У нее был классический случай. В пятницу вечером ехала по Южному Лондону - бог знает, что она делала в Южном Лондоне, - нашла удобный длинный тупик с кирпичной стеной в конце, разогналась до девяноста миль в час и врезалась в стену. Уничтожила служебный «БМВ». И себя в придачу.
- Это… это ужасно, - сказала Сара и тут же поморщилась от убожества своих слов. - Мне трудно представить. То есть, мне трудно представить, что испытываешь, когда тебе сообщают такое.
- Не так уж и страшно. - Ребекка пошевелилась и твердо улыбнулась. - Пожалуй, пора выпить еще бокал. Хотите?
- С удовольствием.
- Наверное, лучше принести бутылку.
Ее не было несколько минут: достаточно долго, чтобы к Саре незаметно подкралось понимание - не торопясь, дожидаясь удобного момента, так, чтобы нанести удар как можно более жестокий и разрушительный. Это понимание пришло с очередной волной странного узнавания - сперва смутного, связанного с очертаниями, обстановкой, цветами, - но чуть позже проступило нечто конкретное. Поначалу это были книги. Ее взгляд привлекли романы Розамонд Леманн в переплетах, явно первые издания, оригинальные суперобложки защищены пластиком, но одной книги недоставало: «Приглашение к вальсу». Да, она всегда говорила, что эту книгу трудно найти… И стоило этой мысли ворваться в мозг, как Сара поняла и все остальное - всю невозможную истину, раскрывшуюся с внезапной очевидностью, - и мир перевернулся за одно бесконечно малое мгновение. Африканская статуэтка на каминной полке - воспоминание о семейной поездке в Гану… Крошечная фотография в рамке на книжной полке - руки, обнимающие Ребекку, сияющее лицо, счастливая пара… И где-то за пределами поля зрения, Сара ее точно не видит, но она там, несомненно там: еще одна книга, там самая, с памятным зеленым корешком… Это все ее. Это ее вещи. Это ее дом, ее комната…
Ребекка вернулась с бутылкой. Сара видела ее словно в тумане.
- Как ее звали?
- Простите?
- Ее ведь звали Вероника?
А дальше - сплошная чернота, пока она не обнаружила, что лежит на диване и безудержно рыдает, а Ребекка прижимает ее к себе, в неловком, непонимающем объятии. Поначалу казалось, что она никогда не перестанет плакать, и объяснения, прорывавшиеся сквозь слезы, были, наверное, слишком сбивчивы, так что пришлось их повторять снова и снова, тем более, что возникали паузы - сначала Саре пришлось пойти в туалет, чтобы собраться с силами, а чуть позже появилась Элисон, привлеченная голосами, и Ребекка повела девочку наверх, укладывать спать.
Но вечер продолжался, и понемногу они успокоились. Когда за окнами начало темнеть, Ребекка принесла свечи и расставила по комнате. Откупорила вторую бутылку, и они заговорили о Веронике.
Самым невероятным открытием для Сары стало то, что за все эти годы Вероника ни разу не упомянула ее имя.
- В каком-то смысле, в этом она вся, - сказала Ребекка. - Абсолютистка. Когда вы с Ронни встречались, она рассказывала хоть раз о прежних подружках?
- Нет - по-моему, нет.
- Она ни к чему не привязывалась. Держалась за прошлое меньше, чем любой другой человек. Я пыталась быть такой же. И лишь сейчас спрашиваю себя, а стоит ли оно того.
- Ну… Вы ведь знали ее гораздо лучше, чем я. На самом деле, я почти и не знала Ронни. Мы были вместе всего… всего около девяти месяцев. Наверное, вам кажется странным, наверное, вы недоумеваете, почему я так переживаю.
- Нет. Вовсе нет. - Их глаза на мгновение встретились, но Ребекка быстро отвела взгляд и немного театрально откинула короткий завиток каштановых волос. - А почему вы расстались? Это было обоюдное решение?
- Нет, - ответила Сара. - Нет, вина целиком и полностью лежит на мне. Правда, смешно говорить о вине после стольких лет? Но я совершила глупость, расставшись с ней, - теперь я понимаю. Причины были даже не личные. Скорее, политические. Что-то с духом времени.
- Zeitgeist. Любимое слово Ронни.
- Да, - сказала Сара, удивляясь собственной улыбке. - Да, одно из ее любимых. Тогда я часто подшучивала над ней, но в каком-то смысле я была из тех, кто… слишком серьезно относился к такого рода вещам. Ведь все ошибались насчет духа времени восьмидесятых. Все думали, что восьмидесятые - это деньги. Возможно, для кого-то так оно и было, но для тех, с кем общалась я - для студентов и подобных им людей - существовала иная система ценностей, которая, в общем-то, была не менее жесткой и нетерпимой. Мы были одержимы политикой: сексуальной, литературной, кинематографической… существовало даже такое обозначение, совершенно кошмарное - «политическая лесбиянка».
