Трансцендентная реальность
должна быть интегрирована в некую чистую реальность. И это уже предполагает
присутствие Бога, который и есть единственная высшая реальность.
Эта далиниевская попытка рационализации мира робка и - правда, не вполне
осмысленно - была сделана в иллюстрациях журнала "Минотавр". Пикассо
попросил издателя Скира поручить мне иллюстрировать "Les Chants de
Maldoror".Гала устроила ленч для Скира и Бретона. Однако не будем говорить
о несчастливой судьбе "Минотавра", который пасется теперь на
материалистических полях Вервэ.
В двух случаях я лицемерно обсуждал с Бретоном мою будущую религию. Он не
понимал меня. Я перестал убеждать. Мы стали все хуже понимать друг друга.
Когда Бретон приехал в НьюЙорк в 1940 году, я позвонил ему в день приезда
поприветствовать его и договориться о встрече: мы договорились встретиться
на следующий день. Я упомянул о новой платформе для наших идей. Мы должны
были начать новое большое мистическое движение, призванное развить наш
сюрреалистический опыт и раз и навсегда отделить его от материализма. Но в
тот же вечер друзья сказали мне, что Бретон вновь оклеветал меня, назвав
поклонником Гитлера. Это была опасная ложь. С тех пор мы больше не
встречались.
Однако благодаря своей точной, как счетчик Гейгера, врожденной интуиции я
понимаю, что Бретон был мне близок. Его интеллектуальная активность,
невзиря на внешние проявления, была чрезвычайно ценна и отсутствовала у
экзистенциалистов, несмотря на их быстротечные театральные успехи.
С тех пор, как сорвалась моя последняя встреча с Бретоном, сюрреализм
перестал существовать. Когда на следующий день корреспондент крупной газеты
попросил меня дать определение сюрреализма, я ответил: "Сюрреализм - это
я!". Я так и думаю, ибо только я последовательно осуществлял его идеи. Я ни
от чего не отрекаюсь, напротив, я подтверждаю, что сублимирую,
иерархизирую, рационализирую, дематериализую, одушевляю все. Мой нынешний
ядерный мистицизм - в значительной степени продукт, инспирированный Святым
Духом, демоническими и сюрреалистическими экспериментами первой половины
моей жизни.
Дотошный Бретон составил мстительную анаграмму на мое прекрасное имя,
трансформировав его в "Avida Dollars". Хотя это не шедевр великого поэта,
однако в контексте моей жизни, признаться, он довольно удачно отвечал
тогдашним моим амбициям. Действительно, Гитлер умер в вагнеровском духе - в
Берлине, на руках Евы Браун. Услышав эту новость, я подумал: Сальвадор Дали
станет величайшей куртизанкой своего времени. Так и было. После смерти
Гитлера началась новая мистическая и религиозная эра, которая поглотила все
идеологии. Современное искусство, пропыленное наследие материализма,
полученное от Французской революции, противостояли мне последние десять
лет. Я обязан писать хорошо, ибо мой атомистический мистицизм сможет лишь
тогда одержать победу, когда обретет прекрасную форму.
Я знаю, что искусство абстракционистов, веривших в "ничто" и,
следовательно, писавших "ничто", послужило великолепным пьедесталом для
Сальвадора Дали, изолированным в наш презренный век от материалистического
декоративизма и любительского экзистенциализма. Все так и было. Но чтобы
стоять крепко, я должен был быть сильнее прежнего. Я должен был делать
деньги, чтобы выдержать. Деньги и здоровье! Я совсем перестал пить и стал
усиленно заботиться о себе. В то же время я старался придать больше блеска
Гала, сделать ее счастливой. Мы тратили деньги, делая все во имя красоты и
добродетели. Анаграмма подтверждала свою истинность.
Меня привлекало в философии О. Конта то, что он ставит во главе своей
иерархии банкиров, которым придает большое значение. Меня всегда впечатляло
золото в любом виде. В юности я думал о том, что Мигель Сервантес,
написавший своего Дон Кихота во славу Испании, умер в черной нищете,
Христофор Колумб, открывший Новый Свет, умер при тех же обстоятельствах и к
тому же в тюрьме. Моя предусмотрительность подсказывала мне в юности два
пути:
1. Попасть в тюрьму как можно раньше. Так и случилось.
2. Как можно скорее стать мультимиллионером. И это произошло. Как заметил
католанский философ Франческо Ппуйель: "Самое сильное желание человека -
обретение священной свободы жить, не нуждаясь в труде". Дали в свою очередь
добавил к этому афоризму: эта свобода способствует проявлению человеческого
героизма.
