Госпожа Хохлатка смотрела, как это убогое божество исчезает из виду.
– Да. Ну, надо спешить.
***
Я просыпаюсь в румяной дымке предрассветных сумерек и дико кричу – надо мной склонилась пожилая женщина в черном. Судорожно дернувшись, падаю с дивана.
– Упокойся,– говорит пожилая женщина,– успокойся, малыш. Тебе приснился сон. Это я, госпожа Сасаки с вокзала Уэно.
Госпожа Сасаки. Я расслабляю сведенные судорогой мышцы – вдох, выдох. Госпожа Сасаки? Дымка рассеивается. Она улыбается, качая головой:
– Извини, что напугала. С возвращением в мир живых. Бунтаро забыл сказать, что я зайду сегодня утром, так ведь?
Я расслабляюсь и глубоко дышу.
– Доброе утро…
Она ставит на пол спортивную сумку.
– Я принесла тебе кое-какие вещи из твоей квартиры. По-моему, с ними тебе будет удобнее. Если бы я знала про фингал, захватила бы примочку.
Мне стыдно, что госпожа Сасаки видела бедлам, в котором я живу.
– Признаюсь, я думала, ты уже на ногах. Почему ты не спишь в комнате для гостей, глупыш?
У меня во рту пересохло, точно я наелся песка.
– Наверное, здесь мне кажется безопасней. Госпожа Сасаки, откуда Бунтаро узнал ваш номер в Уэно? Откуда вы знаете про «Падающую звезду» и про Бунтаро?
– Я его мать.– Госпожа Сасаки улыбается, видя мое изумление.– Знаешь, у нас у всех где-нибудь есть мать. Даже у Бунтаро.
Все встает на свои места.
– Почему же ни вы, ни он не говорили об этом?
– Ты не спрашивал.
– Мне и в голову не приходило спросить.
– Тогда зачем нам было об этом говорить?
– А моя работа?
– Бунтаро помог тебе попасть на собеседование, но работу ты получил сам. Это неважно. Мы обсудим, что делать с твоим местом в Уэно, после завтрака. Всему свое время. Сначала тебе надо вымыться и побриться. Ты выглядишь так, словно неделю жил в палатке с бездомными в парке Уэно. Дальше опускаться уже некуда. Пока ты будешь в душе, я все приготовлю, и надеюсь, что ты съешь больше меня. Какой смысл спасать твою шкуру, если ты устраиваешь голодовку?
Я стою в душе целую вечность, пока не пропариваюсь до костей,– подушечки пальцев сморщиваются. Намыливаюсь три раза, от макушки до пяток. Когда я выхожу, то чувствую, что простуда немного отступила и я потерял в весе. Теперь я бреюсь. Мне везет: бриться мне нужно лишь раз в неделю. Ребята из нашего класса обычно хвастались, как часто они бреются, но на свете есть сотни других вещей, на которые я гораздо охотнее потратил бы время, чем скрести сталью по своим волосяным фолликулам. Однако предложение госпожи Сасаки в некотором роде приказ. Дядюшка Толстосум пару лет назад подарил мне электробритву, но дядюшка Асфальт рассмеялся, увидев ее, и сказал, что настоящие мужчины бреются лезвиями. Моя первая пачка одноразовых «Бик» еще не кончилась. Плещу на лицо холодной водой и промываю станок под холодным краном – дядюшка Асфальт говорит, что от холода лезвие сжимается и делается острее. Я вспоминаю его всякий раз, когда бреюсь. Намазываю лицо гелем для бритья «Айс блю», особенно густо желобок между носом и верхней губой – почему для этого места не придумали названия? – и ямочку на подбородке, и основание нижней челюсти, где обычно режусь. Жду, пока гель начнет жечь кожу. Затем начинаю с плоских мест рядом с ушами, где не так больно. Вообще-то мне нравится эта боль. Напряженная, всепоглощающая. Чтобы справиться с болью, надо в нее нырнуть. Вокруг носа. Ой! Споласкиваю лицо, провожаю колючую липкую массу до самого стока раковины. Еще холодной воды. Мну свой подбитый глаз, пока он не начинает болеть. Чистые трусы, футболка, шорты. Доносится запах еды. Спускаюсь вниз и кладу бритвенные принадлежности обратно в сумку. Ловлю на себе взгляд дамы с фотографии в ракушечной рамке.
– Ну как, теперь лучше? Да не волнуйся ты так. Здесь ты в полной безопасности. Расскажи мне, что случилось. Расскажи мне свою историю. Давай. Расскажи.