- Именно такой вы себя считали?
- Внешне, быть может. Боже, я, наверное, даже представлялась так. Да, мы читали Юлию Кристеву и Андреа Дворкин и никогда не упускали случая пожаловаться на патриархат, но… знаете, подлинная причина не в том. Я даже не могу вспомнить, с чего все началось. Просто помню, что Вероника мне очень понравилась. И нелепо, что наш разрыв был вызван моим политическим пуританством. Я не могла примириться с мыслью, что она будет работать в банке. Я сочла это личным оскорблением, предательством всего, к чему мы стремились… Предполагалось, что она возглавит театральную труппу. С самого начала у нас было именно такое намерение.
- Она по-прежнему мечтала об этом. Беспрестанно об этом говорила. - В карих глазах Ребекки отражались огоньки свечей; воспоминания грели ее. - Надежда, которая ее поддерживала.
- Значит, ей не нравилось работать в Сити? Почему-то я всегда думала, что она там долго не продержится.
- В каком-то смысле, наверное, нравилось - точнее, нравилось какой-то стороне ее натуры. Думаю, работа ее увлекала, хотя одновременно Ронни и презирала ее. Наверное, в абстрактном смысле она получала от работы удовольствие как от интеллектуальной игры, но скорее всего знала, да, точно знала, если вспомнить, как она поступила в конце, что это все ненастоящее, что она теряет себя, работая там. И разумеется, она ненавидела всех людей, с которыми работала, об этом я даже и не говорю. Уж это я заметила с самого начала. Мы познакомились на гнусной служебной вечеринке - я тогда выполняла заказ для ее фирмы, - мы сразу приметили друг друга, разговорились, поняли, что родственные души, и… в общем так. С этого все началось.
- А Элисон? Наверное, вы… то есть Вероника, наверное, родила ее вскоре после вашей встречи? Удивительно, она ведь ни разу, ни единого разу не упомянула о желании завести ребенка, она даже не говорила, что любит детей.
- Да, решение было неожиданным. Понимаете, она знала, чего ей будет стоит эта работа, насколько она опасна. А Элисон была своего рода страховым полисом. Она думала… мы думали, что если у нас появится ребенок, нам сложнее будет утратить… принципы, если хотите. Вы меня понимаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
- Это… это ужасно, - сказала Сара и тут же поморщилась от убожества своих слов. - Мне трудно представить. То есть, мне трудно представить, что испытываешь, когда тебе сообщают такое.
- Не так уж и страшно. - Ребекка пошевелилась и твердо улыбнулась. - Пожалуй, пора выпить еще бокал. Хотите?
- С удовольствием.
- Наверное, лучше принести бутылку.
Ее не было несколько минут: достаточно долго, чтобы к Саре незаметно подкралось понимание - не торопясь, дожидаясь удобного момента, так, чтобы нанести удар как можно более жестокий и разрушительный. Это понимание пришло с очередной волной странного узнавания - сперва смутного, связанного с очертаниями, обстановкой, цветами, - но чуть позже проступило нечто конкретное. Поначалу это были книги. Ее взгляд привлекли романы Розамонд Леманн в переплетах, явно первые издания, оригинальные суперобложки защищены пластиком, но одной книги недоставало: «Приглашение к вальсу». Да, она всегда говорила, что эту книгу трудно найти… И стоило этой мысли ворваться в мозг, как Сара поняла и все остальное - всю невозможную истину, раскрывшуюся с внезапной очевидностью, - и мир перевернулся за одно бесконечно малое мгновение. Африканская статуэтка на каминной полке - воспоминание о семейной поездке в Гану… Крошечная фотография в рамке на книжной полке - руки, обнимающие Ребекку, сияющее лицо, счастливая пара… И где-то за пределами поля зрения, Сара ее точно не видит, но она там, несомненно там: еще одна книга, там самая, с памятным зеленым корешком… Это все ее. Это ее вещи. Это ее дом, ее комната…
Ребекка вернулась с бутылкой. Сара видела ее словно в тумане.
- Как ее звали?
- Простите?
- Ее ведь звали Вероника?
А дальше - сплошная чернота, пока она не обнаружила, что лежит на диване и безудержно рыдает, а Ребекка прижимает ее к себе, в неловком, непонимающем объятии. Поначалу казалось, что она никогда не перестанет плакать, и объяснения, прорывавшиеся сквозь слезы, были, наверное, слишком сбивчивы, так что пришлось их повторять снова и снова, тем более, что возникали паузы - сначала Саре пришлось пойти в туалет, чтобы собраться с силами, а чуть позже появилась Элисон, привлеченная голосами, и Ребекка повела девочку наверх, укладывать спать.
