Но мы все равно должны находиться какое-то время в кайтэн, чтобы проверять состояние двигателя и других систем и поддерживать их в рабочем состоянии. Больше всего мне нравится смотреть в перископ кайтэн на летящее мимо море, особенно когда «1-333» идет под водой. Мы продвигаемся к югу; я замечаю, как меняются обитатели подводного царства. Например, сегодня я видел ламантина. Он проплыл мимо, как корова. Мы прошли сквозь стаю пестрых тропических рыб цвета ноготков, снега и сирени. После обеда появилась пара дельфинов и поплыла рядом с нами. Они, должно быть, смеялись про себя, глядя на такую занятную рыбу. Хоть бы судьба так же улыбнулась нашей миссии. Гото пошутил: «Если китайский бандит, американский империалист и английский генерал вместе спрыгнут с крыши, кто разобьется первым?» Никто этого не знал, поэтому Гото дал подсказку: «Какая разница?»
12 ноября 1944 г.
Собирается гроза, но дождя еще нет. Капитан Ёкота не стесняется в выражениях, критикуя наше правительство, но это еще мягко сказано. Если бы гражданское лицо позволило себе столь неуважительные высказывания, его наверняка арестовала бы секретная служба. Сегодня за ужином капитан открыл бутылку рома. Я слышал об этом напитке только из сказок про пиратов, которые мне читали в детстве. Он определенно развязывает язык. Абэ пил меньше всех, он всегда мало пьет, а капитан Ёкота опрокидывал стакан себе в рот, словно холодный чай в жару. Сначала капитан Ёкота набросился на Адмиралтейство за то, что поражение у острова Мидуэй скрыли и наложили табу на эту тему, вместо того чтобы извлечь из него урок. «Единственная стратегия, которую признает наше флотское командование,– если верить капитану Ёкоте,– это навязать противнику «решительные военные действия», как в сражении при Цусиме с русскими. Но в этой войне такого не будет. Американцы не настолько глупы». Премьер-министра Тодзё он назвал «армейским болваном первой величины», потому что тот приказал оккупировать необитаемые острова Аляски: «Зачем? Чтобы освобождать чаек от англосаксонской тирании?» Принц Хигасикуни «так глуп, что не догадался бы вылить мочу из своего сапога, если бы распоряжения были написаны на каблуке». Гото рассмеялся, Кусакабэ улыбнулся, а Абэ слегка покраснел. Я не знал, как реагировать. Капитан Ёкота убежден, что нефтяные месторождения Вест-Индии до сих пор были бы территорией Японии, если бы военные действовали сообща, а не грызлись друг с другом, и всерьез развивали бы радарные технологии. Сейчас мы должны обращаться за помощью к немцам и просить радарные установки у них. Он обвиняет императорскую армию в том, что она, не сообщая Верховному командованию, использует подводные лодки как «тачки» для переброски войск, оказавшихся в безвыходном положении на Рабауле и других островах, захваченных американцами. Больше всего меня беспокоит твердое убеждение капитана в том, что наши секретные коды давно расшифрованы. Абэ поторопился, возможно слишком, заметить, что эти коды были разработаны криптологом из Токийского императорского университета и что они недоступны пониманию западного разума. Капитан Ёкота возразил, что ни один криптолог из Токийского императорского университета не нарывался в открытом море на засаду эсминцев, которым были точно известны координаты его судна.
***
– Но что, если…– распутываю петли телефонного шнура.– Если ты права и смысл жизни – это просто то, к чему «стремится» сознание, то почему у разных людей разный смысл жизни? Почему у некоторых его нет совсем? Или они забыли о смысле?
– Опыт, влияние окружения, болезни, разводы. Что это за шум?
– Суга храпит.
– Разве кошки могут так громко храпеть?
– Суга – это человек. В каком-то смысле.
– О! И Суга это «он» или «она»?
Я тщетно пытаюсь уловить в ее голосе нотки ревности.
– «Он». Друг перебрал и свалился, не дойдя до дома. Я разрешил ему лечь на полу, но он занял мой футон. Ты что-то сказала?
– Уже не помню… Вспомнила. Хочешь, я скажу тебе что-то личное, о себе?
Я выпрямляюсь.
– Конечно, хочу.
– У меня диабет первого типа. Каждый вечер последние тринадцать лет я колю себе в руку инсулин. Соблюдаю специальную диету. Если этого не делать, резко снизится сахар в крови. От острой гипогликемии я могу умереть. Смысл моей жизни в том, чтобы держать равновесие между смертью и сахаром. У людей, в чьи гены не встроена бомба с часовым механизмом, вряд ли будет такой же смысл жизни. Может быть, самое главное отличие между людьми вот в чем: как они понимают, зачем живут.
