Самой Изольде уже три месяца как наскучило жить со стареющим пьющим Тристаном, и она укатила в Санкт-Петербург с каким-то «новым русским». Но ее лампочка весь этот срок пребывала в сохранности и, когда ей было положено, освещала одинокий апартамент с фаянсовым сосудом в центре.
— У меня примета была, — печальным голосом поведал мне Новицкий, подкрепив силы очередной порцией лимонного допинга. — Пока лампочка не перегорела, есть шанс на ЕЕ возвращение… И зачем они ее сперли? Лучше бы они весь унитаз свинтили. Все равно Алла мне новый достать обещала, через одну воронежскую фирму… Финский, музыкальный, на три мелодии по желанию клиента…
— Музыкальный унитаз? — удивился я. Про финский дверной замок с мелодиями я еще слышал. Но идея ноктюрна на флейте фановых труб меня не очень вдохновляла. Мое недолгое пребывание в шкуре сантехника подарило мне кое-какой отрицательный опыт.
— Да-да, представьте себе, месье Штерн, — подтвердил поэт. Сперва я не понял, почему он стал называть меня на французский манер, а потом догадался: старик запамятовал мое имя, но называть меня по-солдатски просто «Штерн» ему было неловко. — Финские врачи доказали, что музыка помогает от запоров…
Невероятно, правда ведь?
— Фантастика, — честно согласился я в ответ. Сам-то я давно полагал, что музыка может заменить всего два лекарства: снотворное — если это классика и рвотное — если современная.
— Или, может, в этом все-таки есть смысл? — спросил Новицкий, глядя, однако, не на меня, а куда-то в сторону ветчины и грибков. Он уже забыл про украденную лампочку, весь захваченный вновь открывшейся темой для разговора. — Вдруг по науке так и должно быть? Есть в мозгах, наверное, какие-нибудь эдакие извилины, которые управляют и тем, и этим… В организме, как в поэзии, все должно быть взаимосвязано. Человек — он не кимвал звенящий, он словно арфа.
Много струн, играй на любой, как Паганини… В журнале «Огонек» вот на днях статья была интересная. Про американские опыты в Пентагоне. Вы верите в парапсихологию?
Я, однако, выпил еще не достаточно для того, чтобы обсуждать с поэтом Новицким статьи из «Огонька» или тем паче беседовать с ним про Бермудский треугольник и подобную околонаучную чепуху. Живее всего жгучие тайны природы у нас обычно обсуждают граждане, не умеющие починить сливной бачок.
— Да бог с ним, с Пентагоном, — проговорил я, наполняя рюмки. — Мы мирные люди… Значит, вас-таки ограбили?
Собственно, я по-прежнему толком не знал, что же мне надо от поэта. Я искал какую-нибудь зацепку, некую странность, которая смогла бы состыковаться с моими странностями. Как кусочки мозаики.
— Дурачье, — хихикнул Новицкий. — Взяли электронику, штамповку, а севрский фарфор не догадались. И икону шестнадцатого века… Будет им чем поживиться в следующий раз.
— Наверное, этот следующий раз случится не скоро? — предположил я. — Они-то думают…
— Скоро, очень скоро, — махнул рукой поэт и с третьей попытки наколол на вилку замученный груздик. — Знаете газету «Слово и дело»? Их корреспондент так мне сочувствовал, так сочувствовал… И написал потом, что у Новицкого на даче еще много всего осталось. У нас — поголовная грамотность, теперь прочтут.
Старик оказался не робкого десятка. Приглашать в гости незнакомца, даже Штерна, в таком положении было какой-то безумной бравадой. А если бы на моем месте сидел грабитель?
— Ну и пусть! — с детским упрямством произнес Новицкий, выслушав меня. — Я не боюсь. Ограбят так ограбят. Все равно от рока не убежишь, месье Штерн. У меня просто черная полоса в жизни. Машину я вот разбил, Изольда в Питер мотанула, лампочку свистнули… денег — и тех за последую книжку не платят.
Одна радость — разговор с ким-нибудь интеллигентным евреем. Вы «Листопад» мой помните? Ко мне тут ходил один приятный парень, рыженький такой, он помнил…
Только он пропал куда-то.
«Листопада» я не помнил. Да и идти по стопам хитроумного Фимы мне совершенно не хотелось. А вот слова про неполученный гонорар меня крайне заинтересовали. Ибо последняя книжка была именно этой, про реквием и реконкисту. Издательство «Тетрис», тираж двадцать тысяч экз.
— Почему же не платят? — полюбопытствовал я, на глазок измеряя уровень оставшейся водки в бутылке. В бутылке был час отлива. Уровень водки в ней за последние полчаса здорово понизился, что должно было расположить гостя к простодушным вопросам, а хозяина — к откровенным ответам. Короче, к разговору по душам.
