Но эти обычные городские шумы тем, кто пережил оборону, казались абсолютной тишиной. У моряков на всю жизнь остается раскачивающаяся походка и привычка широко расставлять ноги, люди, непривычные к морю, после длительного плавания спотыкаются на ровной земле. Тишина оглушила сталинградцев, а память об опасности заставляла ходить, пригибая голову. Все кончилось, фронт отодвинулся так далеко, что уже и чуткое ухо при тихой погоде не могло бы различить его канонады. А воины 62-й как бы прикипели к городу и очень неохотно и не спеша покидали правый берег Волги.
Родилась солдатская легенда. Будто бы Чуйков, Крылов и Гуров, когда завершился последний бой, собрались на левый берег попариться в баньке. Они спустились к реке. Чуйков, как всегда, шел впереди. Первым он вступил и на лед. Лед сейчас же провалился. Чуйков поднялся обратно на берег и, с досадой поглядывая на обмерзающие на ветру валенки, молвил:
– Нет, не пойду я туда!
Словно и действительно для этих людей за Волгой земли не было.
Василий Иванович Чуйков более сорока лет спустя после Сталинградской битвы, умирая, изъявил свою волю, чтобы его похоронили на Мамаевом кургане, там же, где захоронены многие его боевые соратники.
Отгремела битва. 62-я была переведена на левый берег на отдых и пополнение.
Но отдых, конечно, был коротким. В армию пришло пополнение, началась боевая подготовка, обучение новобранцев. А поучиться им было у кого. Ветераны сталинградской обороны могли научить настоящему бою. Крылов к тому же требовал, чтобы обучение шло в наиболее приближенной к боевой обстановке. Впереди лежала для армии дальняя и трудная дорога от Сталинграда к Берлину, к последнему штурму последней цитадели фашизма.
– Это хорошо, что ваши солдаты метко стреляют по мишеням, – говорил Крылов на совещании офицеров штаба 75-й гвардейской дивизии полковника Горишного (так стала называться 95-я дивизия). – Но почему эти мишени расставлены как попало? Не надо играть в поддавки! Вспомните, как наступали и оборонялись немцы. Они умеют использовать каждую складку местности, они скрывались за идущими впереди танками, они не давали времени тщательно прицелиться. Их авиация заставляла каждого нашего солдата вжиматься в землю. Надо на стрельбище создавать тактический фон. Каждый раз перед солдатом надо ставить новые задачи, и с каждым разом труднее и труднее. Умелый солдат убьет врага, неумелого убьет враг! Это должно дойти до сознания каждого!
Переезжая из одной дивизии в другую, Крылов сам ставил тактические задачи, все время их усложняя. Еще никто не знал, куда будет направлена армия, но завоеванная героическая слава подсказывала, что ее готовят для наступательных операций на самых ответственных участках фронта. Стало быть, идти армии степными просторами Украины, лесами Белоруссии, штурмовать города. А это очень разные тактические задачи. Крылов следил за тем, чтобы укреплялся в армии опыт штурмовых групп, – это пригодится при взятии городов и при лесных боях, он требовал совершенствования взаимодействия рот, батальонов и полков, а также их взаимодействия с другими видами вооруженных сил – с танкистами, с авиацией, с конно-механизированными соединениями. Словом, пребывание армии в резерве не было отдыхом.
В один из таких напряженных дней учебы, когда Николай Иванович собрался в дивизию Людникова, в кабинет начштаба вошел Чуйков.
Насупившись, он произнес:
– Поездку в дивизию Людникова данной мне властью отменяю!..
Пауза, нахмуренные брови.
После сталинградских боев Крылова мало чем можно было удивить, а тем более испугать. И уголки губ Чуйнова подсказывали, что за всей его строгостью скрывается какая-то шутка. Крылов терпеливо ждал, в чем же эта шутка, но никак не ожидал того, что последовало. Чуйков протянул листок бумаги с каким-то текстом и сказал:
– С получением сего предписания приказываю отбыть тебе в город Джамбул!
Не выдержал и рассмеялся.
– Собирайся, Николай Иванович, получено разрешение на поездку домой! Хотя какой это дом! Нет у тебя ныне дома, рад, что семья есть! Я не ошибся? Твои в Джамбуле, не придется переделывать предписание?
– Не придется! – едва слышно вымолвил Николай Иванович.