Монгол исчез, как будто его и не было. Горящие «кадиллаки» разразились очередным всплеском аплодисментов. Ко мне стремительно возвращалась способность рассуждать, и я понимал, что должен убраться оттуда как можно быстрее. Я затрусил вниз по мосту. Бежать было незачем – я знал, что у меня впереди целая ночь. Я не смотрел за парапет и не оглядывался. Мне это и в голову не приходило. Густой дым смешивался с парами плутония. Я приказал себе превратиться в машину, которая покрывает расстояние. Пробегал сотню шагов и сотню проходил шагом, раз, другой, третий, по объездной дороге, вглядываясь в залитую лунным светом даль. Если бы навстречу кто-нибудь ехал, я спрятался бы внизу за насыпью – склон состоял из тех же штампованных бетонных блоков с большими отверстиями, которыми наращивают береговую линию. Ужас, шок, вина, облегчение: все это было бы объяснимо, но я не чувствовал ничего. Только желание проложить как можно большее расстояние между собой и всем, что я видел. Звезды побледнели. Страх, что меня схватят и обвинят в преступлениях на отвоеванной земле, открыл во мне дополнительные запасы выносливости, и я продолжал передвигаться в режиме «сто на сто» до самого контрольно-пропускного пункта, за которым объездная дорога повернула и слилась с шоссе, что вело вдоль побережья обратно к «Ксанаду». Рассвет уже подпаливал горизонт, и движение на главной дороге в Токио становилось оживленнее. Луна, как таблетка аспирина, растворялась в теплой воде утра. Водители и пассажиры с удивлением глазели на меня. Никому бы и в голову не пришло идти по шоссе пешком, там даже не было тротуара, только нечто вроде приподнятой кромки – они считали, что я сбежал из лечебницы для душевнобольных. Я было подумал об автостопе, но сообразил, что это может привлечь внимание. Как бы я объяснил, что я здесь делаю? Послышался вой полицейских сирен. К счастью, в этот момент я проходил мимо семейного ресторана – я вошел и сделал вид, что говорю по телефону. Я ошибся: это была не полиция, а две машины «скорой помощи». Что делать? Лихорадка барабанила мне в мозг. У меня не было никакого плана действий, кроме как позвонить Бунтаро и умолять о помощи, но до одиннадцати в «Падающей звезде» его не будет, а его домашнего телефона я не знал, к тому же боялся, что он вывалит мои пожитки на тротуар, едва услышит, с какой компанией я связался.
– С тобой все в порядке, милок? – спросила официантка за кассой.– Может, дать что-нибудь для глаза?
Она смотрела на меня с такой добротой, что единственным способом не разрыдаться было грубо уйти, ничего не ответив. Завидую ее сыну. Путь лежал через промышленную зону – по крайней мере, у меня под ногами был тротуар. Все фонари одновременно погасли. Вдоль дороги тянулись бесконечные фабричные корпуса. Все они производят вещи для других фабричных корпусов: полки для стеллажей, упаковку, коробки передач для грузоподъемников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
– Да. Ну, надо спешить.
***
Я просыпаюсь в румяной дымке предрассветных сумерек и дико кричу – надо мной склонилась пожилая женщина в черном. Судорожно дернувшись, падаю с дивана.
– Упокойся,– говорит пожилая женщина,– успокойся, малыш. Тебе приснился сон. Это я, госпожа Сасаки с вокзала Уэно.
Госпожа Сасаки. Я расслабляю сведенные судорогой мышцы – вдох, выдох. Госпожа Сасаки? Дымка рассеивается. Она улыбается, качая головой:
– Извини, что напугала. С возвращением в мир живых. Бунтаро забыл сказать, что я зайду сегодня утром, так ведь?
Я расслабляюсь и глубоко дышу.
– Доброе утро…
Она ставит на пол спортивную сумку.
– Я принесла тебе кое-какие вещи из твоей квартиры. По-моему, с ними тебе будет удобнее. Если бы я знала про фингал, захватила бы примочку.
Мне стыдно, что госпожа Сасаки видела бедлам, в котором я живу.
– Признаюсь, я думала, ты уже на ногах. Почему ты не спишь в комнате для гостей, глупыш?
У меня во рту пересохло, точно я наелся песка.
– Наверное, здесь мне кажется безопасней. Госпожа Сасаки, откуда Бунтаро узнал ваш номер в Уэно? Откуда вы знаете про «Падающую звезду» и про Бунтаро?
– Я его мать.– Госпожа Сасаки улыбается, видя мое изумление.– Знаешь, у нас у всех где-нибудь есть мать. Даже у Бунтаро.
Все встает на свои места.
– Почему же ни вы, ни он не говорили об этом?
– Ты не спрашивал.
– Мне и в голову не приходило спросить.
– Тогда зачем нам было об этом говорить?
– А моя работа?
– Бунтаро помог тебе попасть на собеседование, но работу ты получил сам. Это неважно. Мы обсудим, что делать с твоим местом в Уэно, после завтрака. Всему свое время. Сначала тебе надо вымыться и побриться. Ты выглядишь так, словно неделю жил в палатке с бездомными в парке Уэно. Дальше опускаться уже некуда. Пока ты будешь в душе, я все приготовлю, и надеюсь, что ты съешь больше меня. Какой смысл спасать твою шкуру, если ты устраиваешь голодовку?
