Арпад улетал в Италию на конгресс историков. Жужанна его провожала. Входя в аэровокзал, они услыхали объявление по радио, что вылет в Рим откладывается на час. Причина не была указана. Но девушка из справочного бюро, куда обратился Арпад, хладнокровно-насмешливо назвала причину: пока не улетит какая-то важная персона, все другие самолеты не будут ни выпускаться, ни приниматься.
Арпад и Жужанна переглянулись, засмеялись и отправились наслаждаться неожиданно выпавшим счастьем. Замечательно, что так получилось. Прощание продлится целый час. По этому случаю, гуляя по аэровокзалу, они несколько раз, на виду у многих пассажиров, поцеловались. В таком состоянии, счастливые, добрые, великодушные, готовые самого плохого человека принять за совершенство, они внезапно наткнулись на «важную персону». Влюбленные помрачнели. Многим людям они готовы были простить самые тяжкие их грехи, но только не этому человеку. Говорят, талантлив, образован. Может быть. Тем хуже. С дурака спрос малый. Ему было так много дано, так много он мог бы сделать!.. Небольшого роста, гологоловый, он стоял в окружении жиденькой толпы провожающих. Лоб в старческих морщинах, болезненно-желтый, глаза очень грустные, печальные, но рот заученно, по давно усвоенной привычке изображать оптимизм растянут в самодовольной улыбке. И это несоответствие между верхней, натуральной, и нижней, фальшиво-доброй, частью лица делало его жалким.
Снят со всех постов июльским пленумом ЦК, уезжает, по существу получил путевку на проезд только в одну сторону, а хорохорится по-прежнему. Вся Венгрия знает, что на ее небосклоне навсегда погасла звезда первой величины, а он все еще излучает пышное сияние, не подозревая, что оно отраженное, холодное, никого не греет, никому не светит.
Жужанна прильнула к плечу Арпада, шепнула:
– Нищета вождизма!
Он засмеялся, кивнул головой.
– Или примадонна, мнящая себя такой, какой ее изображали на афишах в молодости. Согнулась под бременем былых похождений, давно отнялись крылатые ножки, но все еще позирует и улыбается так, словно на нее направлены театральные юпитеры, все еще жадно озирается, ищет поклонников, ждет бурных аплодисментов, криков «ура» и «браво».
У Арпада были и личные причины презирать этого обанкротившегося деятеля. В самые тяжкие годы культа личности его арестовали. Обвинения были смехотворными, однако на их основании он просидел несколько лет в тюрьме и чуть не погиб. Дюжину писем ухитрился переслать в адрес этого человека, мнящего себя совестью Венгрии, – просил, умолял, требовал вмешаться. Ни на одно не откликнулся.
А после реабилитации Арпада он встретил его с распростертыми объятиями, как ближайшего друга:
– Дорогой Арпи!.. Поздравляю и сожалею. Если бы я знал!.. Почему не написал оттуда?..
Арпад с холодным презрением отвернулся от него.
И с таким же презрением, не поздоровавшись и не попрощавшись, отвернулся от него и тогда, на аэродроме Ферихедь, хотел идти дальше, но остановился.
Пухлые руки отбывающего взметнулись над лысой головой в прощальном жесте.
– До свидания, друзья! Жди меня, как поется в песне, и я вернусь!
– Будем ждать! – недружным хором откликнулись провожающие.
Улетающий был растроган, блеснул слезой.
– До свидания, любимая Венгрия! Я верю, ты еще скажешь свое веское слово, позовешь… Вернусь по первому же твоему зову.
Провожающие промолчали. Даже им, хорошо знавшим своего патрона, привыкшим к его речам, было неловко. Вот тебе и звезда первой величины, вот тебе и политический талант! Захлебнулся, пузыри пускает, потонул в собственной луже, а мечтает о роли спасителя Венгрии.
Арпад засмеялся, махнул рукой и, потеряв всякий интерес к этому впавшему в детство дяденьке, пошел своей дорогой и потащил за собой Жужанну.
На лестничной площадке послышался суматошный топот, будто мчалась целая пожарная команда. Но распахнулась дверь, и появился всего-навсего один запыхавшийся, с растрепанными волосами, краснощекий Мартон. В руках он держал большой плотный оранжевый конверт.
– Ты? – удивился Дьюла. – Бежишь, бежишь, и все на месте.
– Твои друзья виноваты. Вернули с полдороги. Вот, тебе письмо от них. Говорят, самое важное из всех твоих самых важных.
– Какие друзья? Почему не поднялись сюда?
– Не успел спросить.
– Где ты их встретил?
– В подъезде. Двое. Один черный, другой… кажется, тоже черный. Все! Миссия окончена. Убегаю. И теперь уже и тысяча твоих друзей не вернут меня. Гвадаррама!..