Я сын Вильгельма Телля, который превратил в слиток золота яблоко
"каннибалистического" раздора, которое мои духовные отцы, Андре Бретон и
Пабло Пикассо рискованно положили мне на голову, столь хрупкую и любимую
мной. Да, я верил в то, что спасу современное искусство, я - единственный,
кто способен сублимировать, интегрировать, рационализировать все
эксперименты современной эпохи в великой классической традиции реализма и
мистицизма, которые являются высшей миссией Испании.
Роль моей страны чрезвычайно важна для великого движения атомистического
мистицизма, который характеризует нашу эпоху. Своим неслыханным техническим
прогрессом Америка эмпирически подтверждает наличие этого нового
мистицизма.
Гений иудейского народа дает эти доказательства непроизвольно благодаря
Фрейду и Эйнштейну, их динамическим и антиэстетическим возможностям.
Франция осуществляет важную дидактическую роль. Она, вероятно, создаст
конституционную форму "атомистического мистицизма", обязанную ее
интеллектуальной отваге. Но опять-таки миссия Испании состоит в
облагораживании всего религиозной верой и красотой.
Анаграмма "Avida Dollars" - мой талисман. Она принесла с собой приятный и
монотонный поток долларов. Когда-нибудь я расскажу правду о том, как
собирались плоды священных расстройств Данаи. Это будет глава моей новой
книги, вероятно, шедевра, "Жизнь Сальвадора Дали как произведение
искусства".
А сейчас я хочу рассказать анекдот. Как-то одним весьма удачным вечером,
когда я возвращался в свою квартиру в нью-йоркском отеле, я услышал звон
металла в своих ботинках после того, как заплатил таксисту. Сняв их, я
обнаружил две пятидесятицентовые монеты. Гала, которая как раз не спала,
окликнула меня из своей комнаты: "Дали, дорогой! Мне только что приснилось,
что дверь приоткрылась и ты вошел с какими-то людьми. Вы взвешивали
золото..!" Я перекрестился в темноте и нежно прошептал: "Так и есть". После
чего заключил в объятия мое сокровище.
Июнь.
Дети никогда особенно не занимали меня, но еще меньше привлекали их рисунки
и живопись. Ребенок-художник знает, что его картинка написана плохо. И
ребенок-критик тоже знает, что тот знает, что картинка плоха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
должна быть интегрирована в некую чистую реальность. И это уже предполагает
присутствие Бога, который и есть единственная высшая реальность.
Эта далиниевская попытка рационализации мира робка и - правда, не вполне
осмысленно - была сделана в иллюстрациях журнала "Минотавр". Пикассо
попросил издателя Скира поручить мне иллюстрировать "Les Chants de
Maldoror".Гала устроила ленч для Скира и Бретона. Однако не будем говорить
о несчастливой судьбе "Минотавра", который пасется теперь на
материалистических полях Вервэ.
В двух случаях я лицемерно обсуждал с Бретоном мою будущую религию. Он не
понимал меня. Я перестал убеждать. Мы стали все хуже понимать друг друга.
Когда Бретон приехал в НьюЙорк в 1940 году, я позвонил ему в день приезда
поприветствовать его и договориться о встрече: мы договорились встретиться
на следующий день. Я упомянул о новой платформе для наших идей. Мы должны
были начать новое большое мистическое движение, призванное развить наш
сюрреалистический опыт и раз и навсегда отделить его от материализма. Но в
тот же вечер друзья сказали мне, что Бретон вновь оклеветал меня, назвав
поклонником Гитлера. Это была опасная ложь. С тех пор мы больше не
встречались.
Однако благодаря своей точной, как счетчик Гейгера, врожденной интуиции я
понимаю, что Бретон был мне близок. Его интеллектуальная активность,
невзиря на внешние проявления, была чрезвычайно ценна и отсутствовала у
экзистенциалистов, несмотря на их быстротечные театральные успехи.
С тех пор, как сорвалась моя последняя встреча с Бретоном, сюрреализм
перестал существовать. Когда на следующий день корреспондент крупной газеты
попросил меня дать определение сюрреализма, я ответил: "Сюрреализм - это
я!". Я так и думаю, ибо только я последовательно осуществлял его идеи. Я ни
от чего не отрекаюсь, напротив, я подтверждаю, что сублимирую,
иерархизирую, рационализирую, дематериализую, одушевляю все. Мой нынешний
ядерный мистицизм - в значительной степени продукт, инспирированный Святым
Духом, демоническими и сюрреалистическими экспериментами первой половины
моей жизни.
