Но она или есть, или ее нет!
В этот час, когда Военный совет армии был отрезан от командования фронтом, Крылов, взвесив все донесения с передовой, почувствовал, как его охватил озноб. Чуйков, войдя к нему в блиндаж, при неверном свете моргасика взглянул ему в лицо и удивился:
– Что с тобой, Николай Иванович? Жар у тебя? Озноб?
Ответь кому-либо другому, как он ответил, его слова вызвали бы крайнее недоумение. Но Чуйков понял Крылова, когда тот сказал:
– С Паулюсом покончено!
– Говори, почему? Я это тоже чувствую…
– Я не знаю, – ответил Крылов, – что должно произойти и где, где начнется наше контрнаступление, но оно начнется в момент полного истощения сил немецкой группировки под Сталинградом… Даже если мы сегодня и оставили бы город, то это ничего не изменит… Манштейн тоже нес большие потери, но удар его нарастал в своей силе, Паулюс прошел свой наивысший пик… И я думаю, Василий Иванович, что удар будет нанесен все же здесь, под Сталинградом…
План контрнаступления Ставка держала в строжайшем секрете. Были пущены в ход все средства маскировки и дезинформации. Проводились специальные мероприятия под Вязьмой, чтобы внушить мысль гитлеровскому командованию, что наступление будет предпринято в центре советско-германского фронта.
Обычно сквозь все завесы секретности проникала информация «солдатского вестника». И проникали известия сквозь все преграды, что готовится что-то серьезное. И опять же по нескольку раз на день из штаба фронта задавали все тот же вопрос: «Не замечен ли отход каких-либо частей из города?»
И хотя сила ударов слабела с каждым днем, Паулюс с маниакальной настойчивостью каждый день продолжал свои атаки. Крылов иногда сам передавал сводки по телефону или начальнику штаба фронта, или же Еременко. Тональность их голосов его удивила бы, если бы он не укрепился в предположении, что им известно что-то такое, что неизвестно еще командованию армии. Он докладывал о новых атаках Паулюса и улавливал, что это почему-то радовало командование фронтом.
Оставалось считать только дни: когда, когда же?..
18 ноября, как обычно, Крылов пришел к командарму с докладом об обстановке и с прикидкой, что предпринять на следующее утро. Забот было немало: и группа Горохова, и дивизия Людникова, сражавшаяся в окружении, и недостаток боеприпасов, и многое другое. Раздался телефонный звонок из штаба фронта. И время было обычное для таких звонков. Но сообщение не совсем обычное. Командарма предупредили, чтобы он никуда не отлучался, что скоро будет передан телеграфом важный приказ.
Все замерли. Таких предупреждений за все дни обороны города не бывало. Никто не решался высказать всех осенившее предположение. Решился Кузьма Акимович Гуров:
– Это приказ о переходе наших войск в контрнаступление!
Крылов взглянул на Чуйкова. Всего лишь три-четыре дня тому назад они об этом говорили, а потом замолкли, как бы не желая разочаровываться, если бы предположения не подтвердились. Чуйков нахмурился. Он не любил в чем-либо обманываться, хотя все подтверждало, что Гуров не ошибся.
В полном составе Военный совет армии перешел в блиндаж связи. В полночь застучал аппарат. Чуйков дрожащим голосом читал с ленты, что утром 19 ноября два фронта, Донской и Юго-Западный, а днем позже и Сталинградский переходят в решительное контрнаступление. Сообщение было кратким, но все, кто собрался в эту минуту у аппарата, не нуждались в карте, конфигурация фронта застыла в их памяти, и каждый мог сразу мысленно охватить замысел Верховного Главнокомандования.
Утром опять атаки немцев, будто бы ничего и не произошло. И только после полудня полковник Горохов сообщил по телефону, что они слышат далекий орудийный гул на северо-западе. Это уже было серьезно. Рассеялся туман, но ни одного немецкого самолета над городом.
В оперативной сводке к концу дня Крылов записал: «В результате длительных боев части армии понесли значительные потери, которые до сих пор не восполнены, в силу чего боевые порядки резко ослабли».
20 ноября до армейского КП со стороны Купоросного донесся орудийный гул. Самолеты по-прежнему над городом не появлялись.
С фронтового КП беспрестанно запрашивали, как ведет себя противник, требовали особо тщательной проверки, не начал ли он где-либо отход. Не начал. По-прежнему продолжались настойчивые атаки немцев.