Суга стонет во сне. Мерцает огонек моей сигареты.
– Мм-м.
– Что с тобой сегодня, Миякэ?
Гашу сигарету в пепельнице из пивной банки.
– Для меня смыслом жизни всегда была встреча с отцом. А сейчас я почти… что я буду делать после того, как встречусь с ним?
– Зачем сейчас об этом беспокоиться?
– Не знаю. Я беспокоюсь о многих вещах и не могу перестать.
– Эйдзи Миякэ, я хочу переспать с тобой прямо сейчас.
Я давлюсь дымом.
– Что?!
– Я пошутила. Хотела доказать, что ты можешь перестать беспокоиться, если захочешь. Вот Дебюсси никогда не задумывался о смысле жизни.
– Дебюсси? Он из какой группы?
– Клод Дебюсси. Скажи, что ты шутишь.
– Клод Дебюсси… Он играл на ударных у Джими Хендрикса, верно?
– Не богохульствуй, даже в шутку, или орлы выклюют тебе печень. Я играю его пьесу на завтрашнем прослушивании. Хочешь послушать?
– Конечно.
Это впервые.
В трубке раздается стук и шорох.
– Ложись и смотри на звезды.
– Ночью над Кита-Сэндзю горит только неон.
– Тогда я сыграю тебе «Et la lune descend surle temple qui fut»
– Пощады.
– «И луна освещает разрушенный храм».
– Ты говоришь по-французски так же хорошо, как делаешь все остальное?
– Я хочу сбежать во Францию с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, вспомни.
– Франция. Какой изысканный смысл жизни.
– Шш-ш-ш, или ты не услышишь звезд.
***
На сковородке шипит масло. Я небрежно разбиваю второе яйцо – обломки скорлупы прилипают к пальцам, и из него вываливается напоминающая сперму масса. Мне нравится рассматривать прозрачную пленку, что прикрывает белок. Я почти успеваю спасти тост, отламываю обуглившиеся края и кидаю их в раковину. Груда на моем футоне шевелится:
– Уууоооеееаааиии.
Суга – эта безобразная двоякодышащая рыба – приподнимает голову и обозревает капсулу. Гашу окурок «Филипп Морриса» о скорлупу, раздвигаю шторы. В комнату врывается поток грязного утреннего света, освещая скопившуюся за три дня грязную посуду и разбросанные носки и газеты. Нельзя сказать, что Суга хорошо выглядит. Шея у него розовая, как у вареного осьминога, а через все лицо тянется вулканическая гряда комариных укусов. Он моргает.
– Миякэ? Что ты здесь делаешь?
– Я здесь живу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
12 ноября 1944 г.
Собирается гроза, но дождя еще нет. Капитан Ёкота не стесняется в выражениях, критикуя наше правительство, но это еще мягко сказано. Если бы гражданское лицо позволило себе столь неуважительные высказывания, его наверняка арестовала бы секретная служба. Сегодня за ужином капитан открыл бутылку рома. Я слышал об этом напитке только из сказок про пиратов, которые мне читали в детстве. Он определенно развязывает язык. Абэ пил меньше всех, он всегда мало пьет, а капитан Ёкота опрокидывал стакан себе в рот, словно холодный чай в жару. Сначала капитан Ёкота набросился на Адмиралтейство за то, что поражение у острова Мидуэй скрыли и наложили табу на эту тему, вместо того чтобы извлечь из него урок. «Единственная стратегия, которую признает наше флотское командование,– если верить капитану Ёкоте,– это навязать противнику «решительные военные действия», как в сражении при Цусиме с русскими. Но в этой войне такого не будет. Американцы не настолько глупы». Премьер-министра Тодзё он назвал «армейским болваном первой величины», потому что тот приказал оккупировать необитаемые острова Аляски: «Зачем? Чтобы освобождать чаек от англосаксонской тирании?» Принц Хигасикуни «так глуп, что не догадался бы вылить мочу из своего сапога, если бы распоряжения были написаны на каблуке». Гото рассмеялся, Кусакабэ улыбнулся, а Абэ слегка покраснел. Я не знал, как реагировать. Капитан Ёкота убежден, что нефтяные месторождения Вест-Индии до сих пор были бы территорией Японии, если бы военные действовали сообща, а не грызлись друг с другом, и всерьез развивали бы радарные технологии. Сейчас мы должны обращаться за помощью к немцам и просить радарные установки у них. Он обвиняет императорскую армию в том, что она, не сообщая Верховному командованию, использует подводные лодки как «тачки» для переброски войск, оказавшихся в безвыходном положении на Рабауле и других островах, захваченных американцами. Больше всего меня беспокоит твердое убеждение капитана в том, что наши секретные коды давно расшифрованы. Абэ поторопился, возможно слишком, заметить, что эти коды были разработаны криптологом из Токийского императорского университета и что они недоступны пониманию западного разума. Капитан Ёкота возразил, что ни один криптолог из Токийского императорского университета не нарывался в открытом море на засаду эсминцев, которым были точно известны координаты его судна.