Дотошный Бретон составил мстительную анаграмму на мое прекрасное имя,
трансформировав его в "Avida Dollars". Хотя это не шедевр великого поэта,
однако в контексте моей жизни, признаться, он довольно удачно отвечал
тогдашним моим амбициям. Действительно, Гитлер умер в вагнеровском духе - в
Берлине, на руках Евы Браун. Услышав эту новость, я подумал: Сальвадор Дали
станет величайшей куртизанкой своего времени. Так и было. После смерти
Гитлера началась новая мистическая и религиозная эра, которая поглотила все
идеологии. Современное искусство, пропыленное наследие материализма,
полученное от Французской революции, противостояли мне последние десять
лет. Я обязан писать хорошо, ибо мой атомистический мистицизм сможет лишь
тогда одержать победу, когда обретет прекрасную форму.
Я знаю, что искусство абстракционистов, веривших в "ничто" и,
следовательно, писавших "ничто", послужило великолепным пьедесталом для
Сальвадора Дали, изолированным в наш презренный век от материалистического
декоративизма и любительского экзистенциализма. Все так и было. Но чтобы
стоять крепко, я должен был быть сильнее прежнего. Я должен был делать
деньги, чтобы выдержать. Деньги и здоровье! Я совсем перестал пить и стал
усиленно заботиться о себе. В то же время я старался придать больше блеска
Гала, сделать ее счастливой. Мы тратили деньги, делая все во имя красоты и
добродетели. Анаграмма подтверждала свою истинность.
Меня привлекало в философии О. Конта то, что он ставит во главе своей
иерархии банкиров, которым придает большое значение. Меня всегда впечатляло
золото в любом виде. В юности я думал о том, что Мигель Сервантес,
написавший своего Дон Кихота во славу Испании, умер в черной нищете,
Христофор Колумб, открывший Новый Свет, умер при тех же обстоятельствах и к
тому же в тюрьме. Моя предусмотрительность подсказывала мне в юности два
пути:
1. Попасть в тюрьму как можно раньше. Так и случилось.
2. Как можно скорее стать мультимиллионером. И это произошло. Как заметил
католанский философ Франческо Ппуйель: "Самое сильное желание человека -
обретение священной свободы жить, не нуждаясь в труде". Дали в свою очередь
добавил к этому афоризму: эта свобода способствует проявлению человеческого
героизма.
Я сын Вильгельма Телля, который превратил в слиток золота яблоко
"каннибалистического" раздора, которое мои духовные отцы, Андре Бретон и
Пабло Пикассо рискованно положили мне на голову, столь хрупкую и любимую
мной. Да, я верил в то, что спасу современное искусство, я - единственный,
кто способен сублимировать, интегрировать, рационализировать все
эксперименты современной эпохи в великой классической традиции реализма и
мистицизма, которые являются высшей миссией Испании.
Роль моей страны чрезвычайно важна для великого движения атомистического
мистицизма, который характеризует нашу эпоху. Своим неслыханным техническим
прогрессом Америка эмпирически подтверждает наличие этого нового
мистицизма.
Гений иудейского народа дает эти доказательства непроизвольно благодаря
Фрейду и Эйнштейну, их динамическим и антиэстетическим возможностям.
Франция осуществляет важную дидактическую роль. Она, вероятно, создаст
конституционную форму "атомистического мистицизма", обязанную ее
интеллектуальной отваге. Но опять-таки миссия Испании состоит в
облагораживании всего религиозной верой и красотой.
Анаграмма "Avida Dollars" - мой талисман. Она принесла с собой приятный и
монотонный поток долларов. Когда-нибудь я расскажу правду о том, как
собирались плоды священных расстройств Данаи. Это будет глава моей новой
книги, вероятно, шедевра, "Жизнь Сальвадора Дали как произведение
искусства".
А сейчас я хочу рассказать анекдот. Как-то одним весьма удачным вечером,
когда я возвращался в свою квартиру в нью-йоркском отеле, я услышал звон
металла в своих ботинках после того, как заплатил таксисту. Сняв их, я
обнаружил две пятидесятицентовые монеты. Гала, которая как раз не спала,
окликнула меня из своей комнаты: "Дали, дорогой! Мне только что приснилось,
что дверь приоткрылась и ты вошел с какими-то людьми. Вы взвешивали
золото..!" Я перекрестился в темноте и нежно прошептал: "Так и есть". После
чего заключил в объятия мое сокровище.
Июнь.
Дети никогда особенно не занимали меня, но еще меньше привлекали их рисунки
и живопись. Ребенок-художник знает, что его картинка написана плохо. И
ребенок-критик тоже знает, что тот знает, что картинка плоха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38