В дверях прихожей Мартон столкнулся с худенькой, скромно одетой – фланелевое платье, старенький дождевик, шерстяная, выцветшей голубизны косынка – очень застенчивой девушкой. Мартон чуть не сбил ее с ног. Подхватил, чтобы не упала, извинился скороговоркой и, растирая ушибленный лоб, убежал, выстрелив, как всегда, дверью.
Девушка уныло посмотрела на Дьюлу.
– До чего же неуклюжая: не могу в дом войти по-человечески. Извините! – прибавила она и виновато улыбнулась Дьюле, который стоял у камина и с недоумением рассматривал оранжевое письмо.
Почерк на конверте незнакомый, чужой.
– Здравствуй, Юлишка, – рассеянно откликнулся он.
– Что это с ним? – спросила Юлия.
– С кем? Ты о чем?
– С Мартоном. Взвинченный. Слепой. Он, кажется не узнал меня.
– Не обижайся на него, девочка. Он сейчас такое дело делает… имеет право без особенного восторга взглянуть в твое прелестное личико.
– А я и не обиделась. Честное слово. Я ни на кого не обижаюсь. Не умею.
– Зря. Кто не умеет обижаться и ненавидеть, тот не сможет и любить по-настоящему.
– Да?.. Сможет!
Дьюла по достоинству оценил признание Юлии. Молодчина. Если уж скромница так заговорила, значит, действительно сильно любит. Счастливый Мартон!
Дьюла вспомнил все свои пустопорожние увлечения, все радужные мыльные пузыри любовных привязанностей своих временных подружек – Иоланты, Барбары, Элли и им подобных – и искренне позавидовал брату. Свыше тридцати Дьюле, а ни одного дня еще не был счастливым. Почему же Мартону везет? Кажется, и его, Дьюлу, не обидел бог ни лицом, ни ростом, ни умом, а все-таки…
Дьюле стало стыдно своих мыслей. До этого ли ему теперь, когда так гремят колокола!
Юлия иначе расценила угрюмое молчание брата своей подруги. В тягость она ему.
– Жужа дома? – покраснев до ушей, спросила она.
– Дома, дома! Пройди к ней, она будет рада тебе.
Он проводил Юлию в комнату сестры и, вернувшись в «Колизей», с нетерпением надорвал плотный конверт, полученный от неизвестных друзей. Шутка, розыгрыш или в самом деле что-нибудь важное?
И письмо напечатано на оранжевой бумаге. Ни одного рукописного слова.
«Дорогой товарищ Хорват!
Сегодня после четырех часов ждите гостей. Явятся агенты АВХ с ордером на ваш арест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Арпад и Жужанна переглянулись, засмеялись и отправились наслаждаться неожиданно выпавшим счастьем. Замечательно, что так получилось. Прощание продлится целый час. По этому случаю, гуляя по аэровокзалу, они несколько раз, на виду у многих пассажиров, поцеловались. В таком состоянии, счастливые, добрые, великодушные, готовые самого плохого человека принять за совершенство, они внезапно наткнулись на «важную персону». Влюбленные помрачнели. Многим людям они готовы были простить самые тяжкие их грехи, но только не этому человеку. Говорят, талантлив, образован. Может быть. Тем хуже. С дурака спрос малый. Ему было так много дано, так много он мог бы сделать!.. Небольшого роста, гологоловый, он стоял в окружении жиденькой толпы провожающих. Лоб в старческих морщинах, болезненно-желтый, глаза очень грустные, печальные, но рот заученно, по давно усвоенной привычке изображать оптимизм растянут в самодовольной улыбке. И это несоответствие между верхней, натуральной, и нижней, фальшиво-доброй, частью лица делало его жалким.
Снят со всех постов июльским пленумом ЦК, уезжает, по существу получил путевку на проезд только в одну сторону, а хорохорится по-прежнему. Вся Венгрия знает, что на ее небосклоне навсегда погасла звезда первой величины, а он все еще излучает пышное сияние, не подозревая, что оно отраженное, холодное, никого не греет, никому не светит.
Жужанна прильнула к плечу Арпада, шепнула:
– Нищета вождизма!
Он засмеялся, кивнул головой.
– Или примадонна, мнящая себя такой, какой ее изображали на афишах в молодости. Согнулась под бременем былых похождений, давно отнялись крылатые ножки, но все еще позирует и улыбается так, словно на нее направлены театральные юпитеры, все еще жадно озирается, ищет поклонников, ждет бурных аплодисментов, криков «ура» и «браво».
У Арпада были и личные причины презирать этого обанкротившегося деятеля. В самые тяжкие годы культа личности его арестовали. Обвинения были смехотворными, однако на их основании он просидел несколько лет в тюрьме и чуть не погиб. Дюжину писем ухитрился переслать в адрес этого человека, мнящего себя совестью Венгрии, – просил, умолял, требовал вмешаться. Ни на одно не откликнулся.