***
– Но что, если…– распутываю петли телефонного шнура.– Если ты права и смысл жизни – это просто то, к чему «стремится» сознание, то почему у разных людей разный смысл жизни? Почему у некоторых его нет совсем? Или они забыли о смысле?
– Опыт, влияние окружения, болезни, разводы. Что это за шум?
– Суга храпит.
– Разве кошки могут так громко храпеть?
– Суга – это человек. В каком-то смысле.
– О! И Суга это «он» или «она»?
Я тщетно пытаюсь уловить в ее голосе нотки ревности.
– «Он». Друг перебрал и свалился, не дойдя до дома. Я разрешил ему лечь на полу, но он занял мой футон. Ты что-то сказала?
– Уже не помню… Вспомнила. Хочешь, я скажу тебе что-то личное, о себе?
Я выпрямляюсь.
– Конечно, хочу.
– У меня диабет первого типа. Каждый вечер последние тринадцать лет я колю себе в руку инсулин. Соблюдаю специальную диету. Если этого не делать, резко снизится сахар в крови. От острой гипогликемии я могу умереть. Смысл моей жизни в том, чтобы держать равновесие между смертью и сахаром. У людей, в чьи гены не встроена бомба с часовым механизмом, вряд ли будет такой же смысл жизни. Может быть, самое главное отличие между людьми вот в чем: как они понимают, зачем живут.
Суга стонет во сне. Мерцает огонек моей сигареты.
– Мм-м.
– Что с тобой сегодня, Миякэ?
Гашу сигарету в пепельнице из пивной банки.
– Для меня смыслом жизни всегда была встреча с отцом. А сейчас я почти… что я буду делать после того, как встречусь с ним?
– Зачем сейчас об этом беспокоиться?
– Не знаю. Я беспокоюсь о многих вещах и не могу перестать.
– Эйдзи Миякэ, я хочу переспать с тобой прямо сейчас.
Я давлюсь дымом.
– Что?!
– Я пошутила. Хотела доказать, что ты можешь перестать беспокоиться, если захочешь. Вот Дебюсси никогда не задумывался о смысле жизни.
– Дебюсси? Он из какой группы?
– Клод Дебюсси. Скажи, что ты шутишь.
– Клод Дебюсси… Он играл на ударных у Джими Хендрикса, верно?
– Не богохульствуй, даже в шутку, или орлы выклюют тебе печень. Я играю его пьесу на завтрашнем прослушивании. Хочешь послушать?
– Конечно.
Это впервые.
В трубке раздается стук и шорох.
– Ложись и смотри на звезды.
– Ночью над Кита-Сэндзю горит только неон.
– Тогда я сыграю тебе «Et la lune descend surle temple qui fut»
– Пощады.
– «И луна освещает разрушенный храм».
– Ты говоришь по-французски так же хорошо, как делаешь все остальное?
– Я хочу сбежать во Францию с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, вспомни.
– Франция. Какой изысканный смысл жизни.
– Шш-ш-ш, или ты не услышишь звезд.
***
На сковородке шипит масло. Я небрежно разбиваю второе яйцо – обломки скорлупы прилипают к пальцам, и из него вываливается напоминающая сперму масса. Мне нравится рассматривать прозрачную пленку, что прикрывает белок. Я почти успеваю спасти тост, отламываю обуглившиеся края и кидаю их в раковину. Груда на моем футоне шевелится:
– Уууоооеееаааиии.
Суга – эта безобразная двоякодышащая рыба – приподнимает голову и обозревает капсулу. Гашу окурок «Филипп Морриса» о скорлупу, раздвигаю шторы. В комнату врывается поток грязного утреннего света, освещая скопившуюся за три дня грязную посуду и разбросанные носки и газеты. Нельзя сказать, что Суга хорошо выглядит. Шея у него розовая, как у вареного осьминога, а через все лицо тянется вулканическая гряда комариных укусов. Он моргает.
– Миякэ? Что ты здесь делаешь?
– Я здесь живу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126