Революция имеет право и на разведку и на безопасность. – Киш поднялся, ушел в комнату профессора.
Жужанна греется у каминного огня, в двух шагах от радиста, и с волнением ждет, когда вихрастый белокурый Михай снова ободрит ее своим добрым взглядом, приласкает, куда-то позовет, что-то прикажет, раскроет какую-то тайну. Ради его взгляда и пришла она в эту берлогу, ради него и сидит здесь, терпит все выходки этих…
Не смотрит в ее сторону Михай. Не видит, не чувствует ее присутствия. А может быть, боится «национал-гвардейцев», ждет удобного момента?
Вбежал Ямпец с пачкой женских фотографий в руках, полученных от Эвы Хас, рекламного агента только что открытого дома терпимости, призванного обслуживать солдат Дудаша, Янко – деревянной ноги, атамана Сабо, Ласло Киша и других.
Ямпец поднял над головой фотографии «козырных дам».
– Внимание! Довожу до сведения мужского пола. На бывшей Московской площади открывается приют любви. Укомплектован первосортным товаром. Прием – круглосуточный. Коньяк, водка, музыка и танцы – в неограниченном количестве.
«Национал-гвардейцы» бросились к Ямпецу, окружили его, рассматривали фотографии. Присоединились к ним и часовой, и дежурный пулеметчик. Один Михай остался на месте, колдовал около своей рации.
Жужанна замерла, ждала. И она не обманулась. Михай взглянул на нее и тихо, будто только для себя, сказал:
– Ваш друг… Ваши друзья скоро будут здесь. Скоро.
Губы Жужанны беззвучно произнесли имя Арпада.
Михай понял ее и кивнул головой.
Вернулся Ласло Киш. Повстанцы, рассматривающие коллекции Ямпеца, разбрелись кто куда. Часовой и пулеметчик заняли свои места.
Комендант подошел к камину, поковырял железными щипцами догорающие угли. Слабое темно-красное пламя заплясало на щеках, на губах, на лбу Жужанны, отразилось в глазах.
– Скучаете, Жужа?
Она не видит, не слышит Киша. Смотрит на огонь. Губы ее плотно сжаты, но Кишу кажется, что она радостно улыбается и глаза ее сияют. Он с удивлением вглядывается в преображенное лицо девушки. Что с ней произошло? Несколько минут назад была мрачной, отчаявшейся, на волосок от самоубийства, а теперь… Поразительные существа женщины. Знаешь их много лет и никогда не можешь быть твердо уверенным, что тебе открыта их душа.
Ласло Киш знал Жужанну давно, когда она еще бегала в первый класс. Бойкая была девочка, горластая, шаловливая, не очень привлекательная, любила хохотать, проказничать, танцевать и петь, училась кое-как. Росла она, набиралась мудрости, хорошела на глазах у Киша. Нравилась она ему девочкой-дурнушкой, нравилась подростком, а в восемнадцатилетнюю он влюбился. Таких, как он, не замечают и увядшие мадьярки, а не только юные красавицы. Бывая в доме Хорватов, Ласло Киш тщательно скрывал свое чувство и от Жужанны и от всех Хорватов. Ни одному человеку не доверил этой тайны.
Издали молча, глухо любовался он смуглой, с каштановыми волосами, белозубой, с глазами испанки мадьяркой.
Любовь к Жужанне, хотя она и была несчастной, внутренне грела его.
Радист подул на свои красные руки, потопал подкованными сапожищами.
– Эй, Антал, – обратился он к одному из повстанцев, – принеси дров, разожги костер.
– Отставить! – Ямпец кивнул на стеллажи, забитые книгами. – Жги сочинения. Вон их сколько, и все русские. Чудная дочь и сестра у членов нашего революционного совета! Чистокровная мадьярка, а русские книги запоем читала.
– Верно! Такое барахло надо жечь и пеплом по ветру пускать.
Антал подошел к полке, смахнул на пол несколько томов, разодрал на части, бросил в камин.
Жужанна думала, что после кровавой оргии на площади Республики ее уже ничто не сможет потрясти. Нет, оказывается, сердце ее еще живое, отзывается болью на самосуд над книгами. Не стонут они, умирая на костре, не жалуются. Горят безмолвно жарким пламенем.
Жужанна тихо плачет и сквозь слезы и огонь видит вереницу людей, обреченно шагающих к голгофе, на которой разложен костер инквизиции. Пьер Безухов… Князь Болконский… Наташа… Кутузов… Тарас Бульба… Федор Раскольников… Евгений Онегин… Татьяна… Парижские коммунары, рабочие «Красного путиловца», матросы «Авроры», штурмующие Зимний… Руки у всех скручены электрическим проводом. Головы опущены. Колени перебиты. На груди у каждого, там, где должно быть сердце, зияет рваная дыра.
– Что вы делаете?! Это же Толстой, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Маркс, Ленин!
Не кричит Жужанна, не размахивает руками. Слова ее еле слышны. Застыла у камина, смотрит на огонь, тихо плачет.
