– Типа здорово. Итак, за свободу.
Мы звеним бокалами.
– А какой твой второй тост? – спрашивает Бархотка, гладя пальцами хризантему.
Даймон жестом указывает на Кофе и Бархотку.
– Ну, конечно же – за цвет истинной японской женственности. Мириам, ты смыслишь в таких вещах. Какими качествами должна обладать моя будущая жена?
Мириам обдумывает ответ:
– В вашем случае, господин Даймон, слепотой.
– Даймон хватается руками за сердце, будто хочет остановить кровотечение.
– О, Мириам! Где сегодня твое сострадание? Мириам любит кормить уток, Миякэ. Я слышал, к водоплавающим она относится с большим участием, чем к своим любовникам.
Мириам слегка улыбается:
– Я слышала, водоплавающие больше заслуживают доверия.
– Заслуживают доверия, ты говоришь? Или оказывают? Неважно. Ты согласна, что мы с Миякэ – самые счастливые мужчины в Токио?
Одно мгновение она смотрит на меня. Я отвожу взгляд. Интересно, как ее зовут по-настоящему?
– Только вы сами можете знать, насколько вы счастливы,– говорит она.– Это все, господин Даймон?
– Нет, Мириам, это не все. Я хочу травки. Той кармической смеси. И ты знаешь, как меня пробивает на жрачку, когда пыхну, так что принеси нам чего-нибудь поклевать примерно через полчаса.
В комнате есть ширма-фусума, за которой скрывается выход на балкон. Из дна ночи вырастает Токио. Всего месяц назад я помогал своему двоюродному брату чинить «Ротаватор» на чайной плантации дядюшки Апельсина. А теперь – только посмотрите. Банка «КИРИН ЛАГЕР» высотой с шестиэтажный дом, освещает все вокруг ярко-желтым неоновым светом. Темным пятном выделяется Императорский дворец, за которым над вершиной «Пан-оптикона» вспыхивают предупредительные огни летящего самолета. Альтаир и Вега пульсируют каждая на своей стороне Млечного Пути. Шум транспорта затихает. Бархотка перегибается через перила.
– Какой же он огромный,– говорит она сама себе.
Горячий бриз треплет ей волосы. Ее тело сплошь состоит из изгибов, которые я ощущаю, даже не прикасаясь к ней.
– Я со всей ответственностью заявляю,– говорит Даймон, друг, который преподносит мне все это на блюдечке,– что я свернул самый совершенный косячок по эту сторону от борделей Боготы.
– Откуда ты знаешь? – Кофе наклоняется, чтобы зажечь самокрутку.
– Я владею десятком из них.
Он вылезает из своего пиджака и швыряет его в комнату. На его футболке написано: «Вещи видятся нам не такими, каковы они есть, они видятся нам такими, каковы мы есть» – где-то я это уже слышал.
Бархотка свешивается ниже:
– Это острова или корабли? Там, где кольцо из огней.
– Даймон вглядывается в темноту через перила:
– Отвоеванная земля. Новый аэропорт.
– Кофе смотрит на огоньки:
– Давайте поедем туда и посмотрим, как быстро бегает твой «порш».
– Давайте не поедем.– Даймон раскуривает самокрутку, втягивает дым и выпускает его с громким «а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…».
Кофе опускается на колени, и Даймон подносит самокрутку к ее губам. Дядюшка Толстосум прочитал мне строгую лекцию о наркотиках в Токио, о которой, как я понижаю, едва взглянув на Бархотку, я предпочту забыть. Кофе сжимает губы и, подобно дракону, выпускает дым из ноздрей.
– Я уже говорил вам,– Даймон рассматривает пламя своей зажигалки,– что эта зажигалка имеет историческую ценность? Она принадлежала генералу Дугласу Макартуру во времена оккупации.
– Типа, так и есть, если ты говоришь,– с недоверием усмехается Кофе.
