите, какой тип демократии вам по душе – американский, Эйзенхауэра, или германский, доктора Аденауэра?
– Наш собственный – венгерский.
– То есть? Венгерский национальный?
– Венгерская Народная Республика.
– Гм!.. Но разве она сегодня не похоронена по первому разряду?
Шомош побледнел, обозлился.
– Слушайте, вы… Кто вы такой? Предъявите корреспондентский билет! Ребята, помогите задержать этого типа!
Киш не испугался, он еще ближе поднес микрофон к лицу студента.
– Прошу иметь в виду: я фиксирую все, что вы говорите!
– Пошел вон, подстрекатель! – потребовали студенты.
– Эй, милиционер! – закричал Шомош и схватил репортера за лацкан пиджака.
Ласло Киш опустил микрофон, спокойно сказал:
– Вот тебе и народная демократия!.. Студент Шомош протестует против произвола, и тот же студент Шомош сам творит произвол!.. Молодой человек, уберите руку!
Столпившаяся вокруг них молодежь должным образом оценила слова «корреспондента» – все весело засмеялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Осторожный стук в дверь прервал его мысли.
– Не заперто, – откликнулся Шандор.
Стук повторился.
– Кто там? Входи!
Поднялся, закутался в шаль, открыл дверь. И не обрадовался. Вошел мастер Пал Ваш. Он чуть навеселе. На лбу и щеках засохшие струпья.
– Это я, Шандор бачи… твоя совесть. Не ожидал?
– Ну и морда у тебя!.. Если у совести такая бесстыжая рожа, то пусть она убирается ко всем чертям.
– Какая ни есть, а все-таки своя. Собственная! А ты вот на бабу смахиваешь. Ладно, Шандор, не ругаться пришел с тобой. Значит, дома? Не пошел на демонстрацию? Очень хорошо. Я так и думал. Молодец!
– Чего ты ко мне лезешь? Чего ищешь?
– Не кричи на меня, Хорват! Тридцать лет мы с тобой в тишине прожили, а теперь… Страшно оставаться со своими мыслями, оттого вот и вполз сюда, локтя твоего ищу. А ты брыкаешься! Эх, лобастый! Не только соседи мы с тобой, а еще и рабочие люди, главные ответчики за судьбу Венгрии. Ум хорошо, а два лучше. Давай подумаем, посоветуемся, как нам сегодняшний день прожить и что делать завтра.
– Какой ты советчик? Хлебнул?
– Ну, выпил. А какое это имеет значение? Я с тобой разговариваю, я, мастер Пал Ваш, а не горькая.
– Ну так вот, уважаемый Ваш, сначала проспись, а тогда и посоветуемся, что и как. – Он тихонько подтолкнул соседа к двери, – Иди, Пал, иди!
– Пойду, но совесть все-таки оставляю рядом с твоей. Она не позволит тебе…
Выпроводив соседа, Шандор подошел к буфету, достал литровую бутыль крепчайшего рома, поднял ее над головой.
– Можно или нельзя? Бей друга добром, жалей разумом, гневайся правдой, люби верой, подслащивай солью… Можно, пей, кто пьет – до смерти проживет.
В «Колизей» мимоходом заглянула Каталин. Пришла проведать больного, а он…
– Что делаешь, Шани? Брось!
Ее испуганный крик образумил Шандора бачи. Бережно поставил бутыль на место.
– Зачем же бросать такое добро? Пусть дожидается своего часа. На цвет я его испытывал, ром этот ямайский.
– Бесстыдник, хоть не ври!
– Все врут, а мне уж и нельзя.
– Ложись!
Кряхтя и охая, он завалился на диван. Каталин села рядом с ним.
Засыпаны цветами Бем-отец и Шандор Петефи. Молодежью заполнены площади имени Бема и Петефи. Чуть ли не все юноши и девушки Будапешта пришли на поклон к революционной доблести и славе своих революционных предков. Шумят. Смеются. Поют песни. Декламируют стихи. Размахивают трехцветными флажками, алыми звездами, водруженными на древках, украшенных лентами. Ни одного хмурого, злого, мстительного лица не видно в рядах демонстрантов. Нет еще ни гербов столетней давности, ни враждебных лозунгов. Они появятся позже. Злобные и мстительные примкнут к демонстрантам в другом месте: на площадях Яса и Мари, Пятнадцатого марта, на улицах Кошута и Ракоци.