В ночь на 21 ноября началось передвижение в стане противника. К утру разведка установила, что снимаются танковые части. Прекратились атаки, бои продолжались только против участка, который обороняла в окружении дивизия Людникова. 24 ноября к группе Горохова прорвалась 66-я армия генерала А. С. Жадова, войска 62-й армии воссоединились с Большой землей.
Бесспорна истина, что человек познается в беде, в преодолении трудностей, ну а уж в горниле сталинградской обороны все это действительно втройне.
«Такие дни, какие мы все пережили в середине октября, – пишет Крылов в своей книге „Сталинградский рубеж“, – теснейше сближают людей, связанных общим делом и общей судьбой. Так вышло у нас с Василием Ивановичем Чуйковым, с Кузьмой Акимовичем Гуровым. Если мы и до того были хорошими боевыми товарищами, успевшими и узнать друг друга, и сработаться, то, пожалуй, именно с тех переломных октябрьских дней стали друзьями навек.
Чуйков мог быть и резок, и вспыльчив, но друг ведь не тот, с кем всегда спокойно. С нашей первой встречи на Мамаевом кургане я считал, что мне посчастливилось быть в Сталинграде начальником штаба у такого командарма – чуждого шаблонов (в той обстановке приверженность к ним могла бы погубить все), до дерзости смелого в принятии решений, обладавшего поистине железной волей. А непоколебимо принципиальный, страстный и в то же время глубоко сердечный Гуров олицетворял партийную совесть нашей армии. То, что эти два человека постоянно находились рядом, значило для меня очень много».
А вот как бы отвечал ему В. И. Чуйков: «До этого мы с ним не встречались и не были знакомы. Я знал, правда, что он был одним из руководителей обороны Одессы и Севастополя. Встреча на дорогах войны. Как много было и у меня и у него таких встреч. Встретились и разошлись. А эта встреча была на всю жизнь, до самого того скорбного часа, когда довелось мне проводить самого родного и дорогого моего друга, которого подарила мне моя долгая жизнь, Николая Ивановича Крылова, Маршала Советского Союза, командующего Ракетными войсками стратегического назначения в его последний путь – на Красную площадь».
Глава пятая. От Сталинграда до Кенигсберга
1
В городе, в котором только что кончились бои, где еще оставались войска, где работали переправы, госпитали, кухни, куда возвращались по льду его жители, не могло быть тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
В этот час, когда Военный совет армии был отрезан от командования фронтом, Крылов, взвесив все донесения с передовой, почувствовал, как его охватил озноб. Чуйков, войдя к нему в блиндаж, при неверном свете моргасика взглянул ему в лицо и удивился:
– Что с тобой, Николай Иванович? Жар у тебя? Озноб?
Ответь кому-либо другому, как он ответил, его слова вызвали бы крайнее недоумение. Но Чуйков понял Крылова, когда тот сказал:
– С Паулюсом покончено!
– Говори, почему? Я это тоже чувствую…
– Я не знаю, – ответил Крылов, – что должно произойти и где, где начнется наше контрнаступление, но оно начнется в момент полного истощения сил немецкой группировки под Сталинградом… Даже если мы сегодня и оставили бы город, то это ничего не изменит… Манштейн тоже нес большие потери, но удар его нарастал в своей силе, Паулюс прошел свой наивысший пик… И я думаю, Василий Иванович, что удар будет нанесен все же здесь, под Сталинградом…
План контрнаступления Ставка держала в строжайшем секрете. Были пущены в ход все средства маскировки и дезинформации. Проводились специальные мероприятия под Вязьмой, чтобы внушить мысль гитлеровскому командованию, что наступление будет предпринято в центре советско-германского фронта.
Обычно сквозь все завесы секретности проникала информация «солдатского вестника». И проникали известия сквозь все преграды, что готовится что-то серьезное. И опять же по нескольку раз на день из штаба фронта задавали все тот же вопрос: «Не замечен ли отход каких-либо частей из города?»
И хотя сила ударов слабела с каждым днем, Паулюс с маниакальной настойчивостью каждый день продолжал свои атаки. Крылов иногда сам передавал сводки по телефону или начальнику штаба фронта, или же Еременко. Тональность их голосов его удивила бы, если бы он не укрепился в предположении, что им известно что-то такое, что неизвестно еще командованию армии. Он докладывал о новых атаках Паулюса и улавливал, что это почему-то радовало командование фронтом.
Оставалось считать только дни: когда, когда же?..
