Но уходить ещё не время. Он пока не знает, кто я.»
Положение казалось критическим. И Дадхъянч… запел. Он сложил раструбом ладони и запел громкую и протяжную боевую песню горных псов. Медведь завертел головой. Косматый великан много раз слышал эту песню. Этот вой. Турнирный призыв матёрых псов, собиравших стаю и готовых сразиться за власть над ней. Но сейчас что-то мешало ему поверить, что перед ним горный пёс. Зверь ещё раз принюхался к противнику, и тут у подножья зелёных гор зазвучал ответный голос. Заревел, услышав в чаще одинокого, рыскающего поединщика, ищущего свою стаю, свою славу или свою погибель. Дадхъянчу ответил какой-то четвероногий соперник. Глава клана, разумеется. В это время все турнирные бои уже позади. Территория поделена, и кто-то готов защищать зубами то, что так трудно ему досталось весной. Риши не мог поверить в удачу. Медведь шевельнул ушами, пал к земле передними лапами и, тяжело ступая, пошёл своей дорогой. Не стал мешать собачьему бою.
«Трижды по одному поводу удача не приходит!» – сказал себе Дадхъянч. Ему понравилась и эта мысль, но он решил не искать ей подтверждения. Или опровержения. Всё равно. Дадхъянч заспешил на свою тропу.
* * *
Медведь брёл по лесу иногда останавливаясь, поднимая морду и водя носом. Мир был пахуч и многословен. Вот здесь, у гнилой колоды, недавно прошла лесная свинья. С выводком. Медведь придышался к их тёплому помёту. Жаль, что зверь опоздал. Он мог бы преследовать свиное семейство. И даже не один день. Но сытое брюхо отговорило его ввязываться в столь маловерную охоту. Маловерную потому, что рядом рыскали горные псы. Конечно, свинья достанется им.
«Нужно было прогнать того пса, – думал медведь, – пусть охотится в другом месте.»
Лапы лесного великана провалились в болотную гниль. Он вдруг захотел поваляться в грязи. Но здесь было слишком сухо. Сметая поросль, медведь пошёл на запах воды. За кустами открывалась глубокая промоина, обнажившая корни погружённых в неё деревьев. Медведь зашлёпал лапами по топкой грязи, наклонился и лизнул воду, и тут вода вдруг взорвалась брызгами. Громадное чёрное тело метнулось из-под самых лап лесного великана. Змея разверзла пасть и угрожающе застыла против медвежьей морды.
Антака впервые почувствовал себя жертвой. Он не знал, что кто-то может охотиться и на него. Медведь издал протяжный грудной рык и пятясь подался к лесу.
Антака успокоился не сразу. Когда противник исчез за деревьями, змей скользнул в топь и поплыл к протоке. Его преследовало странное чувство. Будто отовсюду, с веток, из-за кустов, из-под торчащих корней за ним наблюдают холодные и расчётливые глаза. Наблюдают, чтобы это косматое чудовище, скрывающееся везде, где плавает Антака, нанесло свой внезапный удар по плывущему дракону. Был ли это страх? Нет, скорее внезапное понимание того, что пока стоит мир, никто в нём не может находиться в абсолютной безопасности.
* * *
«Сатья!» – крикнул Дадхъянч, достигнув своего убежища. Теперь уже молодому риши ничто не угрожало. Он жил в пещере, которую сам прорыл в холме, хорошо защищённом от других обитателей леса. Напасть на Дадхъянча здесь можно было бы только сверху. Но над его головой раскинулось бирюзовое небо. Небо, и только небо. Внизу, под пещерой, протекала река, запруженная древесным валом. Сзади холм укатало, снесло к заболоченной низине, слитой с рекой протоками. Пробраться через эту широкую вытопь не смог бы ни один зверь. Кроме самого Дадхъянча. Он натаскал брёвен, притопил их и пометил вешками. Чтобы видеть издали проход. Впрочем, Дадхъянч знал его и так.
Холм был островом. Островом, над которым по вечерам возносилось яркое пламя костра, засыпавшее искрами небо и густым наплывом поднимался дым. Высоко-высоко. Чтобы потом опластать туманом распахнутую бездну ночи.
Но сегодня костёр всполыхал здесь последний раз. Дадхъянч уходил из леса. Пришло время. Молодой мудрец давно решил, что ему пора познавать людей. Их природу и их свойства. Теперь он становился странником. Дадхъянч хотел обойти всю Антарикшу. Добраться до гор Меру и даже залезть на их священную вершину – Мандару, где, по арийскому преданию, находился Центр Мира. Ещё Дадхъянч хотел повидать отца. Перед своими странствиями. За эти годы молодой риши ни разу не наведывался к Огненному святилищу горных тритсов. У него хватило воли.
