Геза вытолкал раненого на середину «Колизея». Тот еле стоял.
– О, как теперь скромно выглядят органы безопасности! Где ваше былое грозное величие? Где ваш карающий меч? Где ваша бдительность? – Киш засмеялся, и его смех подхватили «гвардейцы». – Где ты его раздобыл, Геза?
– В госпитале.
– А как узнал, что он работник АВХ?
– Посмотрите на его ноги. Желтые ботинки! Все авоши носят такие. Прятался в госпитальной бельевой. Врачи и сестры помогали ему.
– Надеюсь, они справедливо вознаграждены за свой поступок?
– Приговор приведен в исполнение на месте суда. Именем революции. Одним словом – кинирни!
– Благодарю, байтарш, от имени революции. Рассказывай!
– Я своими глазами видел этого авоша во вторник двадцать третьего октября в Доме радио с автоматом в руках. Твердолобый, вот его партийный билет. Пробит пулей, пропитался кровью – нельзя разобрать фамилии.
Киш аккуратно, двумя короткими пальцами, чтобы не измазаться кровью, взял партийный билет.
Человек в желтых ботинках потерял опору, ноги его надломились, и он упал. Сразу же попытался подняться. Сумел только сесть на черный, когда-то сверкавший паркетный пол. На большее не хватило сил. И в таком, сидячем, положении он чуть ли не доставал своей головой немощного плеча Киша. Сидел, качал непослушной головой и молчал.
Недавно Ласло Киш был просто веселым, полным надежд, чуть хмельным. Теперь, после ухода советских войск из столицы, после разгрома Будапештского горкома, после того как кардинал Миндсенти благословил его оружие и оказалось возможным без всякого риска вешать и распинать неугодных ему людей, после того как герцог Хубертус фон Лёвенштейн выступил по радио и выдал венграм от имени Западной Германии вексель, после того как Эйзенхауэр обеспечил победителей щедрым американским займом – после таких слоновых доз политического вдохновения Ласло Киш почувствовал себя в сто раз сильнее, стал бесшабашно веселым, беспредельно уверенным, до конца откровенным в своей ненависти к коммунистам. Опьянел от крови.
– Встать! Уважай революцию! – Киш лениво ухмыльнулся и хладнокровно ударил раненого. Бил партийным билетом по щекам, раз по левой, другой раз по правой, потом снова по левой. И хлестко, и звонко, и символично. «Недостриженный», конечно, предпочел бы дыбу, станок, растягивающий жилы, чем такое орудие пытки – партбилет. Вот! Вот! Пять, шесть, десять ударов.
Мальчик бил и радовался. Бил и удивлялся. Бил и себе не верил. Боже мой, какое время настало! Он, Ласло Киш, хортистский офицер, штурмовавший укрепления русских на Дону и под Воронежем, три года прозябавший в сибирском лагере для военнопленных, верный друг Америки, скромный Мальчик, стал полновластным хозяином придунайского центра Будапешта, своей властью судит тех, кто еще неделю назад мог судить его самого!
Раненый и не пытался закрыть лицо руками. Только глаза плотно зажмурил. Безмолвно принимал удары. Гордым молчанием защищался. Слезы скупо выбивались из-под опухших синих век, струились по щекам, смешивались с кровью.
Кровь и слезы, вера и правда, нет ничего светлее вас!
– Поднять! – приказал Киш.
Геза подхватил раненого под руки и, чтобы тот снова не рухнул на пол, прислонил к стене и держал в таком положении.
– Фамилия? Звание? Должность?
– Воды! – попросил раненый. Это были его первые слова, произнесенные здесь.
Киш кивнул, и Ямпец подал атаману бутылку с вином.
Раненый отрицательно покачал головой.
– Воды!
– Дадим и воду, – сказал Киш. – Мы добрые, как все победители. На, пей!
Раненый выпил полную кружку. Остаток вылил себе на трясущуюся ладонь и бережно, боясь проронить капли, смочил разбитый, пылающий лоб.
– Вода!.. – Он закрыл глаза и вдруг улыбнулся, поразив всех. – Вода!.. Пил ее больше тридцати лет и не понимал, какой это божественный напиток. Жизнь глотал… радость. – Открыл глаза, посмотрел в окно. – И Дуная не ценил как надо. И небо. И Венгрию… Любил ее и все-таки не до конца понимал, в какой стране живу.
Ласло Киш переглянулся с притихшими «национал-гвардейцами», недоуменно пожал плечами.
– Эй ты, желтоногий, не валяй дурака! Фамилия? Должность? Звание?
Киш не надеялся на ответ. Но раненый заговорил.
– Зачем вам такие подробности? Лейтенант я или секретарь райкома, сержант или учитель, подчиненный или начальник, Золтан или Янош – все равно убьете.
– Не убьем, а повесим. Вниз головой, – уточнил Ямпец.
– Молчать! – фыркнул атаман на своего адъютанта.
– Слушаюсь, байтарш.
– Убьем!.. Клевета! Революционеры не убивают лежачих и тех, кто сложил оружие.
Раненый попытался вскинуть голову, но не смог,
– Я не сложил… потерял сознание. Автомат выпал из рук… И теперь не лежачий. Видите, стою. Вешайте.
– Куда торопитесь? Неужели вам, такому молодому, не дорога жизнь? Сколько вам лет?
– Сколько?.. Вам этого не понять. – Закрыл глаза, размышлял вслух. – Я любил… мою правду, мою Пирошку, мою Венгрию, мир, людей, человека… Ненавидел ваши дела, вашу ложь. Жил я долго и хорошо. Не о чем жалеть. Горжусь каждым годом, каждым днем.
– О, какой ты языкастый! Любопытно, надолго ли тебе хватит пороха.
– У меня его было много. Все потратил.
Киш дулом пистолета поднял подбородок раненого.
– Фамилия?
– Коммунист.
– Звание?
– Коммунист.
– Должность?
– Коммунист.
Ласло Киш не терял самообладания. Спокоен. Любуется своей выдержкой и позволяет любоваться собой.
– Так!.. Национальность?
– Коммунист… венгр.
– Русский коммунист! Вымуштрован в московской академии. Давно из России?
– Россия все видит, все понимает… недолго вам зверствовать.
– Слыхали, венгры?! – Киш грозно поворачивается к своей ватаге.
– Хватит, наслушались! Повесить!
– Удавить партбилетом.
– Тихо! – Киш снова дышит водочным перегаром в лицо раненому. – Ты, конечно, сражался вместе с русскими?
– Плечом к плечу.
– Стрелял?
– Десять тысяч раз. Днем и ночью.
– И попадал в цель?
– Хортист, жандарм, помещик, диверсант, террорист хорошо видны – не промахнешься.
– И многих убил?
– Наверно, мало, раз вас столько уцелело. Жаль!
Киш едва сдерживается в рамках выбранной роли.
– Так… Хорошо. Я понял тебя. Все это ты болтал ради красного словца, набивал себе цену. Хорошо торговался, молодец. Хватит! Подписывай сделку. Отказывайся от своего хозяина, обругай коммунизм, и мы тебя помилуем.
– Презираю вашу милость.
– Последнее слово?
– Нет! В Венгрии никогда больше не будет контрреволюции. И в Польше. И в Румынии. Нигде. Мы теперь знаем все самые хитроумные ваши повадки.
– Чего церемонимся с ним, байтарш? Вырвать язык! – потребовал Ямпец.
– Тихо! Не зря мы с ним церемонились. Слыхали, венгры? Соображаете, что к чему? Это очень и очень полезный обмен мнениями!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87