— У них, видите ли, месье… — старик Новицкий сделал паузу, словно собирался с мыслями, и я на всякий случай подсказал:
— Штерн. Яков Семенович.
— Правильно, — согласился со мной Новицкий и еще немножко понизил уровень жидкости в водочной бутылке. — Вы Штерн, я верю… У них, месье Яков, тоже черная полоса. А может, у одного только Гарика. Он все от кого-то бегает, скрывается. Звонит мне на днях, голос еле-еле слышен… Это рок, я понимаю. У меня у самого Изольда вот сбежала, опять же скульптуру мою… Знаете, как будет рок по-латыни?
— Не помню, — быстро проговорил я, боясь потерять важную мысль. — Гарик — это кто такой?
— Гарик — это имя такое, — добросовестно объяснил мне поэт. — Вот лично вас, допустим, зовут… — Новицкий потряс головой.
— Яков Семенович Штерн, — уже чисто автоматически подсказал я.
— Точно, Яков, — проговорил задумчиво поэт. — Уменьшительно — Яша. А он — Игорь, уменьшительно Гарик. А меня, скажем, Алла зовет Ленчиком. Уменьшительно от Владлен. Остроумно. Можете тоже звать меня Ленчиком, если хотите.
Поэт Новицкий опрокинул еще стопку, потянулся к ветчине, не дотянулся и занюхал дозу ближайшей салфеткой.
— И что за фамилия у этого Гарика? — осведомился я у поэта. Мне ничего не оставалось, как вести светскую беседу в том же духе. — У меня, скажем, фамилия Штерн. У вас — Новицкий. А у Гарика — как?
— У меня — Новицкий? — с неподдельным интересом переспросил Владлен Алексеевич. —Ах да, верно. Глупая фамилия, на редкость. Из-за нее, месье Штерн, всю жизнь в этих самых проходил… в авангардистах… Новатор Новицкий — от такого ассонанса грех было отказываться… — Решительным движением поэт приблизил уровень водки почти к самому донышку бутылки.
— Так у вашего Гарика нет фамилии? — с пьяной настойчивостью гнул я свое.
Моей догадке требовалось точное подтверждение.
— Почему это нет? — удивленно сказал Новицкий, не выпуская из поля зрения сосуд с остатком лимонной. — Есть, и даже длинная. Искан… Искандеров. Очень просто… Значит, вы не вспомнили, как будет рок по-латыни?
Я помотал головой. Следовало бы выяснить поподробнее про звонок Искандерова. Но сегодня бесполезно было и пытаться: в хорошей еврейской компании поэт как-то очень быстро и самозабвенно напивался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— У меня примета была, — печальным голосом поведал мне Новицкий, подкрепив силы очередной порцией лимонного допинга. — Пока лампочка не перегорела, есть шанс на ЕЕ возвращение… И зачем они ее сперли? Лучше бы они весь унитаз свинтили. Все равно Алла мне новый достать обещала, через одну воронежскую фирму… Финский, музыкальный, на три мелодии по желанию клиента…
— Музыкальный унитаз? — удивился я. Про финский дверной замок с мелодиями я еще слышал. Но идея ноктюрна на флейте фановых труб меня не очень вдохновляла. Мое недолгое пребывание в шкуре сантехника подарило мне кое-какой отрицательный опыт.
— Да-да, представьте себе, месье Штерн, — подтвердил поэт. Сперва я не понял, почему он стал называть меня на французский манер, а потом догадался: старик запамятовал мое имя, но называть меня по-солдатски просто «Штерн» ему было неловко. — Финские врачи доказали, что музыка помогает от запоров…
Невероятно, правда ведь?
— Фантастика, — честно согласился я в ответ. Сам-то я давно полагал, что музыка может заменить всего два лекарства: снотворное — если это классика и рвотное — если современная.
— Или, может, в этом все-таки есть смысл? — спросил Новицкий, глядя, однако, не на меня, а куда-то в сторону ветчины и грибков. Он уже забыл про украденную лампочку, весь захваченный вновь открывшейся темой для разговора. — Вдруг по науке так и должно быть? Есть в мозгах, наверное, какие-нибудь эдакие извилины, которые управляют и тем, и этим… В организме, как в поэзии, все должно быть взаимосвязано. Человек — он не кимвал звенящий, он словно арфа.
Много струн, играй на любой, как Паганини… В журнале «Огонек» вот на днях статья была интересная. Про американские опыты в Пентагоне. Вы верите в парапсихологию?
Я, однако, выпил еще не достаточно для того, чтобы обсуждать с поэтом Новицким статьи из «Огонька» или тем паче беседовать с ним про Бермудский треугольник и подобную околонаучную чепуху. Живее всего жгучие тайны природы у нас обычно обсуждают граждане, не умеющие починить сливной бачок.
— Да бог с ним, с Пентагоном, — проговорил я, наполняя рюмки. — Мы мирные люди… Значит, вас-таки ограбили?