Возможно, Атхарван искал его. Дадхъянчу хотелось так думать. Искал или не искал, а перед путешествием риши должен был повидать отца. И потому Дадхъянч сперва отправится именно туда. Мимо Амаравати, который, как говорят, бывает розовым, мимо горной хижины, возле которой риши когда-то убил леопарда. А может быть, и демона. Кто знает. И дальше – туда, где в его уже таком далёком детстве, тритсы срыли полгоры под известняковыми копями. Недалеко от них и пламенело святилище Агни.
Последний раз Дадхъянч приходил к отцу, когда на святилище вождь адитьев приносил жертву Огненному Богу. Как же его звали? Вождя адитьев. Вишват? Нет, не Вишват. Виштар! Точно, Виштар. У Дадхъянча была отменная память.
Утро встретило Дадхъянча в пути. Молодой человек пересёк болото, когда его ещё застилал непроглядный туман. Пропитанный комарами. Травы на берегу залило росой. Дадхъянч мыл в ней ноги. Роса давала силу ногам.
Сюда, к речным плавням, лес почти не подступал. Он теснился по ту сторону гибкого поворота реки. Здесь было много мелких островов с высокой, притопленной травой. Тяжёлые стволы прогнивших корнями деревьев висели зацепившись за ветвистую гущу леса. На ту сторону можно было пробраться по ним, найдя спуск к воде. Берег был высокий и зарощенный непролазной травой. Дадхъянч однажды прыгнул с разбега через траву на поваленное дерево. Но не попал и окунулся с головой в реку. Его понесло гиблым потоком. Правда, молодой риши скоро выбрался.
Дадхъянч обернулся на лес. Тихий, задымлённый сырым туманом. Засыпанный листьями. Нет, Дадхъянч покидал этот край с лёгким сердцем. Человек должен жить среди людей. А мудрец – тем более. Мудрец должен погружаться в одиночество. Это верно. Испытательное одиночество, чтобы взбодрить свои познавательные инстинкты. Но познание человека и есть первозначимый интерес мыслителя. Всё остальное в мире – только оттенки знаний, нашедших такое яркое выявление в человеческом существе. Вот для чего и создан был человек. В нём одном отразился весь мир, от Создания до Разрушения. Нет, он не повторял собою мир, человек творил его из себя. В этой двурукой и двуногой вселенной сошлись все времена, все деяния. Всё прошедшее и всё предстоящее. Стран и народов. Чередование эпох и воплощение мировых событий. Нужно было всё это только увидеть. Дадхъянч сидел в тени прямостойного граба. Женщина, проходившая мимо, наклонилась к странствующему брахману и, развязав узелок, предложила сидящему гуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Положение казалось критическим. И Дадхъянч… запел. Он сложил раструбом ладони и запел громкую и протяжную боевую песню горных псов. Медведь завертел головой. Косматый великан много раз слышал эту песню. Этот вой. Турнирный призыв матёрых псов, собиравших стаю и готовых сразиться за власть над ней. Но сейчас что-то мешало ему поверить, что перед ним горный пёс. Зверь ещё раз принюхался к противнику, и тут у подножья зелёных гор зазвучал ответный голос. Заревел, услышав в чаще одинокого, рыскающего поединщика, ищущего свою стаю, свою славу или свою погибель. Дадхъянчу ответил какой-то четвероногий соперник. Глава клана, разумеется. В это время все турнирные бои уже позади. Территория поделена, и кто-то готов защищать зубами то, что так трудно ему досталось весной. Риши не мог поверить в удачу. Медведь шевельнул ушами, пал к земле передними лапами и, тяжело ступая, пошёл своей дорогой. Не стал мешать собачьему бою.
«Трижды по одному поводу удача не приходит!» – сказал себе Дадхъянч. Ему понравилась и эта мысль, но он решил не искать ей подтверждения. Или опровержения. Всё равно. Дадхъянч заспешил на свою тропу.
* * *
Медведь брёл по лесу иногда останавливаясь, поднимая морду и водя носом. Мир был пахуч и многословен. Вот здесь, у гнилой колоды, недавно прошла лесная свинья. С выводком. Медведь придышался к их тёплому помёту. Жаль, что зверь опоздал. Он мог бы преследовать свиное семейство. И даже не один день. Но сытое брюхо отговорило его ввязываться в столь маловерную охоту. Маловерную потому, что рядом рыскали горные псы. Конечно, свинья достанется им.
«Нужно было прогнать того пса, – думал медведь, – пусть охотится в другом месте.»
Лапы лесного великана провалились в болотную гниль. Он вдруг захотел поваляться в грязи. Но здесь было слишком сухо. Сметая поросль, медведь пошёл на запах воды. За кустами открывалась глубокая промоина, обнажившая корни погружённых в неё деревьев. Медведь зашлёпал лапами по топкой грязи, наклонился и лизнул воду, и тут вода вдруг взорвалась брызгами. Громадное чёрное тело метнулось из-под самых лап лесного великана. Змея разверзла пасть и угрожающе застыла против медвежьей морды.