– Я сначала глазам своим не поверила, – вспоминала Анастасия Семеновна на семейном празднике. – Слышу, кто-то стучит в дверь. Подумала, что это хозяйка пришла, у которой мы комнату снимали. Иду, открываю и чуть не упала в обморок. Тут бы смеяться, а я стою, смотрю на Николая и плачу. Потом уж, когда успокоилась, сообразила, что мужа-то не так надо встречать. Побежала к соседям, заняла картошки. Была у меня припрятана селедка да кусочек масла. Вот такой я стол накрыла.
Потом на следующий день пошла на дежурство, но работать мне не дали, – продолжала после небольшой паузы Анастасия Семеновна. – Начальник отделения, был у нас такой очень суровый военный хирург, узнав, что ко мне муж приехал, буквально выгнал из госпиталя. Говорит, одно дежурство я с тебя снимаю, отдежуришь потом, когда супруг уедет. Ну я радостная бегу домой. Прибегаю и вижу такую картину: муж мой, сняв свой генеральский мундир и надев единственные парадно-выходные брюки, которые я так берегла, что даже на хлеб не поменяла, что-то мастерит с ребятами. Сам весь в опилках, но смеется, веселый. И дети рядом с ним как-то оттаяли. А ведь я бояться за них стала – слишком серьезными были. Война ведь, она и в тылу чувствовалась, особенно по детской психике била. Впрочем, отвлеклась я. Так вот, вижу, пилят они что-то и строгают. Я, конечно, ругать Николая, все же единственные брюки, а он смеется: война закончится, новые купим. И так это аккуратненько отводит меня от того места, где мастерскую себе организовал. И ребята тоже рядком выстроились, закрывают собой этот уголок. Уж я смекнула, в чем дело, но виду не подала. И через день, точно, поздравляют меня с Восьмым марта и дарят собственноручно сделанную полочку. Жаль, что не сохранилась она, при переездах потеряли.
Анастасия Семеновна надолго замолчала, еще раз переживая то, что, казалось, давно ушло в прошлое, а потом продолжила:
– Николай поначалу все пытался утаить от меня, что рана его открылась. Но разве скроешь, если через повязку кровь проступает. Уговаривала показаться нашему хирургу, замечательному специалисту, но так и не смогла уговорить. На все один ответ – упекут в госпиталь, а я хочу с вами побыть. Тогда я пошла на хитрость. Во время очередного дежурства, а дежурила я через сутки, рассказала обо всем заведующему отделением – забыла, к сожалению, как его звали, – и попросила прийти якобы в гости. А там за столом я будто невзначай заведу разговор о ране, и он посмотрит ее. Но Николай разгадал нашу хитрость. Сказал, что даст себя осмотреть только в том случае, если ему пообещают не класть в госпиталь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Родилась солдатская легенда. Будто бы Чуйков, Крылов и Гуров, когда завершился последний бой, собрались на левый берег попариться в баньке. Они спустились к реке. Чуйков, как всегда, шел впереди. Первым он вступил и на лед. Лед сейчас же провалился. Чуйков поднялся обратно на берег и, с досадой поглядывая на обмерзающие на ветру валенки, молвил:
– Нет, не пойду я туда!
Словно и действительно для этих людей за Волгой земли не было.
Василий Иванович Чуйков более сорока лет спустя после Сталинградской битвы, умирая, изъявил свою волю, чтобы его похоронили на Мамаевом кургане, там же, где захоронены многие его боевые соратники.
Отгремела битва. 62-я была переведена на левый берег на отдых и пополнение.
Но отдых, конечно, был коротким. В армию пришло пополнение, началась боевая подготовка, обучение новобранцев. А поучиться им было у кого. Ветераны сталинградской обороны могли научить настоящему бою. Крылов к тому же требовал, чтобы обучение шло в наиболее приближенной к боевой обстановке. Впереди лежала для армии дальняя и трудная дорога от Сталинграда к Берлину, к последнему штурму последней цитадели фашизма.
– Это хорошо, что ваши солдаты метко стреляют по мишеням, – говорил Крылов на совещании офицеров штаба 75-й гвардейской дивизии полковника Горишного (так стала называться 95-я дивизия). – Но почему эти мишени расставлены как попало? Не надо играть в поддавки! Вспомните, как наступали и оборонялись немцы. Они умеют использовать каждую складку местности, они скрывались за идущими впереди танками, они не давали времени тщательно прицелиться. Их авиация заставляла каждого нашего солдата вжиматься в землю. Надо на стрельбище создавать тактический фон. Каждый раз перед солдатом надо ставить новые задачи, и с каждым разом труднее и труднее. Умелый солдат убьет врага, неумелого убьет враг! Это должно дойти до сознания каждого!