Но вечер продолжался, и понемногу они успокоились. Когда за окнами начало темнеть, Ребекка принесла свечи и расставила по комнате. Откупорила вторую бутылку, и они заговорили о Веронике.
Самым невероятным открытием для Сары стало то, что за все эти годы Вероника ни разу не упомянула ее имя.
- В каком-то смысле, в этом она вся, - сказала Ребекка. - Абсолютистка. Когда вы с Ронни встречались, она рассказывала хоть раз о прежних подружках?
- Нет - по-моему, нет.
- Она ни к чему не привязывалась. Держалась за прошлое меньше, чем любой другой человек. Я пыталась быть такой же. И лишь сейчас спрашиваю себя, а стоит ли оно того.
- Ну… Вы ведь знали ее гораздо лучше, чем я. На самом деле, я почти и не знала Ронни. Мы были вместе всего… всего около девяти месяцев. Наверное, вам кажется странным, наверное, вы недоумеваете, почему я так переживаю.
- Нет. Вовсе нет. - Их глаза на мгновение встретились, но Ребекка быстро отвела взгляд и немного театрально откинула короткий завиток каштановых волос. - А почему вы расстались? Это было обоюдное решение?
- Нет, - ответила Сара. - Нет, вина целиком и полностью лежит на мне. Правда, смешно говорить о вине после стольких лет? Но я совершила глупость, расставшись с ней, - теперь я понимаю. Причины были даже не личные. Скорее, политические. Что-то с духом времени.
- Zeitgeist. Любимое слово Ронни.
- Да, - сказала Сара, удивляясь собственной улыбке. - Да, одно из ее любимых. Тогда я часто подшучивала над ней, но в каком-то смысле я была из тех, кто… слишком серьезно относился к такого рода вещам. Ведь все ошибались насчет духа времени восьмидесятых. Все думали, что восьмидесятые - это деньги. Возможно, для кого-то так оно и было, но для тех, с кем общалась я - для студентов и подобных им людей - существовала иная система ценностей, которая, в общем-то, была не менее жесткой и нетерпимой. Мы были одержимы политикой: сексуальной, литературной, кинематографической… существовало даже такое обозначение, совершенно кошмарное - «политическая лесбиянка».
- Именно такой вы себя считали?
- Внешне, быть может. Боже, я, наверное, даже представлялась так. Да, мы читали Юлию Кристеву и Андреа Дворкин и никогда не упускали случая пожаловаться на патриархат, но… знаете, подлинная причина не в том. Я даже не могу вспомнить, с чего все началось. Просто помню, что Вероника мне очень понравилась. И нелепо, что наш разрыв был вызван моим политическим пуританством. Я не могла примириться с мыслью, что она будет работать в банке. Я сочла это личным оскорблением, предательством всего, к чему мы стремились… Предполагалось, что она возглавит театральную труппу. С самого начала у нас было именно такое намерение.
- Она по-прежнему мечтала об этом. Беспрестанно об этом говорила. - В карих глазах Ребекки отражались огоньки свечей; воспоминания грели ее. - Надежда, которая ее поддерживала.
- Значит, ей не нравилось работать в Сити? Почему-то я всегда думала, что она там долго не продержится.
- В каком-то смысле, наверное, нравилось - точнее, нравилось какой-то стороне ее натуры. Думаю, работа ее увлекала, хотя одновременно Ронни и презирала ее. Наверное, в абстрактном смысле она получала от работы удовольствие как от интеллектуальной игры, но скорее всего знала, да, точно знала, если вспомнить, как она поступила в конце, что это все ненастоящее, что она теряет себя, работая там. И разумеется, она ненавидела всех людей, с которыми работала, об этом я даже и не говорю. Уж это я заметила с самого начала. Мы познакомились на гнусной служебной вечеринке - я тогда выполняла заказ для ее фирмы, - мы сразу приметили друг друга, разговорились, поняли, что родственные души, и… в общем так. С этого все началось.
- А Элисон? Наверное, вы… то есть Вероника, наверное, родила ее вскоре после вашей встречи? Удивительно, она ведь ни разу, ни единого разу не упомянула о желании завести ребенка, она даже не говорила, что любит детей.
- Да, решение было неожиданным. Понимаете, она знала, чего ей будет стоит эта работа, насколько она опасна. А Элисон была своего рода страховым полисом. Она думала… мы думали, что если у нас появится ребенок, нам сложнее будет утратить… принципы, если хотите. Вы меня понимаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79