Собственно, я по-прежнему толком не знал, что же мне надо от поэта. Я искал какую-нибудь зацепку, некую странность, которая смогла бы состыковаться с моими странностями. Как кусочки мозаики.
— Дурачье, — хихикнул Новицкий. — Взяли электронику, штамповку, а севрский фарфор не догадались. И икону шестнадцатого века… Будет им чем поживиться в следующий раз.
— Наверное, этот следующий раз случится не скоро? — предположил я. — Они-то думают…
— Скоро, очень скоро, — махнул рукой поэт и с третьей попытки наколол на вилку замученный груздик. — Знаете газету «Слово и дело»? Их корреспондент так мне сочувствовал, так сочувствовал… И написал потом, что у Новицкого на даче еще много всего осталось. У нас — поголовная грамотность, теперь прочтут.
Старик оказался не робкого десятка. Приглашать в гости незнакомца, даже Штерна, в таком положении было какой-то безумной бравадой. А если бы на моем месте сидел грабитель?
— Ну и пусть! — с детским упрямством произнес Новицкий, выслушав меня. — Я не боюсь. Ограбят так ограбят. Все равно от рока не убежишь, месье Штерн. У меня просто черная полоса в жизни. Машину я вот разбил, Изольда в Питер мотанула, лампочку свистнули… денег — и тех за последую книжку не платят.
Одна радость — разговор с ким-нибудь интеллигентным евреем. Вы «Листопад» мой помните? Ко мне тут ходил один приятный парень, рыженький такой, он помнил…
Только он пропал куда-то.
«Листопада» я не помнил. Да и идти по стопам хитроумного Фимы мне совершенно не хотелось. А вот слова про неполученный гонорар меня крайне заинтересовали. Ибо последняя книжка была именно этой, про реквием и реконкисту. Издательство «Тетрис», тираж двадцать тысяч экз.
— Почему же не платят? — полюбопытствовал я, на глазок измеряя уровень оставшейся водки в бутылке. В бутылке был час отлива. Уровень водки в ней за последние полчаса здорово понизился, что должно было расположить гостя к простодушным вопросам, а хозяина — к откровенным ответам. Короче, к разговору по душам.
— У них, видите ли, месье… — старик Новицкий сделал паузу, словно собирался с мыслями, и я на всякий случай подсказал:
— Штерн. Яков Семенович.
— Правильно, — согласился со мной Новицкий и еще немножко понизил уровень жидкости в водочной бутылке. — Вы Штерн, я верю… У них, месье Яков, тоже черная полоса. А может, у одного только Гарика. Он все от кого-то бегает, скрывается. Звонит мне на днях, голос еле-еле слышен… Это рок, я понимаю. У меня у самого Изольда вот сбежала, опять же скульптуру мою… Знаете, как будет рок по-латыни?
— Не помню, — быстро проговорил я, боясь потерять важную мысль. — Гарик — это кто такой?
— Гарик — это имя такое, — добросовестно объяснил мне поэт. — Вот лично вас, допустим, зовут… — Новицкий потряс головой.
— Яков Семенович Штерн, — уже чисто автоматически подсказал я.
— Точно, Яков, — проговорил задумчиво поэт. — Уменьшительно — Яша. А он — Игорь, уменьшительно Гарик. А меня, скажем, Алла зовет Ленчиком. Уменьшительно от Владлен. Остроумно. Можете тоже звать меня Ленчиком, если хотите.
Поэт Новицкий опрокинул еще стопку, потянулся к ветчине, не дотянулся и занюхал дозу ближайшей салфеткой.
— И что за фамилия у этого Гарика? — осведомился я у поэта. Мне ничего не оставалось, как вести светскую беседу в том же духе. — У меня, скажем, фамилия Штерн. У вас — Новицкий. А у Гарика — как?
— У меня — Новицкий? — с неподдельным интересом переспросил Владлен Алексеевич. —Ах да, верно. Глупая фамилия, на редкость. Из-за нее, месье Штерн, всю жизнь в этих самых проходил… в авангардистах… Новатор Новицкий — от такого ассонанса грех было отказываться… — Решительным движением поэт приблизил уровень водки почти к самому донышку бутылки.
— Так у вашего Гарика нет фамилии? — с пьяной настойчивостью гнул я свое.
Моей догадке требовалось точное подтверждение.
— Почему это нет? — удивленно сказал Новицкий, не выпуская из поля зрения сосуд с остатком лимонной. — Есть, и даже длинная. Искан… Искандеров. Очень просто… Значит, вы не вспомнили, как будет рок по-латыни?
Я помотал головой. Следовало бы выяснить поподробнее про звонок Искандерова. Но сегодня бесполезно было и пытаться: в хорошей еврейской компании поэт как-то очень быстро и самозабвенно напивался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116