Переезжая из одной дивизии в другую, Крылов сам ставил тактические задачи, все время их усложняя. Еще никто не знал, куда будет направлена армия, но завоеванная героическая слава подсказывала, что ее готовят для наступательных операций на самых ответственных участках фронта. Стало быть, идти армии степными просторами Украины, лесами Белоруссии, штурмовать города. А это очень разные тактические задачи. Крылов следил за тем, чтобы укреплялся в армии опыт штурмовых групп, – это пригодится при взятии городов и при лесных боях, он требовал совершенствования взаимодействия рот, батальонов и полков, а также их взаимодействия с другими видами вооруженных сил – с танкистами, с авиацией, с конно-механизированными соединениями. Словом, пребывание армии в резерве не было отдыхом.
В один из таких напряженных дней учебы, когда Николай Иванович собрался в дивизию Людникова, в кабинет начштаба вошел Чуйков.
Насупившись, он произнес:
– Поездку в дивизию Людникова данной мне властью отменяю!..
Пауза, нахмуренные брови.
После сталинградских боев Крылова мало чем можно было удивить, а тем более испугать. И уголки губ Чуйнова подсказывали, что за всей его строгостью скрывается какая-то шутка. Крылов терпеливо ждал, в чем же эта шутка, но никак не ожидал того, что последовало. Чуйков протянул листок бумаги с каким-то текстом и сказал:
– С получением сего предписания приказываю отбыть тебе в город Джамбул!
Не выдержал и рассмеялся.
– Собирайся, Николай Иванович, получено разрешение на поездку домой! Хотя какой это дом! Нет у тебя ныне дома, рад, что семья есть! Я не ошибся? Твои в Джамбуле, не придется переделывать предписание?
– Не придется! – едва слышно вымолвил Николай Иванович.
– Я сначала глазам своим не поверила, – вспоминала Анастасия Семеновна на семейном празднике. – Слышу, кто-то стучит в дверь. Подумала, что это хозяйка пришла, у которой мы комнату снимали. Иду, открываю и чуть не упала в обморок. Тут бы смеяться, а я стою, смотрю на Николая и плачу. Потом уж, когда успокоилась, сообразила, что мужа-то не так надо встречать. Побежала к соседям, заняла картошки. Была у меня припрятана селедка да кусочек масла. Вот такой я стол накрыла.
Потом на следующий день пошла на дежурство, но работать мне не дали, – продолжала после небольшой паузы Анастасия Семеновна. – Начальник отделения, был у нас такой очень суровый военный хирург, узнав, что ко мне муж приехал, буквально выгнал из госпиталя. Говорит, одно дежурство я с тебя снимаю, отдежуришь потом, когда супруг уедет. Ну я радостная бегу домой. Прибегаю и вижу такую картину: муж мой, сняв свой генеральский мундир и надев единственные парадно-выходные брюки, которые я так берегла, что даже на хлеб не поменяла, что-то мастерит с ребятами. Сам весь в опилках, но смеется, веселый. И дети рядом с ним как-то оттаяли. А ведь я бояться за них стала – слишком серьезными были. Война ведь, она и в тылу чувствовалась, особенно по детской психике била. Впрочем, отвлеклась я. Так вот, вижу, пилят они что-то и строгают. Я, конечно, ругать Николая, все же единственные брюки, а он смеется: война закончится, новые купим. И так это аккуратненько отводит меня от того места, где мастерскую себе организовал. И ребята тоже рядком выстроились, закрывают собой этот уголок. Уж я смекнула, в чем дело, но виду не подала. И через день, точно, поздравляют меня с Восьмым марта и дарят собственноручно сделанную полочку. Жаль, что не сохранилась она, при переездах потеряли.
Анастасия Семеновна надолго замолчала, еще раз переживая то, что, казалось, давно ушло в прошлое, а потом продолжила:
– Николай поначалу все пытался утаить от меня, что рана его открылась. Но разве скроешь, если через повязку кровь проступает. Уговаривала показаться нашему хирургу, замечательному специалисту, но так и не смогла уговорить. На все один ответ – упекут в госпиталь, а я хочу с вами побыть. Тогда я пошла на хитрость. Во время очередного дежурства, а дежурила я через сутки, рассказала обо всем заведующему отделением – забыла, к сожалению, как его звали, – и попросила прийти якобы в гости. А там за столом я будто невзначай заведу разговор о ране, и он посмотрит ее. Но Николай разгадал нашу хитрость. Сказал, что даст себя осмотреть только в том случае, если ему пообещают не класть в госпиталь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100