А после реабилитации Арпада он встретил его с распростертыми объятиями, как ближайшего друга:
– Дорогой Арпи!.. Поздравляю и сожалею. Если бы я знал!.. Почему не написал оттуда?..
Арпад с холодным презрением отвернулся от него.
И с таким же презрением, не поздоровавшись и не попрощавшись, отвернулся от него и тогда, на аэродроме Ферихедь, хотел идти дальше, но остановился.
Пухлые руки отбывающего взметнулись над лысой головой в прощальном жесте.
– До свидания, друзья! Жди меня, как поется в песне, и я вернусь!
– Будем ждать! – недружным хором откликнулись провожающие.
Улетающий был растроган, блеснул слезой.
– До свидания, любимая Венгрия! Я верю, ты еще скажешь свое веское слово, позовешь… Вернусь по первому же твоему зову.
Провожающие промолчали. Даже им, хорошо знавшим своего патрона, привыкшим к его речам, было неловко. Вот тебе и звезда первой величины, вот тебе и политический талант! Захлебнулся, пузыри пускает, потонул в собственной луже, а мечтает о роли спасителя Венгрии.
Арпад засмеялся, махнул рукой и, потеряв всякий интерес к этому впавшему в детство дяденьке, пошел своей дорогой и потащил за собой Жужанну.
На лестничной площадке послышался суматошный топот, будто мчалась целая пожарная команда. Но распахнулась дверь, и появился всего-навсего один запыхавшийся, с растрепанными волосами, краснощекий Мартон. В руках он держал большой плотный оранжевый конверт.
– Ты? – удивился Дьюла. – Бежишь, бежишь, и все на месте.
– Твои друзья виноваты. Вернули с полдороги. Вот, тебе письмо от них. Говорят, самое важное из всех твоих самых важных.
– Какие друзья? Почему не поднялись сюда?
– Не успел спросить.
– Где ты их встретил?
– В подъезде. Двое. Один черный, другой… кажется, тоже черный. Все! Миссия окончена. Убегаю. И теперь уже и тысяча твоих друзей не вернут меня. Гвадаррама!..
В дверях прихожей Мартон столкнулся с худенькой, скромно одетой – фланелевое платье, старенький дождевик, шерстяная, выцветшей голубизны косынка – очень застенчивой девушкой. Мартон чуть не сбил ее с ног. Подхватил, чтобы не упала, извинился скороговоркой и, растирая ушибленный лоб, убежал, выстрелив, как всегда, дверью.
Девушка уныло посмотрела на Дьюлу.
– До чего же неуклюжая: не могу в дом войти по-человечески. Извините! – прибавила она и виновато улыбнулась Дьюле, который стоял у камина и с недоумением рассматривал оранжевое письмо.
Почерк на конверте незнакомый, чужой.
– Здравствуй, Юлишка, – рассеянно откликнулся он.
– Что это с ним? – спросила Юлия.
– С кем? Ты о чем?
– С Мартоном. Взвинченный. Слепой. Он, кажется не узнал меня.
– Не обижайся на него, девочка. Он сейчас такое дело делает… имеет право без особенного восторга взглянуть в твое прелестное личико.
– А я и не обиделась. Честное слово. Я ни на кого не обижаюсь. Не умею.
– Зря. Кто не умеет обижаться и ненавидеть, тот не сможет и любить по-настоящему.
– Да?.. Сможет!
Дьюла по достоинству оценил признание Юлии. Молодчина. Если уж скромница так заговорила, значит, действительно сильно любит. Счастливый Мартон!
Дьюла вспомнил все свои пустопорожние увлечения, все радужные мыльные пузыри любовных привязанностей своих временных подружек – Иоланты, Барбары, Элли и им подобных – и искренне позавидовал брату. Свыше тридцати Дьюле, а ни одного дня еще не был счастливым. Почему же Мартону везет? Кажется, и его, Дьюлу, не обидел бог ни лицом, ни ростом, ни умом, а все-таки…
Дьюле стало стыдно своих мыслей. До этого ли ему теперь, когда так гремят колокола!
Юлия иначе расценила угрюмое молчание брата своей подруги. В тягость она ему.
– Жужа дома? – покраснев до ушей, спросила она.
– Дома, дома! Пройди к ней, она будет рада тебе.
Он проводил Юлию в комнату сестры и, вернувшись в «Колизей», с нетерпением надорвал плотный конверт, полученный от неизвестных друзей. Шутка, розыгрыш или в самом деле что-нибудь важное?
И письмо напечатано на оранжевой бумаге. Ни одного рукописного слова.
«Дорогой товарищ Хорват!
Сегодня после четырех часов ждите гостей. Явятся агенты АВХ с ордером на ваш арест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87