И ее слезами, и ее страданиями, и ее бессильным гневом любуется Ласло Киш. Всегда прекрасна, всегда божественна эта маленькая, хрупкая мадьярка.
Молчание атамана поощряет Ямпеца. Он усмехается.
– Серчаете, барышня? Нехорошо. Мы вам одолжение делаем, а вы… Спасибо надо говорить, а не обзывать некультурно. Другие революционеры повесили бы вас за такую библиотеку, а мы просто освобождаем от улик тяжелого социалистического прошлого.
– Варвары, бешеные волки, а не революционеры!
И даже теперь Жужанна не закричала.
Как могла она такие слова произнести обыкновенно, тихо, размышляя вслух? Как повстанцы выпустили ее из «Колизея»? Как не прошили ее спину автоматной очередью?
Ямпец оторвал взгляд от двери, за которой скрылась Жужанна, вызывающе посмотрел на Ласло Киша.
– Вы согласны, байтарш, с такой характеристикой?
– Не согласен, но… Революция уважает женщину: мать, невесту, сестру, жену.
– Не женщина она, оголтелая ракошистка.
– О, если бы все ракошисты были такими!
– Не понимаю, байтарш, как вы терпите такое?
– Чего не вытерпишь, когда… Ах, адъютант! Неужели ты не видишь, какие у нее глаза!
– Да, глаза у нее действительно… но язык, душа…
– Душа женщины – это парус, надутый ветром ее повелителя. А сейчас на море штиль. И парус ждет попутного ветра. Понял?
– Извиняюсь, конечно… ни черта не понял.
– Ветер сейчас прицеливается, как и откуда надуть обвислый парус. Ясно? Одним словом, оставь девочку в покое, если не хочешь потерять головы.
– Вот теперь все ясно.
Весь день не показывался в «Колизее» старый Хорват. К вечеру вышел, заросший, угрюмый, высохший, взъерошенный, готовый бодать каждого, кто встанет на его дороге. Молча, низко неся тяжелую седеющую голову, направился к рации. «Национал-гвардейцы» поспешно расступились.
– Эй, товарищ радист, что произошло в мире, пока я дрых? – спросил Шандор.
Михай заглянул в толстую клеенчатую тетрадь, скороговоркой выложил все мировые новости.
– Эйзенхауэр благословляет борцов за свободу. Папа Пий XII молится за венгерский народ. Парашютисты Франции и Англии овладели Порт-Саидом. Город в огне. Суэцкий канал забит потопленными кораблями Насера. Израильские танковые колонны глубоко вторглись на территорию Египта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Жужанна греется у каминного огня, в двух шагах от радиста, и с волнением ждет, когда вихрастый белокурый Михай снова ободрит ее своим добрым взглядом, приласкает, куда-то позовет, что-то прикажет, раскроет какую-то тайну. Ради его взгляда и пришла она в эту берлогу, ради него и сидит здесь, терпит все выходки этих…
Не смотрит в ее сторону Михай. Не видит, не чувствует ее присутствия. А может быть, боится «национал-гвардейцев», ждет удобного момента?
Вбежал Ямпец с пачкой женских фотографий в руках, полученных от Эвы Хас, рекламного агента только что открытого дома терпимости, призванного обслуживать солдат Дудаша, Янко – деревянной ноги, атамана Сабо, Ласло Киша и других.
Ямпец поднял над головой фотографии «козырных дам».
– Внимание! Довожу до сведения мужского пола. На бывшей Московской площади открывается приют любви. Укомплектован первосортным товаром. Прием – круглосуточный. Коньяк, водка, музыка и танцы – в неограниченном количестве.
«Национал-гвардейцы» бросились к Ямпецу, окружили его, рассматривали фотографии. Присоединились к ним и часовой, и дежурный пулеметчик. Один Михай остался на месте, колдовал около своей рации.
Жужанна замерла, ждала. И она не обманулась. Михай взглянул на нее и тихо, будто только для себя, сказал:
– Ваш друг… Ваши друзья скоро будут здесь. Скоро.
Губы Жужанны беззвучно произнесли имя Арпада.
Михай понял ее и кивнул головой.
Вернулся Ласло Киш. Повстанцы, рассматривающие коллекции Ямпеца, разбрелись кто куда. Часовой и пулеметчик заняли свои места.
Комендант подошел к камину, поковырял железными щипцами догорающие угли. Слабое темно-красное пламя заплясало на щеках, на губах, на лбу Жужанны, отразилось в глазах.
– Скучаете, Жужа?
Она не видит, не слышит Киша. Смотрит на огонь. Губы ее плотно сжаты, но Кишу кажется, что она радостно улыбается и глаза ее сияют. Он с удивлением вглядывается в преображенное лицо девушки. Что с ней произошло? Несколько минут назад была мрачной, отчаявшейся, на волосок от самоубийства, а теперь… Поразительные существа женщины. Знаешь их много лет и никогда не можешь быть твердо уверенным, что тебе открыта их душа.