Пока Дьюла Хорват, взобравшись на зеленый квадратный холмик, читал стихи и ораторствовал, Ласло Киш облюбовал в толпе студентов прилично одетого, с вполне интеллигентным лицом парня и решил взять у него интервью, чем Карой Рожа намеревался воспользоваться в одной из своих радиопередач для Соединенных Штатов Америки.
Ласло Киш с микрофоном в руках, с самой приветливой, на какую был способен, улыбкой на лице подошел к избранному студенту, назвался корреспондентом «Последних известий», невнятно пробормотал какую-то фамилию и сразу перешел к делу:
– Скажите, молодой человек, что вас привело сюда?
– Куда? – засмеялся студент и покраснел.
– К подножию великого польского генерала и рядового солдата венгерской революции Йожефа Бема.
– Так здесь же все мои сокурсники, весь политехнический.
– Вижу, мой дорогой, всех ваших сокурсников, и сердце мое наполняется радостью! Что же именно привело сюда весь политехнический институт? Солидарность с польскими демонстрантами, да? Гнев против антинародной политики ракошистского правительства, да? Желание видеть Венгрию свободной, независимой, да?
Студент не подхватил подсказку. Пожал плечами, оглянулся на товарищей, сказал:
– В нашем институте вчера было собрание, мы постановили выйти на демонстрацию…
– Да, да, знаю! Я был на этом собрании, слышал страстное выступление одного из руководителей клуба Петефи – Йожефа Силади, слышал ваши бурные аплодисменты, читал вашу прекрасную, полную революционного огня резолюцию. Скажите, молодой человек, если желаете, как вас зовут?
– Ференц Шомош, – ответил студент и опять покраснел.
– Вы коммунист? Бывший, разумеется. Скажите, давно вы перестали верить в партию?
– Почему вы так говорите? – вдруг обиделся Шомош. – Откуда вы взяли, что я бывший коммунист, перестал верить в партию? Верил, верю и буду верить!
Ласло Киш не растерялся, немедленно дал сдачу этому демонстранту, так не оправдавшему его надежд.
– Позвольте, товарищ верующий коммунист, – насмешливо сказал он, – а как же надо понимать ваше участие в этой грандиозной демонстрации протеста против режима Герэ?
– Герэ не вся партия, а только ее функционер, секретарь…
– …которого вы лишаете своего доверия. Так?
– Так, – охотно подтвердил Шомош, чем приободрил Киша.
– И еще кого вы лишаете своего доверия?
– Всех, кто зазнался, кто забыл, что он венгр и друг народа.
– Прекрасно! Скажите, а что вы будете делать, если правительство не выполнит ваших ультимативных четырнадцать пунктов?
– Это не ультиматум.
– Понимаю! Совет доброго сердца. Слово мудрости. Братское внушение. Скажите, почему вам не нравится теперешний режим?
– Мне Герэ не нравится, а не режим. И ваши вопросы тоже.
– Сейчас, сейчас оставлю вас в покое. Еще один вопрос. Скажите, какой тип демократии вам по душе – американский, Эйзенхауэра, или германский, доктора Аденауэра?
– Наш собственный – венгерский.
– То есть? Венгерский национальный?
– Венгерская Народная Республика.
– Гм!.. Но разве она сегодня не похоронена по первому разряду?
Шомош побледнел, обозлился.
– Слушайте, вы… Кто вы такой? Предъявите корреспондентский билет! Ребята, помогите задержать этого типа!
Киш не испугался, он еще ближе поднес микрофон к лицу студента.
– Прошу иметь в виду: я фиксирую все, что вы говорите!
– Пошел вон, подстрекатель! – потребовали студенты.
– Эй, милиционер! – закричал Шомош и схватил репортера за лацкан пиджака.
Ласло Киш опустил микрофон, спокойно сказал:
– Вот тебе и народная демократия!.. Студент Шомош протестует против произвола, и тот же студент Шомош сам творит произвол!.. Молодой человек, уберите руку!
Столпившаяся вокруг них молодежь должным образом оценила слова «корреспондента» – все весело засмеялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87