Ты вот тоже… Не больно прыткий на это самое… на грабеж и прочее.
– Но я твердо держу автомат в руках. И знаю, куда надо стрелять.
– Куда?
– Раз взялся за оружие, то бей без промаха, а не то тебе самому чуб собьют.
– Кто?
– Они… те, кто против твоих коренных интересов.
– В этом, брат, вся и закавыка. С позавчерашнего дня все перепуталось в моей голове. Не вижу тех, кто против моих интересов. Революционеры мы, а сжигаем и расстреливаем красные звезды. Боремся за справедливость, поносим госбезопасность за беззаконие, а сами выкалываем живым людям живые глаза, рвем живое сердце в живой груди.
– Все ясно, Антал. Договорились!
– О чем?
– Обо всем. Такое сейчас время. В одну минуту человек с человеком договаривается. Понял я, что ты мой боевой товарищ.
– А я вот ничего не понял. Скажи!
– Поймешь! Теперь я твой командир. Это тебе ясно?
– Ясно.
– Согласен?
– Всей душой, но только…
– Командиру вопросов не задают. Беспрекословно выполняют приказания. Гранат сколько у тебя?
– Одна.
– Возьми еще две. Тяжелые. И патронами для автомата запасись.
– Полный карманы припас. Что ты задумал, Михай?
– Хочу вытащить тебя из этой ямы, набитой смердящими трупами.
– Ну, если так… приказывай!
– С той минуты, когда вернется шайка Киша, жди грома и молнии. Мы отсюда, изнутри, подорвем «Колизей» гранатами. Всех, конечно, не уложим, кое-кто уцелеет, рванется на лестничную площадку. Добивай каждого из автомата. В случае необходимости мечи и гранату. Ясен приказ?
– Ясен.
– Теперь зови эту… девушку. Где она?
– Внизу, на площадке пятого этажа. Приказал пока не подниматься выше.
– Кто такая?
– Понятия не имею. Документам, сам знаешь, сейчас верит только тот, кто хочет верить.
– Что ей надо?
– Подругу свою, Жужанну, рвется повидать.
– Подругу? Зови ее сюда. Скорее.
Минуты через две Антал вернулся с Юлией. Она сильно похудела, возмужала, стала гораздо старше той девочки, которая бегала с Мартоном по улице Будапешта днем 23 октября. Глаза ее ввалились, черные, с огненным блеском гордой ненависти. На смуглых впалых щеках то гаснет, то снова разгорается румянец. Губы бледные, суровые. Юлия знает, как сильна ненависть в ее взгляде. Боясь выдать себя, она почти не поднимает глаз.
Одета и обута Юлия по-походному: спортивные шерстяные брюки, грубые, на толстой подошве, подкованные ботинки, свитер, куртка с большими карманами и просторный дождевик. Волосы не покрыты, не скреплены заколкой, не связаны ленточкой. Все так же вольно брошены на плечи, мягкие, светятся, как и в те дни, когда был жив Мартон.
Юлия медленно озирается. Изменился «Колизей». Все, что при Мартоне было прекрасным, изгажено, исковеркано: окна, диван, кресла, камин, книжные полки, столы, пол.
– Ну, что скажете? – спросил Михай.
– Говори! – потребовал Антал. – Зачем явилась?
Юлия не позволила «гвардейцу» заглянуть ей в глаза, отвела взгляд.
– Вот вы какие!
В этих словах незнакомой девушки Михай почувствовал, угадал что-то близкое, свое, родное. Да и сама девушка ему сразу понравилась. Сильная, гордая.
Михай кивком головы приказал Анталу выйти, занять свое место часового. Тот немедленно выполнил приказание.
– Значит, мы вам не нравимся? Так, да? – спросил Михай.
– А разве ты себе нравишься? – Девушка подняла глаза и в упор, смело и властно посмотрела на радиста.
– Лично я себе, по правде сказать, нравлюсь.
– Ты имеешь на это право, а вот другие…
– А почему я имею право?
– Арпад приказал тебе кланяться. Я – «Дунай».