– Говорю, но это неважно. Принеси мне дзабутон, моя кофейносливочномедоваякиска, пусть твои легкие напитаются этой прелестью, мы отправимся на машине в Тьерра-дель-Фуэго и заплодим Патагонию…
Пока Кофе несет подушку из комнаты, мобильный у нее в сумочке тренькает «Лунную сонату». Даймон тяжело вздыхает:
– Вот достал! – и передает самокрутку мне.
Я отдаю ее Бархотке. Даймон отвечает на звонок, подражая тону кронпринца:
– Я приветствую вас в этот прекрасный вечер.
– Кофе, хихикая, бросается к нему:
– Отдай!
Даймон прижимает ее к полу, зажав между коленями. Она извивается и хихикает, оказавшись в ловушке.
– Нет, мне очень жаль, но вы не можете поговорить с ней. Ее друг? В самом деле? Это она вам так сказала? Какой ужас. Я трахаю ее сегодня вечером, видите ли, поэтому пойди и возьми в прокате порнокассету, ты, жалкий козел. Но сначала послушай внимательно – вот как звучит твоя смерть.– И он выбрасывает телефон с балкона.
Хихиканье Кофе обрывается.
Даймон улыбается, как пьяная жаба.
– Ты выкинул мой мобильник!
Смех Даймона звенит как капель:
– Я знаю, что выкинул твой мобильник.
– Он может ударить кого-нибудь по голове.
– Что ж, ученые предупреждают, что мобильные телефоны могут быть опасны для мозгов.
– Это был мой мобильник!
– О, я куплю тебе новый. Я куплю тебе десять новых.
– Кофе взвешивает «за» и «против».
– Самой последней модели?
Даймон хватает дзабутон, ложится на спину и изображает гангстера:
– Я куплю тебе целый завод, милашка моя.
Кофе надувает губы с видом маленькой девочки и прижимает к уху бокал с шампанским:
– Я слышу пузырьки.
Бархотка пальцами пощипывает мне мочки ушей, прижимает свой рот к моему, и дым марихуаны стремительно наполняет мне легкие. Ворованный шоколад, липкий и мягкий.
– Охо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо,– Даймон заметил нас,– займитесь-ка этим в той комнате, вы двое. А то мне кажется, что этот юный выскочка снова обскакал меня – и мою новобрачную тоже.
Бархотка толкает меня в грудь, и я оказываюсь в комнате.
– Садись там,– говорит она, указывая на противоположный край низенького стола.
Пьяный монах – что кобель в рясе. Ее руки блестят от пота. Она задувает свечу. Мы по очереди затягиваемся, не говоря ни слова. Иногда наши пальцы соприкасаются. От Нее словно исходит электрический ток. Биоборг. Я различаю ее силуэт в зареве ночного города, притушенного бумажной ширмой. Она старается не дотрагиваться до меня, и ее поведение служит сигналом, чтобы я не прикасался к ней пока она не позволит. Яркий кончик самокрутки путешествует сквозь полумрак. Иногда я – это я, иногда – не совсем. Жемчуг, лунный камень, блеск зубной эмали. Несогласованность времени/пространства распространяется и на мои члены. На листе темноты я, будто составляя фоторобот, представляю ее грудь, волосы, лицо. Если я вдруг чихну, Годзилла просто взорвется у меня в трусах,
– Ты давно это куришь?
Ее слова кажутся извивающимися облачками дыма.
– Да, с двадцати лет.
Свиток, кукла, прикольный тролль, уронившая голову хризантема в вазе.
– Так сколько же тебе лет, роуди?
Я слышу даже, как шуршат ее пышные волосы.
– Двадцать три. А тебе?
Шквал горьких снежных хлопьев.
– Сегодня мне миллион.
Резкий вскрик Кофе и «грррр-р-р-р-р-р» Даймона, и мы с Бархоткой хохочем так, что рискуем сломать себе ребра, хотя при этом не издаем ни звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126