Ласло Киш знал Жужанну давно, когда она еще бегала в первый класс. Бойкая была девочка, горластая, шаловливая, не очень привлекательная, любила хохотать, проказничать, танцевать и петь, училась кое-как. Росла она, набиралась мудрости, хорошела на глазах у Киша. Нравилась она ему девочкой-дурнушкой, нравилась подростком, а в восемнадцатилетнюю он влюбился. Таких, как он, не замечают и увядшие мадьярки, а не только юные красавицы. Бывая в доме Хорватов, Ласло Киш тщательно скрывал свое чувство и от Жужанны и от всех Хорватов. Ни одному человеку не доверил этой тайны.
Издали молча, глухо любовался он смуглой, с каштановыми волосами, белозубой, с глазами испанки мадьяркой.
Любовь к Жужанне, хотя она и была несчастной, внутренне грела его.
Радист подул на свои красные руки, потопал подкованными сапожищами.
– Эй, Антал, – обратился он к одному из повстанцев, – принеси дров, разожги костер.
– Отставить! – Ямпец кивнул на стеллажи, забитые книгами. – Жги сочинения. Вон их сколько, и все русские. Чудная дочь и сестра у членов нашего революционного совета! Чистокровная мадьярка, а русские книги запоем читала.
– Верно! Такое барахло надо жечь и пеплом по ветру пускать.
Антал подошел к полке, смахнул на пол несколько томов, разодрал на части, бросил в камин.
Жужанна думала, что после кровавой оргии на площади Республики ее уже ничто не сможет потрясти. Нет, оказывается, сердце ее еще живое, отзывается болью на самосуд над книгами. Не стонут они, умирая на костре, не жалуются. Горят безмолвно жарким пламенем.
Жужанна тихо плачет и сквозь слезы и огонь видит вереницу людей, обреченно шагающих к голгофе, на которой разложен костер инквизиции. Пьер Безухов… Князь Болконский… Наташа… Кутузов… Тарас Бульба… Федор Раскольников… Евгений Онегин… Татьяна… Парижские коммунары, рабочие «Красного путиловца», матросы «Авроры», штурмующие Зимний… Руки у всех скручены электрическим проводом. Головы опущены. Колени перебиты. На груди у каждого, там, где должно быть сердце, зияет рваная дыра.
– Что вы делаете?! Это же Толстой, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Маркс, Ленин!
Не кричит Жужанна, не размахивает руками. Слова ее еле слышны. Застыла у камина, смотрит на огонь, тихо плачет.
И ее слезами, и ее страданиями, и ее бессильным гневом любуется Ласло Киш. Всегда прекрасна, всегда божественна эта маленькая, хрупкая мадьярка.
Молчание атамана поощряет Ямпеца. Он усмехается.
– Серчаете, барышня? Нехорошо. Мы вам одолжение делаем, а вы… Спасибо надо говорить, а не обзывать некультурно. Другие революционеры повесили бы вас за такую библиотеку, а мы просто освобождаем от улик тяжелого социалистического прошлого.
– Варвары, бешеные волки, а не революционеры!
И даже теперь Жужанна не закричала.
Как могла она такие слова произнести обыкновенно, тихо, размышляя вслух? Как повстанцы выпустили ее из «Колизея»? Как не прошили ее спину автоматной очередью?
Ямпец оторвал взгляд от двери, за которой скрылась Жужанна, вызывающе посмотрел на Ласло Киша.
– Вы согласны, байтарш, с такой характеристикой?
– Не согласен, но… Революция уважает женщину: мать, невесту, сестру, жену.
– Не женщина она, оголтелая ракошистка.
– О, если бы все ракошисты были такими!
– Не понимаю, байтарш, как вы терпите такое?
– Чего не вытерпишь, когда… Ах, адъютант! Неужели ты не видишь, какие у нее глаза!
– Да, глаза у нее действительно… но язык, душа…
– Душа женщины – это парус, надутый ветром ее повелителя. А сейчас на море штиль. И парус ждет попутного ветра. Понял?
– Извиняюсь, конечно… ни черта не понял.
– Ветер сейчас прицеливается, как и откуда надуть обвислый парус. Ясно? Одним словом, оставь девочку в покое, если не хочешь потерять головы.
– Вот теперь все ясно.
Весь день не показывался в «Колизее» старый Хорват. К вечеру вышел, заросший, угрюмый, высохший, взъерошенный, готовый бодать каждого, кто встанет на его дороге. Молча, низко неся тяжелую седеющую голову, направился к рации. «Национал-гвардейцы» поспешно расступились.
– Эй, товарищ радист, что произошло в мире, пока я дрых? – спросил Шандор.
Михай заглянул в толстую клеенчатую тетрадь, скороговоркой выложил все мировые новости.
– Эйзенхауэр благословляет борцов за свободу. Папа Пий XII молится за венгерский народ. Парашютисты Франции и Англии овладели Порт-Саидом. Город в огне. Суэцкий канал забит потопленными кораблями Насера. Израильские танковые колонны глубоко вторглись на территорию Египта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87