Антака впервые почувствовал себя жертвой. Он не знал, что кто-то может охотиться и на него. Медведь издал протяжный грудной рык и пятясь подался к лесу.
Антака успокоился не сразу. Когда противник исчез за деревьями, змей скользнул в топь и поплыл к протоке. Его преследовало странное чувство. Будто отовсюду, с веток, из-за кустов, из-под торчащих корней за ним наблюдают холодные и расчётливые глаза. Наблюдают, чтобы это косматое чудовище, скрывающееся везде, где плавает Антака, нанесло свой внезапный удар по плывущему дракону. Был ли это страх? Нет, скорее внезапное понимание того, что пока стоит мир, никто в нём не может находиться в абсолютной безопасности.
* * *
«Сатья!» – крикнул Дадхъянч, достигнув своего убежища. Теперь уже молодому риши ничто не угрожало. Он жил в пещере, которую сам прорыл в холме, хорошо защищённом от других обитателей леса. Напасть на Дадхъянча здесь можно было бы только сверху. Но над его головой раскинулось бирюзовое небо. Небо, и только небо. Внизу, под пещерой, протекала река, запруженная древесным валом. Сзади холм укатало, снесло к заболоченной низине, слитой с рекой протоками. Пробраться через эту широкую вытопь не смог бы ни один зверь. Кроме самого Дадхъянча. Он натаскал брёвен, притопил их и пометил вешками. Чтобы видеть издали проход. Впрочем, Дадхъянч знал его и так.
Холм был островом. Островом, над которым по вечерам возносилось яркое пламя костра, засыпавшее искрами небо и густым наплывом поднимался дым. Высоко-высоко. Чтобы потом опластать туманом распахнутую бездну ночи.
Но сегодня костёр всполыхал здесь последний раз. Дадхъянч уходил из леса. Пришло время. Молодой мудрец давно решил, что ему пора познавать людей. Их природу и их свойства. Теперь он становился странником. Дадхъянч хотел обойти всю Антарикшу. Добраться до гор Меру и даже залезть на их священную вершину – Мандару, где, по арийскому преданию, находился Центр Мира. Ещё Дадхъянч хотел повидать отца. Перед своими странствиями. За эти годы молодой риши ни разу не наведывался к Огненному святилищу горных тритсов. У него хватило воли.
Возможно, Атхарван искал его. Дадхъянчу хотелось так думать. Искал или не искал, а перед путешествием риши должен был повидать отца. И потому Дадхъянч сперва отправится именно туда. Мимо Амаравати, который, как говорят, бывает розовым, мимо горной хижины, возле которой риши когда-то убил леопарда. А может быть, и демона. Кто знает. И дальше – туда, где в его уже таком далёком детстве, тритсы срыли полгоры под известняковыми копями. Недалеко от них и пламенело святилище Агни.
Последний раз Дадхъянч приходил к отцу, когда на святилище вождь адитьев приносил жертву Огненному Богу. Как же его звали? Вождя адитьев. Вишват? Нет, не Вишват. Виштар! Точно, Виштар. У Дадхъянча была отменная память.
Утро встретило Дадхъянча в пути. Молодой человек пересёк болото, когда его ещё застилал непроглядный туман. Пропитанный комарами. Травы на берегу залило росой. Дадхъянч мыл в ней ноги. Роса давала силу ногам.
Сюда, к речным плавням, лес почти не подступал. Он теснился по ту сторону гибкого поворота реки. Здесь было много мелких островов с высокой, притопленной травой. Тяжёлые стволы прогнивших корнями деревьев висели зацепившись за ветвистую гущу леса. На ту сторону можно было пробраться по ним, найдя спуск к воде. Берег был высокий и зарощенный непролазной травой. Дадхъянч однажды прыгнул с разбега через траву на поваленное дерево. Но не попал и окунулся с головой в реку. Его понесло гиблым потоком. Правда, молодой риши скоро выбрался.
Дадхъянч обернулся на лес. Тихий, задымлённый сырым туманом. Засыпанный листьями. Нет, Дадхъянч покидал этот край с лёгким сердцем. Человек должен жить среди людей. А мудрец – тем более. Мудрец должен погружаться в одиночество. Это верно. Испытательное одиночество, чтобы взбодрить свои познавательные инстинкты. Но познание человека и есть первозначимый интерес мыслителя. Всё остальное в мире – только оттенки знаний, нашедших такое яркое выявление в человеческом существе. Вот для чего и создан был человек. В нём одном отразился весь мир, от Создания до Разрушения. Нет, он не повторял собою мир, человек творил его из себя. В этой двурукой и двуногой вселенной сошлись все времена, все деяния. Всё прошедшее и всё предстоящее. Стран и народов. Чередование эпох и воплощение мировых событий. Нужно было всё это только увидеть. Дадхъянч сидел в тени прямостойного граба. Женщина, проходившая мимо, наклонилась к странствующему брахману и, развязав узелок, предложила сидящему гуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123