– «Дунай»? – изумился Михай.
– Выполняю задание. Тебе приказано помогать мне. Сигнал получил?
– Получил, но я не думал…
– Не думал, что «Дунай» – это женского рода? Ждал мужчину?
– По правде сказать…
Юлия неожиданно обняла Михая, и на ее суровых губах расцвела чудесная улыбка – воспоминание о Мартоне, о счастье.
– Трудно тебе здесь, товарищ?
– Почему? Я не жалуюсь. Служба! Несу исправно.
– Трудно! Всем теперь трудно. Но тебе труднее всех.
– Если по правде сказать… да, было трудновато. Стерпел. Гранаты у тебя есть?
Юлия взяла у радиста гранаты, спрятала под куртку.
– А насчет того, что «Дунай» женщина, не беспокойся. Вдоволь нанюхалась пороху за эту неделю. Не первое задание выполняю. Была в самом пекле, в казармах Килиана. Была в кино «Корвин». Пробиралась на Московскую площадь. Была даже…
– Молчи! Не имеешь права.
– Верно, есть грех, болтливая. Это все, что осталось от женского рода.
Михай посмотрел на нее так, как посмотрел бы Мартон, если бы воскрес.
– Неправда. Вся ты, с ног до головы, жен… девушка.
– Ты даже и это сохранил? Здесь? Удивительно!.. Где Жужанна?
– Там, в своей комнате. Я ее предупредил. Что нам приказано сделать?
– Взорвать это гнездо. Не сейчас. Когда шайка будет в сборе. Все должны быть уничтожены. До единого. Подождем Арпада и его людей.
– Как же они сюда войдут?
– Не беспокойся. Наденут плащ-невидимку.
Юлия ушла, а он все еще улыбается. Так вот и суждено ему всегда расплываться в улыбке: и когда увидит ее, и когда подумает о ней, и когда почувствует, угадает ее приближение.
Михай набивает карманы патронами, засовывает за пояс пистолеты, вставляет в гранаты запалы, а сам прислушивается к девичьим голосам, доносящимся из комнаты Жужанны.
Приоткрылась дверь, и заглянул Антал.
– Ну?
– Ага! – Михай до 23 октября был веселым человеком. Шутил, разговаривая о самом серьезном, но теперь… Если бы еще неделю прожил среди «национал-гвардейцев», разучился бы и смеяться.
– Что это за «ага»? – нахмурился Антал.
– А что это за «ну»?
– Я про нее, про гостью, спрашиваю.
– Вот теперь ясен вопрос. Встретились, как положено в таких случаях: смех сквозь слезы, ахи-вздохи, поцелуи. Антал, ты знаешь, я тебя уже люблю, – вдруг объявил Михай.
– Это ж почему? За что? – «Гвардеец» смущенно улыбался.
– За то, что ты сделаешь сегодня. И за то, что ты уже сделал.
– А я еще ничего не сделал.
– Сделал! Меня признал своим командиром – первое твое дело. Привел сюда эту девушку – второе. Благодарю.
Забыли все плохое Жужанна и Юлия, будто и не было между ними глубокой пропасти октябрьских событий, огненного Будапешта и расстрелянного Мартона. Подруги опять вместе, по эту сторону баррикад, одинаково думают, чувствуют, одно дело делают.
– Сумеешь, Жужа?
– Не беспокойся. Не промахнусь, не запоздаю. Я дочь оружейного мастера. Забыла? И ничего не боюсь. Ты ведь не боишься?
– Так то я! Семь дней и ночей воюю. Семь дней и ночей не думаю о себе.
– Юлишка, я всегда любила тебя, но сейчас… если бы ты знала, какая ты стала! Ты – и не ты.
– Да, Жужика, я это и не я. Не помню, как раньше жила, все разучилась делать. Только на одно дело поднимается рука – убивать фашистов. Все мысли об этом. Вот разговариваю с тобой, а сама думаю, как и откуда буду метать гранаты, сколько убью «гвардейцев».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87