Я стою в душе целую вечность, пока не пропариваюсь до костей,– подушечки пальцев сморщиваются. Намыливаюсь три раза, от макушки до пяток. Когда я выхожу, то чувствую, что простуда немного отступила и я потерял в весе. Теперь я бреюсь. Мне везет: бриться мне нужно лишь раз в неделю. Ребята из нашего класса обычно хвастались, как часто они бреются, но на свете есть сотни других вещей, на которые я гораздо охотнее потратил бы время, чем скрести сталью по своим волосяным фолликулам. Однако предложение госпожи Сасаки в некотором роде приказ. Дядюшка Толстосум пару лет назад подарил мне электробритву, но дядюшка Асфальт рассмеялся, увидев ее, и сказал, что настоящие мужчины бреются лезвиями. Моя первая пачка одноразовых «Бик» еще не кончилась. Плещу на лицо холодной водой и промываю станок под холодным краном – дядюшка Асфальт говорит, что от холода лезвие сжимается и делается острее. Я вспоминаю его всякий раз, когда бреюсь. Намазываю лицо гелем для бритья «Айс блю», особенно густо желобок между носом и верхней губой – почему для этого места не придумали названия? – и ямочку на подбородке, и основание нижней челюсти, где обычно режусь. Жду, пока гель начнет жечь кожу. Затем начинаю с плоских мест рядом с ушами, где не так больно. Вообще-то мне нравится эта боль. Напряженная, всепоглощающая. Чтобы справиться с болью, надо в нее нырнуть. Вокруг носа. Ой! Споласкиваю лицо, провожаю колючую липкую массу до самого стока раковины. Еще холодной воды. Мну свой подбитый глаз, пока он не начинает болеть. Чистые трусы, футболка, шорты. Доносится запах еды. Спускаюсь вниз и кладу бритвенные принадлежности обратно в сумку. Ловлю на себе взгляд дамы с фотографии в ракушечной рамке.
– Ну как, теперь лучше? Да не волнуйся ты так. Здесь ты в полной безопасности. Расскажи мне, что случилось. Расскажи мне свою историю. Давай. Расскажи.
Монгол исчез, как будто его и не было. Горящие «кадиллаки» разразились очередным всплеском аплодисментов. Ко мне стремительно возвращалась способность рассуждать, и я понимал, что должен убраться оттуда как можно быстрее. Я затрусил вниз по мосту. Бежать было незачем – я знал, что у меня впереди целая ночь. Я не смотрел за парапет и не оглядывался. Мне это и в голову не приходило. Густой дым смешивался с парами плутония. Я приказал себе превратиться в машину, которая покрывает расстояние. Пробегал сотню шагов и сотню проходил шагом, раз, другой, третий, по объездной дороге, вглядываясь в залитую лунным светом даль. Если бы навстречу кто-нибудь ехал, я спрятался бы внизу за насыпью – склон состоял из тех же штампованных бетонных блоков с большими отверстиями, которыми наращивают береговую линию. Ужас, шок, вина, облегчение: все это было бы объяснимо, но я не чувствовал ничего. Только желание проложить как можно большее расстояние между собой и всем, что я видел. Звезды побледнели. Страх, что меня схватят и обвинят в преступлениях на отвоеванной земле, открыл во мне дополнительные запасы выносливости, и я продолжал передвигаться в режиме «сто на сто» до самого контрольно-пропускного пункта, за которым объездная дорога повернула и слилась с шоссе, что вело вдоль побережья обратно к «Ксанаду». Рассвет уже подпаливал горизонт, и движение на главной дороге в Токио становилось оживленнее. Луна, как таблетка аспирина, растворялась в теплой воде утра. Водители и пассажиры с удивлением глазели на меня. Никому бы и в голову не пришло идти по шоссе пешком, там даже не было тротуара, только нечто вроде приподнятой кромки – они считали, что я сбежал из лечебницы для душевнобольных. Я было подумал об автостопе, но сообразил, что это может привлечь внимание. Как бы я объяснил, что я здесь делаю? Послышался вой полицейских сирен. К счастью, в этот момент я проходил мимо семейного ресторана – я вошел и сделал вид, что говорю по телефону. Я ошибся: это была не полиция, а две машины «скорой помощи». Что делать? Лихорадка барабанила мне в мозг. У меня не было никакого плана действий, кроме как позвонить Бунтаро и умолять о помощи, но до одиннадцати в «Падающей звезде» его не будет, а его домашнего телефона я не знал, к тому же боялся, что он вывалит мои пожитки на тротуар, едва услышит, с какой компанией я связался.
– С тобой все в порядке, милок? – спросила официантка за кассой.– Может, дать что-нибудь для глаза?
Она смотрела на меня с такой добротой, что единственным способом не разрыдаться было грубо уйти, ничего не ответив. Завидую ее сыну. Путь лежал через промышленную зону – по крайней мере, у меня под ногами был тротуар. Все фонари одновременно погасли. Вдоль дороги тянулись бесконечные фабричные корпуса. Все они производят вещи для других фабричных корпусов: полки для стеллажей, упаковку, коробки передач для грузоподъемников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126