18 ноября, как обычно, Крылов пришел к командарму с докладом об обстановке и с прикидкой, что предпринять на следующее утро. Забот было немало: и группа Горохова, и дивизия Людникова, сражавшаяся в окружении, и недостаток боеприпасов, и многое другое. Раздался телефонный звонок из штаба фронта. И время было обычное для таких звонков. Но сообщение не совсем обычное. Командарма предупредили, чтобы он никуда не отлучался, что скоро будет передан телеграфом важный приказ.
Все замерли. Таких предупреждений за все дни обороны города не бывало. Никто не решался высказать всех осенившее предположение. Решился Кузьма Акимович Гуров:
– Это приказ о переходе наших войск в контрнаступление!
Крылов взглянул на Чуйкова. Всего лишь три-четыре дня тому назад они об этом говорили, а потом замолкли, как бы не желая разочаровываться, если бы предположения не подтвердились. Чуйков нахмурился. Он не любил в чем-либо обманываться, хотя все подтверждало, что Гуров не ошибся.
В полном составе Военный совет армии перешел в блиндаж связи. В полночь застучал аппарат. Чуйков дрожащим голосом читал с ленты, что утром 19 ноября два фронта, Донской и Юго-Западный, а днем позже и Сталинградский переходят в решительное контрнаступление. Сообщение было кратким, но все, кто собрался в эту минуту у аппарата, не нуждались в карте, конфигурация фронта застыла в их памяти, и каждый мог сразу мысленно охватить замысел Верховного Главнокомандования.
Утром опять атаки немцев, будто бы ничего и не произошло. И только после полудня полковник Горохов сообщил по телефону, что они слышат далекий орудийный гул на северо-западе. Это уже было серьезно. Рассеялся туман, но ни одного немецкого самолета над городом.
В оперативной сводке к концу дня Крылов записал: «В результате длительных боев части армии понесли значительные потери, которые до сих пор не восполнены, в силу чего боевые порядки резко ослабли».
20 ноября до армейского КП со стороны Купоросного донесся орудийный гул. Самолеты по-прежнему над городом не появлялись.
С фронтового КП беспрестанно запрашивали, как ведет себя противник, требовали особо тщательной проверки, не начал ли он где-либо отход. Не начал. По-прежнему продолжались настойчивые атаки немцев.
В ночь на 21 ноября началось передвижение в стане противника. К утру разведка установила, что снимаются танковые части. Прекратились атаки, бои продолжались только против участка, который обороняла в окружении дивизия Людникова. 24 ноября к группе Горохова прорвалась 66-я армия генерала А. С. Жадова, войска 62-й армии воссоединились с Большой землей.
Бесспорна истина, что человек познается в беде, в преодолении трудностей, ну а уж в горниле сталинградской обороны все это действительно втройне.
«Такие дни, какие мы все пережили в середине октября, – пишет Крылов в своей книге „Сталинградский рубеж“, – теснейше сближают людей, связанных общим делом и общей судьбой. Так вышло у нас с Василием Ивановичем Чуйковым, с Кузьмой Акимовичем Гуровым. Если мы и до того были хорошими боевыми товарищами, успевшими и узнать друг друга, и сработаться, то, пожалуй, именно с тех переломных октябрьских дней стали друзьями навек.
Чуйков мог быть и резок, и вспыльчив, но друг ведь не тот, с кем всегда спокойно. С нашей первой встречи на Мамаевом кургане я считал, что мне посчастливилось быть в Сталинграде начальником штаба у такого командарма – чуждого шаблонов (в той обстановке приверженность к ним могла бы погубить все), до дерзости смелого в принятии решений, обладавшего поистине железной волей. А непоколебимо принципиальный, страстный и в то же время глубоко сердечный Гуров олицетворял партийную совесть нашей армии. То, что эти два человека постоянно находились рядом, значило для меня очень много».
А вот как бы отвечал ему В. И. Чуйков: «До этого мы с ним не встречались и не были знакомы. Я знал, правда, что он был одним из руководителей обороны Одессы и Севастополя. Встреча на дорогах войны. Как много было и у меня и у него таких встреч. Встретились и разошлись. А эта встреча была на всю жизнь, до самого того скорбного часа, когда довелось мне проводить самого родного и дорогого моего друга, которого подарила мне моя долгая жизнь, Николая Ивановича Крылова, Маршала Советского Союза, командующего Ракетными войсками стратегического назначения в его последний путь – на Красную площадь».
Глава пятая. От Сталинграда до Кенигсберга
1
В городе, в котором только что кончились бои, где еще оставались войска, где работали переправы, госпитали, кухни, куда возвращались по льду его жители, не могло быть тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100